— Бэр-буц! Бэр-буц!

Хорошо бы, если бы это дошло до Центрального Комитета, чтобы товарищи из Бухареста знали, как его любят массы. Он записал, что следует поговорить с Партошем из отдела агитации, можно будет отметить это в каком-нибудь докладе. Он встал и нажал белую кнопку звонка.

На пороге появилась секретарша. Бэрбуц прочел в ее удивленном взгляде легкий упрек: «Почему вы не отдыхаете?»

— Соедини меня с редакцией «Патриотул»* С главным редактором товарищем Хырцэу.

— Сейчас, — и дверь закрылась.

Бэрбуц подошел к окну. Во дворе прибывшие из уезда товарищи отмечали свои командировочные удостоверения. Он задернул занавеску и вернулся к столу как раз, когда зазвонил телефон. Он дал ему прозвонить несколько раз, потом ленивым жестом поднял трубку:

— Алло… да… С товарищем Хырцэу… Это ты? Да-да, о завтрашней статье. Кто будет ее писать? Ага, ты сам, брат? Хорошо… Очень хорошо… Так… На первой странице, конечно! Что? С фотографией? Я думаю, не стоит, но я не имею права вмешиваться во внутренние дела редакции. Ты там ответственный, а не я. Хорошо, хорошо… До свидания… Когда оно будет? Не знаю, я ужасно занят… Задания за заданиями… Будь здоров, брат.

Он положил трубку, бросился в кресло и отломил кусочек хлеба с маслом. Только хотел положить его в рот, как вошла Сильвия. Она казалась взволнованной: лицо бледное, глаза блестят.

— Товарищ Хорват с ТФВ…

Бэрбуц недовольно приподнялся, но не успел ничего ответить, так как Хорват уже стоял в дверях.

— Хорошо, что я застал тебя, слава богу. — Он повернулся к Сильвии. — Смотри, чтобы сюда больше никто не вошел.

Бэрбуц протянул ему руку и тоскливо сказал:

— Как турки.

Хорват принял это за похвалу. Он глухо рассмеялся и опустился в кресло, которое заскрипело под ним.

— Что слышно, товарищ Бэрбуц?

— Ничего нового, товарищ Хорват. Ничего нового, — добавил он, немного помолчав.

Хорват вытянул ноги — ковер сбился. Вздохнув, он нагнулся, чтобы расправить его.

— Оставь, товарищ Хорват.

Хорват все-таки поправил ковер, потом повернулся к Бэрбуцу и посмотрел ему прямо в глаза. У Бэрбуца были черные миндалевидные глаза и круглое почти женское. лицо. Только по обеим сторонам подбородка там, где борода росла погуще, лицо казалось вымазанным сажей.

— Почему вы не пригласили меня в четверг на заседание?

Бэрбуц ждал этого вопроса, но не так скоро. Он ответил не сразу.

— Не обсуждалось ничего важного. Мы не хотели беспокоить тебя.

— С каких это пор у вас новая тактика? Уездный комитет обсуждает не имеющие значения вопросы и не беспокоит людей…

Бэрбуц встал. Голос его стал жестким:

— Товарищ Хорват, как вы говорите о партии?

— Я о тебе говорил, а не о партии. Но оставим — это сказка про белого бычка. — Он озабоченно посмотрел на Бэрбуца. — Знаете вы здесь, что говорят рабочие на фабрике?

— Что?

— Что мы никуда не годимся, ни на что не способны. Ни мы — на фабрике, ни вы — в уездном комитете.

— Брось шутить.

— Я не шучу. Уже давно мы бьемся над тем, чтобы заставить барона собрать станки, — и все никакого результата. Барон превратил это в вопрос престижа. Пытается помешать нам, не понимает, что это невозможно. Было бы лучше, если бы он усвоил, что…

— Я не знал, что ты такой хороший агитатор, — засмеялся Бэрбуц. Видя, что Хорват нахмурился, он добавил: — Ну, продолжай.

— Нет. Я кончил.

— Это ребячество!

Хорват заворочался в кресле:

— Ты прав, не стоит сердиться на глупость! — Бэрбуц поморщился, но ничего не сказал. — Я слышал, что барон хочет увеличить норму выдачи полотна.

— Неплохо, — начал Бэрбуц. — Экономическое положение… Экономический фактор…

— Об этом вы и говорили на бюро? — снова нахмурился Хорват.

— Нет, но я не вижу причин, почему бы нам не пойти на это. Ты же знаешь, что наибольшие затруднения мы испытываем у вас на ТФВ. Другие рабочие, с вагоноремонтного завода и с железной дороги…

— Ну вот, наконец-то мы добрались до них. Неделю назад они избили Герасима.

— В «Золотой змее»?

— Не важно где, важно, за что они его избили.

— Наверное, он был пьян.

— Герасим не пьет. Они избили его из-за полотна. А теперь барон хочет удвоить норму выдачи полотна. Думаешь, он не в силах больше переносить нищету рабочего класса? Он понял, в каких трудных условиях живут бедные рабочие, и у него вдруг смягчилось сердце?..

— Ты всегда этим грешил, — недовольно сказал Бэрбуц. — Вечно лез в драку, когда надо и когда не надо.

— Тогда расскажи мне, как все обстоит на самом деле.

— Ты это так же хорошо знаешь, как и я, но упорствуешь, — Бэрбуц пытался сохранить спокойствие. — Дела у рабочих идут плохо. Враги говорят: нищета оттого, что коммунисты не умеют руководить. И, к несчастью, эти разговоры находят отклик в массах.

— А теперь будут говорить так: поскольку коммунисты не в состоянии руководить, его светлость господин барон из христианской жалости спасает рабочий класс от голода?!

— Товарищ Хорват, ради бога! — воскликнул Бэрбуц. Потом изменил тон — Я высказал тебе свое мнение. Прошу тебя, оставь меня в покое и больше не отрывай от работы по всяким пустякам.

— Я пришел по очень важному делу.

— У тебя всегда важные дела.

— Не у меня, а у прядильщиков. Черт его знает почему, но все вопросы, которые они поднимают, важны для фабрики.

— Ну, а сейчас что?

— Ты знаешь, к нам прибыл транспорт с хлопком.

— Это я устроил.

— Не ты, но это не важно. Нужно нажать на сборку станков. Если в уездном комитете решат этот вопрос положительно, нам будет легче бороться. Понимаешь…

— Понимаю. Я запишу, и на первом же заседании бюро мы обсудим. Хорошо?

— Хорошо, товарищ Бэрбуц.

Глава XII

Бэрбуцу было жарко, он снял берет и сунул его в карман. Только что прошел дождь, и в дрожащем свете фонарей асфальт блестел расплавленной смолой. Слепящие лучи автомобильных фар выметали проспект. Ухо-бора скопились пролетки, толпился народ — пришли послушать вечерню. Бэрбуц презрительно усмехнулся и прошел мимо, громко стуча каблуками по тротуару. Вообще-то ему не нравилось ходить пешком. Ему казалось, что он теряется в серой толпе неизвестных людей, что безликая масса поглощает его, подавляет его индивидуальность. Но сейчас он об этом не думал: у него страшно болела голова. Он возвращался с заседания бюро, на котором обсуждался вопрос о станках, поднятый Хорватом, где все дымили без зазрения совести. Ему захотелось зайти в кино. В «Савое» шла «Радуга», говорили, что фильм стоит посмотреть. Во время одного из сеансов два шофера — царанисты — повредили звуковую аппаратуру. Однако сейчас было некогда. Он посмотрел на часы и увидел, что уже опаздывает. Ему хотелось застать Албу дома. Он быстро перешел улицу, посторонился, пропуская непрестанно гудевшую машину.

Албу жил на улице Когэлничану. Квартира, очень современная, находилась на третьем этаже построенного перед самой войной дома. Бэрбуцу нравились утопающие в мягком свете лестницы с никелированными и эбонитовыми перилами. Он дал три коротких звонка — так звонили к Албу его близкие знакомые — и стал терпеливо ждать, пока ему откроют.

— А, это ты? — встретил его Албу, дружески улыбаясь. — Я уже час как пришел. А ты всегда опаздываешь.

Бэрбуц принял это за упрек и отвел взгляд.

Албу был в теплом коричневом халате с шелковыми отворотами цвета переспелой вишни, свежевыбрит и причесан, от него пахло лавандой. Бэрбуцу он показался похожим на альфонса, встречающего свою любовницу.

— Что ты делал? — спросил Бэрбуц.

— Работал.

Они вошли в почти круглую комнату с большими окнами, скрытыми плюшевыми занавесями. Горела только маленькая лампочка на письменном столе, заваленном папками. Албу зажег люстру, пригласил Бэрбуца сесть, а сам подошел к письменному столу, наспех написал несколько строк, потом провел языком по конверту и запечатал его.