— Нет никакой ошибки, Герасим.

— И Фаркаш говорит, что нет, но кто его разберет. Знаешь, Элдеша избрали в комитет, он работает в «Астре». Там наших маловато.

— Ну, Герасим, а теперь говори, зачем пришел. Чтобы сообщить мне все это или…

— Или… Пришел повидать тебя. Правда. Не хочешь ли выпить со мной стаканчик вина? Я получил жалованье.

— Нет, Герасим. Побереги деньги, Я знаю, они тебе нужны. Когда я снова примусь за работу, мы кутнем. Вдвойне. Идет?

— Идет, толстяк. Тогда я пошел.

Хорват долго смотрел ему вслед. Хотелось побежать за Герасимом и обнять его, не раздумывая почему, просто ему этого хотелось. Может быть, в благодарность за то, что тот навестил его в тяжелую минуту, или за то, что Герасим ходил в редакцию газеты «Крединца» разыскивать Хырцэу, написавшего эту подлую статью. Один, не задумываясь, пошел в волчье логово, а ведь еще за несколько дней до этого в тюрьме жаловался, что ему только двадцать четыре года и он хочет жить. Герасим очень изменился, повзрослел.

Это чувствовалось даже в том, как он говорил ему «толстяк». И в тюрьме он называл его так, но совсем по-другому, по-мальчишески бравируя. Теперь это звучало как-то естественно, как будто это было не прозвище, а имя. «Мы оба изменились. Раньше, если бы кто-нибудь посмел назвать меня так, я вскипел бы. А теперь это совсем не трогает!»

Хорват стоял перед домом, опершись на забор, и не замечал ни прохожих, ни детей, которые играли вокруг него. Он не заметил даже Софики, хотя она несколько раз дернула его за рукав. Очнулся он только тогда, когда у соседей зажгли свет, и он понял вдруг, что уже стемнело. Ему показалось странным, что при лампах темнота становится еще плотней, потом это ощущение прошло. Когда-то он сидел в камере с одним немцем-шляпником из Жимболии. Они с ним подолгу беседовали, от него он многому научился, в том числе понимать, что такое контрасты. Немец был умным и начитанным человеком. Однажды он заговорил с ним о бедности:

— Долгое время, герр Хорват, я не знал, что беден. Жил, как все. И каждый раз, когда я жаловался, что у меня чего-то нет, моя жена напоминала мне о герре Мюллере, нашем соседе, который был еще бедней, чем мы. Наконец я возмутился. Мюллер был лентяй. Он не работал, естественно, что у него ничего не было. А я работал. Я шляпник. Не смейтесь, это не такая уж легкая профессия, как вам кажется. Многие думают, что только тот выполняет тяжелую работу, кто бьет молотом. Это не так. На фабрике я просиживал шесть часов в комнате, полной пару (пар нужен, чтобы натягивать войлок на болванки). Вечером, когда я возвращался домой, я с трудом держал ложку в руках. Так вот, я говорил о Мюллере. Сердился я недолго. Наш проповедник, — я баптист, — сказал мне, что мы очень богаты. Бедняки лишь те, у которых нет рук и ног и которые не могут дотащиться до молельни. Дескать, горе им и всякое такое. Да, герр Хорват, я очень рассердился. И вот в прошлом году, на рождество, я пошел домой к директору фабрики, чтобы пожелать ему счастливых праздников. У него дома я понял, как я беден.

Он не работал, а жил очень хорошо. Поэтому, как только он пришел на фабрику, я схватил его и втащил в комнату, полную пара. Была как раз суббота. По субботам у нас идет окраска и обработка кислотами. Я продержал его у своего рабочего места почти целый час. Если бы вы слышали, как кашлял наш герр директор! Выпучил глаза, ну прямо как лягушка, и упал в обморок. Поэтому я сейчас в тюрьме. Мне сказали, что я коммунист. Но я не коммунист. Я просто бедняк.

Хорват глубоко вздохнул и прогнал эти воспоминания. У него оторвалась от рубашки пуговица и упала на дорогу. Он не стал ее искать. Он лишь всмотрелся в темноту и вдруг почувствовал себя сильным, готовым горы своротить. Но тут он вспомнил, что его сила никому не нужна, что уездный комитет не хочет использовать его энергию, и ощущение полноты жизни рассеялось как дым. И все это из-за какой-то статейки в реакционной газете! Кому понадобилось написать эту статью, кто был в ней заинтересован? Он не мог найти объяснения, и это его сердило. Он ни с кем не ссорился. У него не было ни одного личного врага, во всяком случае ни одного, которого он знал бы. Он решил пойти в редакцию «Крединцы» и поговорить с Хырцэу.

Хорват отправился в город. У входа в здание редакции его встретил элегантно одетый господин, который спросил, приглашен ли он.

— Нет, — ответил Хорват, — я пришел поместить объявление.

Человек пропустил его и сказал, как пройти. Хорвату показался странным такой прием, поэтому он остановился за дверью и прислушался. Некоторое время ничего не было слышно. Потом кто-то появился, и господин, стоящий у входа, спросил, из приглашенных ли он.

— Да, — ответил вновь пришедший.

— Тогда прошу пройти на третий этаж, в комнату Чиоройу.

Хорват едва успел посторониться, чтобы не выдать себя. Вновь прибывший повернул налево и поднялся по лестнице. На какое-то мгновение Хорват решил тоже пойти туда, но передумал. Не имело смысла здесь, так же как тогда в кабачке, впутываться в историю. Тем более что тут у него не было никаких шансов на встречу с Василикэ Балшем.

Он вошел в редакцию. За четырьмя тесно сдвинутыми столами сидело несколько молодых людей, одетых по последней моде. Не обращая на Хорвата никакого внимания, они продолжали горячо обсуждать последнюю статью Юлиу Маниу, появившуюся в газете «Дрептатя». Они не знали, стоит ли ее полностью помещать в их газете или опубликовать лишь выдержки. Хорват, облокотившись на спинку стула, слушал их спор. Несколько раз он хотел вмешаться в разговор, но у него хватило ума не открывать рта. Наконец один из редакторов обернулся к нему:

— А вы что хотите?

— Хочу побеседовать с господином Хырцэу.

— Он занят, — ответил редактор и повернулся спиной. Прошло несколько минут, потом он снова обернулся к Хорвату. — Ты еще не ушел, любезный?

— Нет, — ответил Хорват. — Я хотел бы подождать Хырцэу.

— Ты захватил с собой еду?

Хорват удивленно посмотрел на говорившего. Он не понял вопроса. Остальные редакторы рассмеялись. Хорват потребовал объяснений. Молодой редактор подошел к нему и заговорил отрывисто, отчетливо выговаривая каждый слог:

— Господин Хырцэу очень занят. И возможно, ты дождешься его только к завтрашнему вечеру. Ясно?

— Ясно, — процедил Хорват сквозь зубы, и внезапно в комнате наступила тишина.

Только редактор, смотревший куда-то в сторону, продолжал смеяться резким смехом. Потом и он замолк. Хорват сделал шаг к редактору, который с ним разговаривал, и спросил, где именно он мог бы найти Хырцэу.

— Он на совете, — ответил редактор, на этот раз вежливо. — Но, может быть, вы могли бы мне сказать, зачем он вам нужен? Досадно будет, если вы проделали такой путь зря. Господин Хырцэу очень занят…

— Ну хорошо. Тогда скажите ему, что его искал Хорват, чтобы потребовать кое-какие разъяснения по поводу одной статьи.

Редактор сделал большие глаза и отступил на шаг. Хорват удовлетворенно улыбнулся и по-военному отдал честь.

— Так не забудь, любезный!

Он закрыл за собой дверь, но из здания редакции не ушел. Направился на третий этаж, где собрались «приглашенные». Поднявшись на цыпочках по ступенькам, он услышал голоса. Прислушался, но не мог ничего разобрать. Казалось, звуки проникают сквозь войлок, а люди, которые их произносят, прикрывают рот рукой. Но, по мере того как он ближе подходил к комнате господина Чиоройу, голоса становились более отчетливыми. Теперь од смог различить баритон, покрывавший все остальные голоса. Он подкрался к двери, действительно обитой войлоком.

— Нам удалось, — говорил баритон, — обеспечить себе жалованье и руководящее положение еще на два месяца. Барон прислал нам миллион леев.

В этот момент дверь распахнулась, Хорват не успел отскочить в сторону. Луч света ударил ему прямо в лицо, ослепил его. Он заморгал и вдруг ощутил боль в затылке: кто-то ударил его сзади. Он обернулся и в этот момент почувствовал еще удар, на этот раз спереди. Было совершенно бессмысленно отбиваться от нападавших. Он побежал к лестнице. — Кто-то бросился ему наперерез, подставил ножку. Хорват упал. Люди начали топтать его. Из последних сил Хорват ударил кого-то ногой и услышал, как застонал человек, говоривший баритоном. Он ударил еще раз и с трудом поднялся. В коридоре было темно. Только через открытую дверь сквозь клубы табачного дыма пробивался свет. Держась за перила, Хорват начал спускаться.