— Ты ведешь себя глупо. Мне нужны люди с ясной головой, а ты делаешь все, чтобы было наоборот. Иди домой!

Хорват вышел на улицу и вдохнул свежий утренний воздух. Пустой трамвай, слишком рано вышедший из парка, одиноко мчался по рельсам. Вслед за ним тянулся длинный густой хвост пыли и бумаг, не подметенных с вечера. На каждом углу Андрея останавливали военные патрули и вооруженные рабочие и требовали документы. Хорват покорно подчинялся проверке и даже заговаривал с патрульными, рассказывая им, кто такие Маркс и Ленин. Солдаты и рабочие сонно выслушивали его. Один из них, дремавший, опершись на ствол старого ружья, даже выругался.

— Перестань болтать, толстяк. Убирайся!

Хорват улыбнулся, отдал честь и пошел домой. Около парикмахерской Бребана он вспомнил о Флорике и остановился, чтобы придумать подходящее объяснение своему двухдневному отсутствию. Теперь он жалел, что все это время не давал о себе знать. Хотя бы для того, чтобы успокоить жену, надо было сообщить, что с ним ничего не случилось. Хорват чувствовал себя виноватым. Он дошел до дома, так ничего и не придумав. Вошел, крадучись, как вор, хотел лечь тихонько, чтобы жена не проснулась. Но Флорика Не спала. Она сделала ему знак, чтобы он раздевался потише, не разбудил дочь.

— Все эти дни я думала, что тебя уже нет в живых. Почему ты не приходил домой?

— У меня было очень много работы.

— Не знаю, что у тебя за работа, но нехорошо так поступать.

— Я все объясню тебе, Флорика. Но не сейчас. Я очень устал.

— Ты приходишь домой только тогда, когда устанешь. Для тебя дом — ночлежка. Словно на постое. Ты не хочешь жить, как все люди?

— Хочу, Флорика, но пойми же, речь идет всего о нескольких днях.

— Ты всегда говоришь одно и то же. Потом дни превращаются в недели, а недели в годы.

— Да нет же, Флорика. Теперь будет так, как я сказал. Несколько дней нам понадобится, чтобы организовать уездный комитет, и тогда все пойдет как по маслу. Вот увидишь!..

Желая успокоить ее, он добавил, что и его выберут в этот комитет и тогда у него будут определенные часы работы. Только сейчас, вначале, трудно.

— Все так. Жалко лишь, что это начало никогда не кончается.

— Кончится, Флорика. Вот увидишь, как будет, когда мы создадим уездный комитет.

Неизвестно почему, ему казалось, что слова «уездный комитет» производят на непосвященных особенно сильное впечатление. Но на Флорику они не действовали. Напротив, она инстинктивно испытывала неприязнь ко всему, чего не могла понять. Она обрадовалась бы гораздо больше, если бы Хорват оставил свою политику и свою партию, вернулся на фабрику и стал бы опять ткачом. Но ничего этого она ему не сказала. Она пробормотала какую-то фразу, которую можно было истолковать как угодно. Видя, что Хорват ждет от нее ответа, она громко сказала:

— Такая жизнь долго продолжаться не может…

— Почему, Флорика?

— Потому что это не жизнь… Знаю, знаю, что бессмысленно сейчас ссориться. Ложись и спи. Ты устал. Едва на ногах держишься.

Хорват быстро уснул, но поспать ему не удалось. Часов в восемь Флорика разбудила его. В руках у нее, был номер «Крединцы».

— Что ты сделал с примарем?

— Как это, что я сделал с примарем? — спросил Хорват, не открывая глаз. — Не знаю я никакого примаря. Дай мне поспать!

— Можешь спать, где угодно, только не здесь! — и Флорика расплакалась.

Рассердившись, Хорват приподнялся на локте.

— Что тебе от меня надо? Почему ты не даешь мне покоя?! Два дня я работал как сумасшедший, я смертельно устал!..

— За что ты его убил, Андрей? — спросила Флорика, всхлипывая.

— Что? — Хорват вскочил с кровати. — Ты что? Бредишь?..

Флорика протянула ему газету.

— Прочти вот здесь, — и она показала ему крупный заголовок на первой странице.

Хорват протер глаза и начал читать:

— «Установлена личность убийцы примаря доктора Еремии Иона. Им оказался некий Андрей Хорват, сбежавший из тюрьмы в Тимишоаре». Они с ума сошли! — громко крикнул он и скомкал газету.

В первую минуту он не знал, что делать. Сон мигом слетел с него. Он хотел было бежать в редакцию газеты, чтобы проломить череп редакторам, потом передумал. Оделся, попытался успокоить Флорику, но безуспешно. Решил, что бессмысленно сидеть около нее дома и ждать неизвестно чего, и помчался в уездный комитет.

Суру еще не приходил. Там был только Фаркаш. Он как раз читал газету. Не поздоровавшись, Хорват начал ему объяснять, что он не убивал этого Еремию или черт его знает, как его звали, что, кроме случая с триумфальной аркой, он никогда не имел с ним дела.

— Знаю, знаю, ведь мы все время были вместе. Мне известно все, что ты делал. Я разговаривал с Албу, и он тоже подтвердил, что это ложь. Об этом даже речи быть не может, — постарался успокоить его Фаркаш. — Дело в том, что они начали кампанию против нас. Я позвонил Суру, он должен вот-вот прийти.

В ожидании Суру Хорват метался по комнате, как зверь в клетке. Он то садился на стул, но не мог усидеть и нескольких минут, то снова вскакивал и начинал бегать, словно за ним кто-то гнался.

Суру пришел вместе с товарищем из Бухареста, присланным Центральным Комитетом партии для помощи местной партийной организации. Услышав, что толстяк, который стоял рядом с ним, тот самый Хорват, он приказал ему немедленно покинуть помещение уездного комитета. Хорват готов был наброситься на него с кулаками. Фаркаш и Суру с трудом успокоили своего товарища. Они принялись объяснять приезжему, в чем дело, но тот заупрямился.

— В данный момент не имеет никакого значения, виноват Хорват или нет. И если вы, члены уездного комитета, попытаетесь за него вступиться, люди скажут, что все коммунисты такие.

Суру спокойно перебил его:

— Хорошо, товарищ, я понимаю вашу мысль. Но мы заставим редакцию газеты дать опровержение.

— Это не имеет значения. Редакция опубликует опровержение. Несколько строчек где-нибудь на пятой странице, в которых признает, что была ошибочно опубликована такая-то статья и т. д., и т. д… Ну и что с того? Статья, набранная крупным шрифтом на первой странице, и опровержение, затерявшееся где-то на пятой странице, совсем не одно и то же. Куда бы ты ни пошел, товарищ Хорват, люди будут показывать на тебя пальцем: «Смотрите, это тот, который убил примаря». Ты коммунист. Что важнее, дело партии или ты как личность?.. Дело партии! Это ясно. Ты человек сознательный. Это значит, что на время тебе придется отойти от политической деятельности. Пусть враги говорят, что примаря убил некто Хорват, а не коммунист Хорват. Понимаешь?..

Хорват ничего не. понимал. Он не мог понять. Для него все было ясно как божий день, а эти тактические приемы только сбивали его с толку. Хорват смотрел то на Суру, то на Фаркаша. Они стояли опустив голову. Он хотел крикнуть им, что он столько лет сидел в тюрьме и столько страдал. Но понял, что это бесполезно. Они все это знали. Возможно, знал и товарищ из Бухареста. Хорват почувствовал вдруг, что очень устал. Вытерев потный лоб, он подождал, не скажут ли ему еще чего-нибудь. Но Суру и Фаркаш молчали, стараясь не встречаться с ним глазами.

— Понимаю, — проговорил он наконец. — Понимаю… — но он забыл, что именно он понял, и замолчал.

— Ив наших, и в твоих интересах, — сказал некоторое время спустя представитель центра, — лучше тебе не заходить пока в уездный комитет. Будь спокоен, все уладится.

Хорват протянул ему руку, но этот жест ему самому показался смешным. Он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он услышал, как хлопнула дверь. Остановился. Он был убежден, что его хотят позвать обратно. Обернулся. Нет, он ошибся. Это закрыли дверь, которую он оставил открытой.

У ворот уездного комитета Хорват встретился с Герасимом. Держа в руках газету, тот кричал так громко что останавливались прохожие:

— Ты видел, Хорват? Когда я купил газету и прочел статью, я помчался прямо в редакцию, я был уверен, что встречу там и тебя. А застал какого-то типа с бородой. Схватил его за лацкан и спросил, кто написал эту статью. Он сказал, что не он.