На втором этаже он споткнулся, потерял равновесие и скатился вниз по лестнице. Чувствуя боль во всем теле, он с трудом встал и дотащился до выхода. Увидев его, человек, стоявший там, испугался и убежал. К удивлению Хорвата, его никто больше не преследовал. Он услышал только, как хлопнула дверь редакции, и оглянулся. «Они, наверное, тоже испугались», — подумал он и почувствовал, что силы оставляют его. Прислонился к фонарю, потом медленно сполз на землю. Сел и потрогал голову. Около левого уха Хорват нащупал шишку, потом ощутил вкус крови во рту. Улица и огни заплясали у него перед глазами, и он потерял сознание.

Очнулся он нескоро: кто-то тряс его за плечо. Это был полицейский, который потребовал у него документы. Хорват порылся в карманах, вытащил бумаги и протянул полицейскому. Тот долго изучал их, убедился, что они в порядке, и вернул Хорвату.

— Пропьешь ты их… Пропьешь… — Потом он подозвал пролетку, как раз проезжавшую мимо, и сказал извозчику: — Можешь взять с него вдвое дороже, он толстый, ему есть чем заплатить.

В повестку дня первого заседания уездного комитета партии представитель Центрального Комитета включил отдельным вопросом и дело Хорвата. Больше всех радовался этому сам Хорват. Он пришел на заседание одетый по-праздничному. Хорват был уверен, что на заседании, куда его пригласили, правильно осветят его деятельность и реабилитируют его. Он был доволен, что благополучно выпутался из истории в кабачке, где его выручил Василикэ Балш, и из драки в редакции газеты «Крединца». Ему было досадно только, что он так мало верил в партию. Стыдно, что он мог недооценивать Суру и остальных членов уездного комитета, что он уже не так доверял им, как прежде. Хорват решил поделиться с ними этими своими переживаниями, чтобы восстановить прежние хорошие отношения, такие, какими они были до появления статьи Хырцэу. Дома, стоя перед зеркалом и пытаясь скрыть следы ушибов, полученных в редакции «Крединца», он провел небольшую генеральную репетицию. Потом рассердился на себя. Зачем этот театр?

Он вошел в зал заседаний улыбаясь и сел в первое попавшееся кресло. Осмотрев зал, Хорват увидел над одним из лозунгов портрет Маркса. Ему показалось, что мудрый наставник улыбается ему из-под усов.

Через несколько минут заседание началось. К удивлению Хорвата, «дело Хорвата» оказалось совсем не таким, каким он представлял его себе. С первой же фразы инструктора он нахмурился. Тот говорил медленно, словно разжевывая каждое слово, так же как и редактор из «Крединцы».

— Да, товарищ Хорват. Ты не имел права подвергать опасности свою жизнь и жизнь своих товарищей.

«Они узнали о скандале в редакции», — подумал Хорват и сел глубже в кресло. Он посмотрел на сидевших вокруг него людей, потом на портрет Маркса: тот тоже, казалось, нахмурился.

— В условиях подполья я предложил бы исключить тебя за это из партии.

«Что надо этим людям от меня? По существу, я не сделал ничего плохого. Я хотел узнать, кто заставил опубликовать статью, которая меня обесчестила». Он поймал на себе взгляды присутствующих. Все смотрели на него молча, не мигая. Хорват встал:

— О какой опасности идет речь, товарищ инструктор?

— Я посоветовал бы тебе не перебивать меня. У нас нет лишнего времени, чтобы зря тратить его. Слушай. Независимо от твоих добрых намерений, в которых никто не сомневается, независимо от тяжелой обстановки, ты виноват. Ты остался в городе с партийной группой. Ты хорошо знаешь, как нам дорог каждый коммунист. И не только коммунист, но любой честный человек, патриот. Ты остался в городе и попытался организовать сопротивление на свой страх и риск. Героизм, товарищ Хорват, когда он глуп, не героизм.

Только сейчас Хорват понял, о чем именно идет речь. Даже тут он чувствовал себя обманутым. Он был уверен, что, узнав об организации сопротивления в Араде, товарищи из Центрального Комитета поблагодарят его. А теперь ему вдруг доказывали, что дело обстоит совсем не так. Или, во всяком случае, не совсем так. Он весь обратился в слух.

— Я поднял этот вопрос не только для того, чтобы разъяснить все товарищу Хорвату, — продолжал инструктор, — но и для того, чтобы и другие могли извлечь из этого урок. И особенно товарищи из уездного комитета, которые будут отвечать перед партией за весь уезд. Мы должны уяснить себе, что нельзя растрачивать силы как попало, неразумно. Я не требую наказания товарища Хорвата. Нет. Я хотел бы только, чтобы товарищ Хорват подумал над этим и сделал выводы для своей будущей работы.

«На ткацких станках», — хотел было ответить ему Хорват, но вовремя сдержался.

Инструктор продолжал:

— Я особенно настаиваю на этом потому, что мы решили поручить товарищу Хорвату важное дело на текстильной фабрике. Он будет представлять партию в фабричном комитете. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать в связи с делом Хорвата.

Хорват улыбнулся, стали видны его широкие, как лопаты, зубы. Суру подмигнул ему. Хорват встал, пожал руку всем членам бюро: Суру, Бэрбуцу, Никулину и Партосу. Он всех их хорошо знал. Давно уже он так не радовался, как сейчас.

Фаркаш ждал Хорвата у ворот фабрики. Он устал и был голоден, поэтому уже несколько раз посылал за Хорватом. Когда же, наконец, тот появился в воротах, он забыл, что только что сердился на него, и протянул ему руку:

— Сколько часов ты работаешь, а?.. Получаешь сверхурочные?

— Я никогда не подсчитывал часы, но думаю, что набралось их немало. А если бы я получал за все часы, которые проработал сверх своих восьми, я жил бы, как император… Ты зачем хотел меня видеть?

— Никакого официального дела, и все же… Но я умираю от голода и хочу побыстрее закончить разговор. Знаешь, я думал: неплохо было бы нам время от времени встречаться после работы. Обмениваться мнениями о делах. Не знаю, почему, но, кажется, мне будет нелегко во многом разобраться. Я так не волновался даже в годы самого глубокого подполья, когда от меня, например, требовали организовать партийную ячейку на незнакомой фабрике. Тогда было легче! Тебе не кажется странным, что ты не отдаешь распоряжения на ходу, а проводишь заседания среди бела дня?

— Мне некогда было даже подумать об этом, — задумчиво произнес Хорват. — Да, верно. Ведь теперь мы можем покупать «Скынтейю» в киосках… — Он засмеялся. — Мы-то ладно, а вот как себя чувствует буржуазия? — Он захохотал так громко, что прохожие стали удивленно оборачиваться. Хорват это заметил и помрачнел. — Вот так номер, я в роли шута… А ну, Ми-хай, зайдем выпьем по стаканчику вина ради такого открытия.

Фаркаш отказывался, но Хорват так настаивал, что пришлось уступить. Они вошли в первый попавшийся кабачок.

Там царил полумрак, пахло прокисшим вином. За столиками сидя на табуретах, бродячие торговцы, дезертиры и женщины в слишком открытых платьях спорили о том, падет или нет Дебрецен.

На мгновение Хорвату показалось, что он опять в том самом кабачке, где был с Василикэ Балшем. Потом он понял, что это не так. Не успел он еще как следует осмотреться, как его внимание привлек голос какого-то человека с лицом мясника.

— Немцы, — объяснял тот людям, сидевшим за его столиком, — собрали все силы у Тиссы… Если они удержатся там… — остальное он досказал шепотом, чтобы слышали только те, кто был рядом с ним.

Хорват хотел было подойти поближе, но Фаркаш потянул его за рукав.

— Сиди ты, черт! Тебя это возмущает? В чем дело?.. Ты хочешь переубедить его за несколько дней.

тогда как он уже пять лет твердит одно и то же?.. Ты сказал, что мы здесь долго не засидимся.

— Хозяин, два стакана вина!

Над стойкой, среди написанных от руки объявлений: «В долг не отпускаем», «Пей, пей, да не забывайся» и «Клиентов в пьяном виде не обслуживаем», — был прикреплен печатный плакат Отечественного фронта: «Все для фронта, все для…» Как раз на последнем слове висела кепка хозяина кабачка, сухощавого одноглазого человека. Хорват взял стул, забрался на него, снял кепку с гвоздя и швырнул ее в противоположный угол комнаты, на столик, за которым два барышника мешали игральные кости в стаканах. Один из них, опоясанный широким кожаным поясом, начал чертыхаться. Хорват не обратил на него никакого внимания. Он повернулся к хозяину: