ИНЦЕСТ

Размышляя о непростых семейных раскладах, Володя неожиданно для себя обнаружил, что ситуация попахивает изощрённым и многоходовым инцестом. Его, Володю, с почти юношеских лет являвшегося внимательнейшим читателем Камю, Диккенса и Пруста (некоторые их романы он даже конспектировал), и хэммиловской «Новейшей Мемории о Мёртвых», ситуация с инцестом решительно не устаивала. Ещё бы! Ведь ежели Пётр Семёнович-Сергеевич и в самом деле приходился отцом-отчимом молчальницы Татьяны-Марины и мужем, пусть неважно каким по счёту, Таисьи Викторовны, то получалось тогда, что он, Володя, женат на двоюродной или троюродной, или даже на четвероюродной сестре своего брата Сашки, который умер совсем молодым.

Надо ли объяснять кому-нибудь дополнительно, что сестра Сашки являлась в точно таких же пропорциях и Володиной сестрой? Ежели Пётр Семёнович-Сергеевич был только отчимом Татьяны-Марины, то всё равно, и в этом варианте имелось немало неприятных, сомнительных нюансов. Даже и вне зависимости от преждевременной Сашкиной смерти. Володя фактически всё равно и прежде был, – так уж получалось! – и теперь по-прежнему оставался, связанным узами брака с достаточно близкой своей родственницей.

Или… По странному стечению обстоятельств, Пётр Семёнович-Сергеевич с кривой, обезображенной головой в самом деле был не только отчимом и отцом Татьяны-Марины, молчаливой жены Володи, но и третьим мужем Таисьи Викторовны, матери Сашки, успешно лет тридцать примерно подряд занимавшейся коллекционированием болгарских обоев в свободное от основной работы время. Поскольку Володя был братом Сашки, который в конце мая умер совсем молодым, то стало быть, Таисья Викторовна являлась и его, Володиной, матерью. Так, во всяком случае, считали некоторые и многие. Володя редко виделся с Таисьей Викторовной. Десять – пятнадцать, ну тридцать, ну пятьдесят раз в неделю…Только никак не больше. Поэтому он не был уверен, что именно она, погрязшая в болгарско-обойном собирательстве, и есть его мать. Сашка, когда Володя начинал разговор про скользкие семейные материи, отделывался совершенно неуместным в данном раскладе шутливым тремором нижней губы. Ему-то явно было всё равно. Наверное, если бы он не умер совсем молодым, то переменил бы со временем своё наплевательское отношение к неясным изгибам родственных связей на что-либо более конструктивное.

Диалог Володи с почтенным Петром Семёновичем-Сергеевичем также не дал осмысленных результатов. Во-первых, тот не знал и не помнил: каким он был по счету мужем Таисьи Викторовны – пятым, вторым или, на самом деле, третьим, а во-вторых, с нескрываемой гордостью считал, что безусловно приходится не слишком разговорчивой Татьяне и отчимом, и отцом. Володю это просто бесило! Он хотел в сердцах сказать Петру Семёновичу-Сергеевичу, что безостановочное употребление твёрдого бретонского чая плюс покачивание нон-стоп кривой, обезображенной головой не могут быть панацеей от бездонных бытийных проблем. Не могут, не могут! И никогда, чёрт подери, не могли!

Просчитать в полной мере степень кровосмесительности противоестественного родства у Володи не получалось, потому что ни Пётр Семёнович-Сергеевич, ни Таисья Викторовна, и уж ни Татьяна-Марина, безмятежно плавающая по-своему молчаливому морю, – никто, совсем никто, ни де-факто, ни де-юре не мог разрешить его кошмарные подозрения. Володе хотелось встать на четвереньки и завыть. Он так и сделал: вышел на балкон и протяжно, надсадно взвыл. Через некоторое время послышалось неодобрительное урчание соседей по дому. Им отчего-то не слишком понравились звуки, доносившиеся с Володиного балкона. Да и ему самому его взвывание ничуть не помогло.

– Вот только инцеста мне не хватало! – уныло говорил сам себе Володя. – Вот только инцеста… Вот только инцеста…

Где-то в горящем пригороде звучала музыка, нечто среднее между BEATLES, CREAM, SLADE и BIORK. Индифферентно наступал вечер. Вроде хотелось есть. Только вот толку ни от музыки, которую он больше не любил, чем любил, ни от безликого осенне-летнего вечера, ни от не менее безликого предстоящего ужина – сырые чилийские сардельки, варёный польский лук, толчёный китайский хлеб, немецкий жёлтый чай и красная украинская соль – не было никакого. Володя понял, что впервые, пожалуй, он завидует Сашке, который в конце мая умер совсем молодым.

ЯКОБСЕН LIFE 1

Однажды поздней осенью высшие и средние полицейские чины – вице-полковник, экстра-генерал, обер-сержант и прочие, поручили дознавателю Якобсену выяснить, таким ли уж молодым был Сашка. Который, как принято было считать, умер весной совсем молодым. Проблема заключалась не только в том, что по мнению многих людей, в частности, женщин разного возраста, покойный Сашка был не так уж и молод; кстати, такого типа информация просочилась и в прожорливо-бесприципные сферы масс-медиа. Это – во-первых. Вторым же аспектом, побудившим высшие – средние чины приступить к дознанию, стало ничуть не лишённое реальных оснований предположение о возможном негативном воздействии некоторых иерархических структур на отдельных индивидуумов. Было, было тут чем заняться.

Дознаватель Якобсен с решительным рвением взялся выполнять порученное ему задание. Он был не молод и не стар, работу свою любил, получал немного, однако денег попусту не расходовал. Экономил. Копил. Накопленное тратил, в основном, на лекарства, потому что часто болел. За последние годы Якобсен перенёс туляремию, желудочный грипп, гнойный гайморит, бруцеллёз, стоматит-прим с осложнением, а из острых и респираторных он практически не вылезал. Ещё где-то он умудрился подцепить так называемую «южную гонорею», хотя с женщинами общался редко, разве что только по производственной необходимости. Многие считали, что, судя по фамилии, Якобсен немец по национальности или швед, или эстонец, или, в крайнем случае, еврей. Они ошибались. Якобсен был португальцем. Женщины, об этом узнававшие, отчего-то иногда дико возбуждались, и порою хотели немедленно вступить с ним в похотливую интимную связь. Где угодно. Когда угодно. Так было, например, с начальницей отдела кадров полицейского офиса, где служил Якобсен, и ему с трудом удалось удрать из её кабинета, стены которого были густо увешаны репродукциями Левитана, открытками Сергеева и порнографическими постерами.

Дознание Якобсена продвигалось медленно. С трудом. Все действующие лица, с которыми он встречался, ничего полезного и значительного не могли ему сообщить. Или просто не хотели? Тем не менее, Якобсен не унывал и продолжал свой нелёгкий, в чем-то даже опасный труд. Да, нелегко было. Но он хорошо помнил накрепко заученную ещё с детских юных лет пословицу – «Не так живи, как хочется» – и работал. Жалко было только, что приближались его законные отпускные пять дней и отказываться от отпуска, как на протяжении предыдущих семнадцати лет, ему теперь не хотелось; Якобсен планировал во время отпуска подлечиться немного, пройти короткий, экстремальный и насыщенный курс локальной терапии, дабы окончательно избавиться от последствий венозной гематомы на правом бедре. Он собирался поехать в Бейстегуи. Там, в тёплом зарубежном городе, в столице Страны Грёз, очень качественно и круто было налажено медицинское дело, недаром ведь в уютных пансионатах Бейстегуи и окрестностей постоянно лечилось примерно около трёх миллионов человек из разных стран Земли.

Только вот поездка туда, похоже, и вовсе ему не светила. Ничего не поделаешь, работа. Якобсен уж встречался с Володей, но тот был мало расположен к разговорам о своем брате Сашке, который умер совсем молодым. Ничего полезного Володя не сообщил. Беседовал Якобсен и с Володиной женой Татьяной-Мариной, только она почти всё время молчала. Её отец-отчим Пётр Семёнович-Сергеевич, напротив, с воодушевлением и энтузиазмом отреагировал было на якобсеновское предложение о столь важном для дознания диалоге, однако ему неожиданно привезли накануне немаленькое количество новейшего сорта твёрдого бретонского чая, и он во время встречи с Якобсеном ухитрился выпить около четырнадцати с половиной стаканов этого – как он уверял, крайне полезного и вкуснейшего напитка, – а до всего остального ему, похоже, и вовсе дела не было. Ну да, разумеется, Пётр Семёнович-Сергеевич ещё беспрестанно покачивал во время встречи с Якобсеном своей кривой, обезображенной головой. Процессу дознания это помочь не могло. Другие ещё были другие встречи и беседы: с медсестрой Дельфией, с Романом Майсурадзе – хозяином ковра-самолёта, на котором Володя и его брат Сашка, который умер совсем молодым, иногда летали над городом, с изящной полуодетой леди Сильвией, и даже с незнакомой юной девушкой, частично отдавшейся Сашке в грузовом лифте. Ещё с кем-то. Ещё вроде бы с кем-то. Но всё равно, поезд дознания шёл куда-то не туда. Вернее, он вообще никуда не шёл.