Володя смотрел на это безудержное чаепитие, и на кривую, обезображенную голову Петра Семёновича-Сергеевича, и вновь, и вновь понимал удручённо, что его брат Сашка умер 29-го, 30-го или даже 31-го мая совсем молодым, и что родился он вроде бы примерно в те же сроки. Володя понимал также, что любитель бретонского чая и обладатель кривой, обезображенной головы был во многом прав, потому что трудно представить себе что-нибудь более противоречивое. Всё равно не любил – не выносил – не признавал – терпеть не мог Володя это скользкое, это прилипчивое, это змееподобное слово.
Пётр Сергеевич-Семёнович пил чай. Татьяна-Марина, жена Володи, полусидела неподалеку, в рыхлом древнем кресле. Она совершенно беззлобно молчала. В её молчании не было ни малейшего противоречия.
КОВЁР-САМОЛЁТ
Однажды, в тёплый зимний день, Володя и брат его Сашка, который умер совсем молодым, летели на ковре-самолёте. Нелишне иметь в виду вот что: Сашка потом умер совсем молодым, потому что будь он мёртвым, он бы на ковре вряд ли полетел, да и Володя едва ли стал бы путешествовать на ковре-самолёте с мёртвым Сашкой.
Летели они себе, летели, и сами не знали куда прилетят. Понимали, что наверняка куда-нибудь да прилетят. Лететь им нравилось. Володе, во всяком случае, нравилось. Что и не странно, ведь он постарше был Сашки, который даже и умер-то совсем молодым. Сашке полёт нравился чуть поменьше. Он то зевал, то недоуменно таращился на дольний мир, а иногда даже и поплёвывал на него, на мир дольний, сверху. Володя не слишком одобрял плевки брата своего. Поскольку Сашка был помладше его, то Володя относился к плевкам Сашкиным с юмором и с благодушной снисходительностью, понимая, что время всё перетрёт, в том числе и Сашкины поплёвывания. Как выяснилось позже чуть, он оказался прав, время воистину в самом деле всё перетёрло, и где-то в конце мая Сашка неожиданно умер совсем молодым.
Ну а летели-то Сашка с Володей на ковре – самолёте ничуть не в конце мая.
Совсем другое время года наблюдалось во время их полёта – зима, тёплая зима, горячая, жаркая местами зима, чем-то даже напоминавшая нежную, кокетливую, сладострастную зиму в отрогах каких-то не слишком высоких и зажравшихся южных гор.
– Смотри, Сашка, вот внизу, город наш, – вдумчиво сказал Володя, ощущая себя необычайно приподнято. – Вон и улица наша, и двор. И дом наш, и балкон даже видно.
Балкон квартиры на первом этаже в самом деле превосходно был виден сверху. Не очень уж высоко летели на ковре-самолёте Володя и Сашка, который потом, в конце мая, умер совсем молодым. Как раз в то время, когда Сашка и Володя пролетали над своим домом, на балкон вышел отец-отчим Татьяны-Марины, жены Володиной, Пётр Семёнович-Сергеевич, он держал в руках стакан – видимо, с твёрдым бретонским чаем, и благодушно покачивал своей кривой, обезображенной головой.
Сашка несколько раз плюнул вниз. Его плевки не долетели до балкона и до головы отчима-отца Татьяны-Марины, молчаливой жены его брата. Володя на этот раз ничего не сказал, он с каждой новой секундой всё больше убеждался в том, что время всё перетрёт. В том числе и Сашкины плевки. Так что если бы даже Сашкина слюна и коснулась кривой, обезображенной головы Петра Семенович-Сергеевича, то Володя никак не отреагировал бы на будто бы неадекватное поведение своего младшего брата.
– Чёрт, а я деньги забыл с собой взять. И документы, – вздохнул Сашка. – Сигареты теперь не смогу купить.
Володя не очень понимал, где же именно сейчас Сашка хочет купить сигареты и зачем для покупки сигарет нужны документы. Вновь ничего не сказал. Ковёр-самолёт медленно, полусонно покачиваясь, летел дальше. Неизвестно куда. Внизу расстилался дольний мир, на который время от времени лениво поплёвывал брат Володи, Сашка. Который ещё не и знал, что скоро, в конце мая, он умрёт совсем молодым.
ТЫ ТАК НЕ ДУМАЕШЬ?
Однажды, в конце сентября, Татьяна-Марина, жена Володи, сказала ему, что ей очень хочется купаться. Володя удивился. Во-первых, Татьяна-Марина, его молчаливая жена Татьяна-Марина, очень редко что-нибудь говорила, а во-вторых… Нет, Володя и сам не знал, что во-вторых, он думал сейчас о совершенно других материях. О каких именно?
Володя не смог бы этого никому объяснить; впрочем, его никто ни о чём и не спрашивал. Так бывает иногда, когда тот или иной человек ничего толком не может объяснить, хотя его никто и ни о чём не спрашивает. Вот и с Володей это произошло. Более того, с ним вообще нередко подобные игры – фокусы – тусовки духа приключались.
Итак, Володя был удивлён. Но он знал, он доподлинно знал, что купаться ему не хотелось.
– Тебе не хочется, а мне хочется, очень хочется купаться! – с вибрациями мелкой истерики повторила Татьяна-Марина.
– Так ведь конец сентября уже, – рассудительно произнёс Володя, – холодновато сейчас в воде.
– Хочу купаться, хочу купаться! – почти рыдала Татьяна-Марина...
– Холодновато, наверное, сейчас в воде-то, – ещё более рассудительно повторял Володя.
– Купаться! Купаться! Купаться!
Володя не слушал её, он глубоко погрузился в собственные мысли. Если бы сейчас его кто-нибудь бы спросил: о чём он думает, то тут уж он в карман за словом не полез! Только некому было сейчас у него что-нибудь спрашивать. Кроме Татьяны-Марины. Которая тоже ни о чём у него спрашивала, а кричала, что хочет купаться. Громко кричала и даже противно. Только Володя уже всецело погрузился в размышления и не обращал на вопли Татьяны-Марины ни малейшего внимания.
Он думал. Думал Володя на самом деле сейчас о том, что его брат Сашка, который умер совсем молодым, тоже любил купаться. На другой берег реки когда-то плавал. Да, было дело. Вот только не часто он, Сашка, купался. Стало быть, и не очень любил. Также Володя думал ещё и о том, что, возможно, Татьяна кричит с благословения своего отчима-отца Петра Сергеевича-Семёновича, постоянно покачивающего кривой, обезображенной головой и прославившегося воистину бездонной и безграничной страстью к употреблению твёрдого, бретонского чая. И ещё Володя думал о Дельфии, медсестре из банка. Она, в мутной глубине своей повидавшей виды души, считала, что он, Володя, нравится ей больше, чем Сашка. Скорее всего, Дельфия ошибалась.
Вот о чём думал Володя, решительно не обращая внимания на слова Татьяны-Марины.
– Купаться, купаться… – бормотала она. – Мне хочется купаться…
– Я тебе не запрещаю купаться, – очень рассудительно, не менее рассудительно, чем прежде, сказал, наконец, Володя. – Только ты имей в виду, что сейчас, в конце сентября, холодновато, наверное, в воде-то. Ты так не думаешь? Отчего же ты так не думаешь? Почему же ты так не думаешь? Совсем ведь не жарко в воде-то.
Татьяна ничего ему не ответила. Она хотела купаться, купаться, купаться, и именно сегодня, сейчас, в конце сентября. Больше она ничего не хотела.
– Холодновато, наверное, сейчас в воде-то, – с убийственной рассудительностью повторял Володя. – Ты так не думаешь? Не думаешь? В самом деле не думаешь? Точно не думаешь?
ПРО НЕЛЮБОВЬ
Сашка всё-таки музыку не любил. Прежде об этом никто не задумывался. Или почти никто. Но после того как Сашка умер совсем молодым, многие обратили внимание на его нелюбовь к музыке. В том числе и Володя. Он тоже не любил музыку; вернее, он не то чтобы совсем её не любил, но просто как-то и не очень любил. Володя предпочитал ей, музыке, совсем другие вещи. Если бы его спросили какие именно, он бы затруднился с ответом. Не нравились Володя подобные разговоры. Сашка, который умер совсем молодым, тоже не любил разговаривать на эти темы. Володя пытался иногда понять – кто же из них больше не любил музыку, он или Сашка; иногда ему казалось, что его нелюбовь к музыке была больше нелюбви Сашкиной, гораздо больше, сильнее и существенней, однако на этом он никогда не настаивал. Его раздражало, что никто прежде не обращал внимания на то, что Сашка не любил музыку. И что только после того, как Сашка умер, многие обратили не это внимание. В том числе и он сам. Последнее обстоятельство раздражало его немного поменьше, ведь в конце концов Сашка, который умер совсем молодым, был его младшим братом, и поэтому Володя, имел полное право не обращать ни малейшего внимания на Сашкину нелюбовь. Тем более, что и Сашка почти полностью игнорировал его, Володину, нелюбовь. Не только к музыке, кстати, но и к пельменям, и к малосольным огурцам, и к зубной пасте, и к серым носкам, и к полным блондинкам. Ну а Володя, в свою очередь, совершенно наплевательски относился к Сашкиной неприязни к худым брюнеткам – Сашка отчего-то считал их похожими на немецких крыс, к полузакрытым форточкам, к сметане, к отечественным презервативам, к свежему, немного подсушенному хлебу и к поэзии Валерия Брюсова.