Он пришел домой во втором часу ночи, но никого не застал. Он начал было переживать, но потом стал пить холодную воду из-под крана и делал это почти час, а через час вернулась жена. Вернулась другим человеком, и у Гончарова хватило еще остатка сил ужаснуться той жизни, которую они должны были начать с завтрашнего утра, и он спросил:

— Ты была… с Кардановым? Где ты была с ним?

На что Екатерина Николаевна, сохраняя нечеловеческое спокойствие, ответила:

— Это не имеет значения. Это могло случиться с ним или с любым другим. Поиграли в дружбу — и хватит. Давай-ка начинать супружескую жизнь. Я нужна тебе, и никуда ты не денешься.

— Катя!..

— Ну да, теперь Катя.

— Подожди…

— Это ты подожди… Это может случиться завтра пли через десять лет. Ты ведь неплох, так что особо-то не нервничай. Но если встретится еще лучший… Говорю тебе ясно и четко. Впрочем, я постараюсь, чтобы ты об этом не узнал. Но с этого дня — я себе это разрешила. И все дело — за случаем. И вот еще что, Юрий Андреевич, я ведь могла и не говорить тебе этого. Впредь и не буду. А сегодня уж, ладно. По старой дружбе. Но запомни: сегодня я была с тобой искренней в последний раз. Иди спать. На себя не похож. А я еще на кухне посижу. Сварю себе кофе. До завтра.

— Катя, ты знаешь, что значит «устроиться помимо»? — Катя спала, и он тоже заснул и видел во сне ее спящее лицо, по которому сразу было понятно, что она знает свои варианты, и знает их крепко. Свои два варианта: работу и семью. А о третьем никогда и не подозревала.

…Он попал наконец в одну из двух комнат, в которых никогда раньше не бывал, в одну из двух, отделенных от большой гостиной — в которой шумело дружество, выпустившее джинна из бутылки, — тяжелыми, неподвижными занавесями. По комнате растекалась искусственно-каминная жара, подсвеченная несколькими ночниками, японскими женщинами в красных и синих кимоно на абажурах ночников, жара как будто потрескивала — паркетом, что ли? — ходила волнами, как будто вновь и вновь нагнетаемая потаенными усилиями адски подмигивающей жаровни. Пространство комнаты почти все было занято диванами вдоль стен, а диваны тоже оказывались погребенными под множеством подушек, по черным их атласным наволочкам возлежали в пресыщенных позах все те же вышитые женщины в кимоно. Не все, правда, возлежали, некоторые стояли, упершись одной рукой в бедро, а другой держа зонтик над головой. Зонтик, на котором тоже были вышиты такие же женщины, тоже державшие зонтик, на котором… «Для чего здесь так жарко?» — подумал Юра и сразу вслед за этим подумал, что он неоригинален, что любой, попавший сюда, задастся прежде всего именно этим вопросом.

От гостиной комнату отделяли не один, а два, следующих в полуметре друг за другом тяжелых занавеса, поэтому бражничество доносилось сюда только глухими бу-бу-бу, и Люда взяла с одного из коричневых резного дерева столиков маленькую лакированную шкатулочку, достала из нее тончайшего синего батиста платок и вытерла им заблестевший от пота лоб Гончарова.

— Все могло быть иначе, — сказала она спокойным, негромким голосом. — Он изъял Грановскую и ее дом из нашего обращения.

— Зачем тебе это было нужно? Грановская и ее дом… Ты разве чем-нибудь недовольна?

— У Танечкиной маман был муж… Она и сама… искусствовед и прочее… Мир искусства, как ты понимаешь. А муж, тот и вовсе… Из китов, от которых мир искусства всегда кормился… Он умер уже очень давно, в конце пятидесятых, но у них, у матери и дочери, конечно же, остались все связи… И если бы ты взял Танечку за себя, ее дом стал бы  н а ш и м. А твой Карданов… Мог ведь и он… Бог дал ему кое-что. Достаточно, чтобы он мог войти к  н а м  и стать силой. Достаточно, чтобы он мог понравиться Грановской. Но в нем нет породы. Поэтому он все только портит.

— Да что ты об этом знаешь?

— И знать нечего. Сразу после школы он с ней общался как-то… У меня за спиной. (Ха-ха. У нее за спиной. Как будто они обязаны были давать ей отчет.) Ну и прошел, как Мамай. Он ведь среди людей как слон в посудной лавке. И сам не пользовался, и другим…

— И ты до сих пор об этом жалеешь? Ведь тут же у тебя и так все достигнуто.

— Могло все быть быстрее. И не так. Не с тем разворотом.

— Что же, ты и этого хотела, и того, и десятого?

— Ну да. Хотела проникнуть  т у д а,  к  н и м. А что же? Тебе ли, Юра, судить? Ты… ты даже не понимаешь, что это и тебе было бы…

— Да что же мне?

— А то. Мы  к о л л е к т и в. Так? Значит, от того, что выигрывает один — выигрывают все. Так и надо было двигаться… по годам. Сплоченно. У одного — связи, у другого — деньги, у третьего — голова на плечах. А твой Карданов… один да один. Ну вот и получил… стоянку в бухте местного значения.

…Юра встал и слегка раздвинул штору, чтобы еще раз отчетливей вглядеться в лицо спящей жены. Нет, ей даже и во сне не снился третий вариант Людмилы Рихардовны: устроиться в жизни, помимо государства. К о р п о р а ц и е й. Ей даже и слово такое, наверное, в словарях не встречалось: к о р п о р а т и в н о с т ь. Не с теми текстами дело имела.

XXXVI

Он мчался на запад в горизонтальном положении, как торпеда, вытянув руки по швам и отвернувшись лицом к стенке купе. Торпеда, в корпусе из грубого шерстяного одеяла и с самонаводящейся головной частью, головой Виктора Карданова, командированного, всю жизнь мчавшегося за двадцатью двумя зайцами, пренебрегавшего рагу из кроликов, хотя, не имея у себя дома сочинения Брема «Жизнь животных», он и не смог бы при необходимости четко сформулировать, в чем же отличие зайцев от кроликов.

Внизу сидели и закусывали, он лежал на верхней полке, отвернувшись от пиршества, зная, что поезда ходят по расписанию, и поэтому его дело — слиться с раскачивающимся вагоном и забыть про свободу воли. Карданов послал себя почтовой бандеролью в Ивано-Франковск и теперь ждал прибытия поезда во Львов, чтобы получить там посылку и довезти ее на автобусе до места назначения. Он не относился к скоропортящимся материалам и поэтому не стал замораживать течение мысли.

Он думал не о симпозиуме, а о звоночке, настигшем его сегодня утром на выходе из дома. О еще одном зайце, который бежал теперь рядом с поездом, кокетливо прижав уши к спине и с испуганностью хитровато кося глазами на верхнюю полку: спустят ли на него немедленно гончих или позволят бежать до самого Львова.

Отлеживаться было некогда, поэтому он лежал неподвижно, притворившись полумертвым или полупьяным, чтобы иметь законное право не реагировать на приглашения снизу отведать того или этого. Он начал работать.

Звоночек, настигший его в дверях, звучал предательски невинно, и он вернулся в коридор и снял телефонную трубку. Звонила почему-то не Людмила Рихардовна (пора бы, давно пора ей позвонить ему, не могла же она и следующие двадцать лет жить в неведении относительно того, почему тогда, после школы, Юрка Гончаров не женился на Танечке Грановской, а он, Карданов, так внезапно перестал встречаться с Танечкой, хотя Гончаров и не женился на ней), не ее долгожданный голос услышал он, а всего-навсего самого Клима Даниловича Ростовцева.

Ростовцев сообщил, что «дело продвигается быстрее, чем мы думали», и он, Карданов, пусть едет на свой — или чей там еще — симпозиум, но занимается не только им — а звучало это, как «не столько им», а подготовит за это время материалы, с которыми должен будет выступить там, куда его пригласят, когда он вернется из командировки. Материалы должны содержать развернутый план будущих работ, современного состояния дел в области информатики, перспектив использования вычислительной техники в информационно-поисковых системах с упором, разумеется, на экономические науки, с обоснованием необходимости и рациональности укрупнения и модернизации информационных служб в этой области. А к сему, разумеется, неплохо бы и симпатично это выглядело бы, приложить и теоретическую часть — о природе научно-технической информации и ее роли в развитии современной науки, то есть всего того, в чем Карданов, по разумению Ростовцева, был истинным докой и где мог бы позволить себе «немного порезвиться», словом, «показать товар лицом». Вот такой рабочий материал — страничек на двадцать-тридцать — следовало ему подготовить, и при этом сделать это во время самой командировки, иметь его на руках сразу по возвращении, потому что вызвать могут в любое время, так как «дело продвигается быстрее, чем мы думали».