Ну и нагорит мне от матери! Но меня не страшило наказанье. Книжка, новенькая, со словами «Даешь Ангарострой!» — я чувствовал ее всей кожей — лежала в моем кармане. Завтра, завтра отдам ее Лене.

Но завтра книжку отдать не пришлось. Ночью у меня начался жар, я кашлял, просил пить, и, прикладывая к моей горящей голове компресс, мать спрашивала недоуменно:

— Где могло его так продуть? Вот, господи, наказанье-то. Вот наказанье!..

Я проболел две недели. А когда пришел в школу, первая парта оказалась пустой. Не пришла Лена ни на другой день, ни на третий.

— Тоже, наверное, заболела, — решил я. И в перемену открыл классный журнал, лежавший на столе Олимпиады Николаевны, посмотреть, сколько дней пропустила Лена.

Но что это?..

Длинной синей чертой была зачеркнута ее фамилия. А в конце черты значилось: «Выбыла в другой город».

Я страдал долго, даже плакал украдкой. Особенно становилось тоскливо, когда попадалась на глаза новая записная книжка, я так и не стал ничем ее заполнять. Может быть, Лена еще вернется? Она не вернулась.

С тех пор прошло много лет. Я побывал в разных странах, в больших и маленьких городах. Но так и не смог найти тот «другой город», куда уехала Лена.

Поздравление

В разгар урока, когда Марья Васильевна объясняла, отчего происходит смена дня и ночи, Леня неожиданно спросил:

— А на Марсе люди живут?

Марья Васильевна грустно на него посмотрела, ответила:

— Подойдешь в перемену, я тебе расскажу.

Урок продолжался, но Леня не слушал, занятый проблемой Марса. Марья Васильевна, словно зная это, вредничала — и, объясняя, глядела ему прямо в глаза. О Марсе поневоле пришлось забыть.

Впрочем, Леня не считал Марью Васильевну вредной, как, например, математичку Любовь Иннокентьевну. Эта учительница была с ним особенно строгой и, когда Леня оборачивался или дергал Лиду Гусеву за косы, математичка сразу же больно брала его за руку, выводила из класса, записывала в дневник. Получить у нее двойку тоже ничего не стоило.

Нет, Марья Васильевна была совсем другим человеком. Это совершенно точно. Высокая, худенькая, с большими серыми глазищами и закрученным на затылке жгутом льняных волос, она походила немного на девочку, с которой хочется подружиться, немного — на старшую сестру, строгую, добрую. Было в ней что-то родное, домашнее, чего Леня был навсегда лишен.

Он любил слушать, как объясняет она уроки, но какой-то бес, сидящий внутри него, Леня и сам не знал какой, мешал ему быть прилежным на уроках географии.

Вот в прошлый раз, например, когда Марья Васильевна дала задачу — вычислить сколько в воздухе класса содержится воды и оказалось, что целых два литра, Леня закричал:

— Тогда бы она с потолка закапала!

Марья Васильевна сначала улыбнулась, потом, кажется, рассердилась. Правда, не показала этого, но Леня уже знал точно. Она сдвинула тонкие брови, между ними легла «сердитка» — продольная небольшая морщинка. И как он ни старался быть хорошим, хотя бы на уроках географии, из этого ничего не получалось. Марья Васильевна, правда, не ругала его, только смотрела грустно.

Особенно же он полюбил Марью Васильевну после одного разговора, услышанного случайно. Он был дежурным по классу и зашел в учительскую за мелом и географическими картами, чтобы развесить их до урока. Пока он доставал со шкафа глобус и собирал карты в охапку, у открытых дверей остановились Любовь Иннокентьевна и Марья Васильевна.

— Вы, Любовь Иннокентьевна, иногда забываете, — говорила Марья Васильевна, — что у Алексеева — ни отца, ни матери. К таким детям нужен особенно чуткий подход…

Леня притаился и замер.

— Дорогая моя, — возражала математичка, — я больше вас работаю с детьми. Поверьте моему опыту. На таких, как ваш Алексеев, эффективно действует только строгость. Макаренко тоже ведь был сторонником физических методов…

— Что вы, ей-богу, такое говорите? — огорчилась Марья Васильевна. — Ребенок сирота, у него пытливый ум, возбудимость повышенная. К таким детям Макаренко советовал быть внимательными, советовал вникать в их душу…

Леня не знал, что такое «физические методы», но по тому, как говорила о них Марья Васильевна, понял, что они принесут ему мало добра.

Любовь Иннокентьевна заговорила снова, стала доказывать свое.

Лене очень захотелось, чтобы Марья Васильевна одолела математичку в этом споре. И он даже подумал — как бы помочь ей. Но тут раздался звонок, и учительницы разошлись, не окончив разговора.

С тех пор Леня нередко размышлял, чем бы ему обрадовать Марью Васильевну, что бы такое сделать?

Но что мог он, Леня, двенадцатилетний мальчик из детского дома?

Говорят, учись на пятерки, вот и учителю самая радость. А пятерки Марья Васильевна ставит не густо. Выучит Леня все-все, только один вопросик не успеет, а она обязательно его задаст.

Но Леня теперь не обижался на Марью Васильевну никогда. Что бы ей сделать хорошее? От бандитов спасти… Вот, зимой, кончатся поздно уроки, пойдет Марья Васильевна одна по темной улице, нападут на нее бандиты. А Леня тут как туг. Засвистит в свисток с горошиной, как милиционер, закричит на разные голоса, бандиты испугаются, разбегутся.

Два раза ходил Леня за Марьей Васильевной, следил издали. Нет, не напал никто. Один пьяный встретился, а она идет прямо, не боится. Пьяный качнулся и, хотя не толкнул ее, сказал:

— Я извиняюсь.

Накануне Восьмого марта все девчонки в классе готовили учительницам поздравления. Надписывали разноцветные открытки, рисовали картинки, а Лида Гусева сделала из картона шкатулку, вроде башни. Обклеила ее бумажными цветами, вышила красными нитками и, чтоб лучше стиралась пыль — обтянула целлофаном. Красивая получилась шкатулка!

Но Леня не умел ни рисовать, ни даже писать так красиво, как Валерка Попов, сосед по парте. Денег на открытку у Лени не было, в детдоме не давали. Да и никто из ребят учительницам не дарил никогда поздравлений. Это делали только девчонки. Как быть? Он думал долго. И, наконец, решился. Ну и пусть никто не дарит. И пусть засмеют. А он знает, что надо сделать.

Вечером, когда в детдоме закончился ужин и все уселись за уроки, он сел в уголок, достал кусочек плотной рисовальной бумаги, сложил ее пополам, как книжку, и цветными карандашами, зеленым и красным, других не оказалось, долго рисовал цифру восемь. Она не получалась. Тогда Леня послюнявил химический карандаш, обвел синим цветом два кружочка, один над другим. Стало куда красивей. И на восемь похоже. Внизу, как ни пыхтел, как ни старался, а все же немного вкось вывел печатными буквами слово «марта». И так как времени до сна оставалось совсем немного, просто ручкой написал: «Мар. Васильевна, поздравляю Вас Международным женским днем. Желаю здоровья». А пониже расчеркнулся уже совсем быстро: «Алексеев Л.».

На другой день он с нетерпеньем ждал четвертого урока. Валерка Попов думал, что в класс вбежит сейчас Славка Макеев, который толкнул его на перемене и куда-то спрятался.

И вот, когда дверь открылась, Валерка с размаху запустил скомканной тряпкой. Вместо Славки вошла Марья Васильевна. Тряпка попала ей в ногу.

Класс замер, а Леня даже зажмурился. Тряпкой — в учительницу, да еще в Марью Васильевну! Он готов был вскочить и дать Валерке по шее. Но Марья Васильевна совсем не рассердилась, только спросила:

— Это вы с Восьмым марта так меня поздравляете?

Все задвигались, зашумели, а к столу вышла Лида Гусева, в белом переднике, как и все девчонки сегодня, с красными лентами в косах. Вытаращив глаза, протараторила, будто отвечала урок:

— Дорогая Марья Васильевна, поздравляем Вас с Международным женским днем, желаем долгих лет жизни.

Лида перевела дух, поставила на стол свою красивую шкатулку, и все, кроме Лени, захлопали в ладоши.

— Дураки. Долгих лет жизни желают, — тихо сказал Леня. — Что она помирать собирается?

Он вспомнил, как трудился над поздравлением. Как же отдать? Засмеют. Только девчонки поздравляют. Он держал разрисованный листок под партой, возился, сопел.