— Что же ты молчал?
— А че говорить? Никто и не спрашивал. А как самураи по нам жахнули, да вот же он, вижу, пулемет без хозяина остался. Ну, и дал им маленько прикурить…
Савчук показал себя умелым солдатом и в других боях, которые мы вели на Хингане, прорывая укрепленные районы японцев. И когда, перед строем, командир полка вручил Савчуку Красную Звезду, наш дотошный старшина сказал:
— На Золотую Звезду Савчук пока что не тянет, а Красная ему в аккурат, по заслугам!..
И вся батарея согласилась — по заслугам!
…Через несколько лет после войны, был я тогда выпускником Литературного института, пошли мы всем курсом после экзамена в Театр сатиры. Было жарко, все хотели пить, и во время антракта в буфет набилось много народу. Бутылку лимонада мне удалось купить сразу же, а стаканов не хватало, их разобрали, и я растерянно оглядывал столики — из чего же пить?
— Да вот же он, стакан, товарищ лейтенант! — раздался позади чей-то голос.
Кто-то знакомый и позабытый, в начищенных желтых ботинках, в новеньком темно-синем костюме и брусничном галстуке, протягивал мне стакан. На лацкане алеет Красная Звезда.
— Савчук!! — вскричал я. — Ты в Москве?!
— В командировке, — неторопливо ответил он. — Все дела завершил, иду в гостиницу, чем, думаю, заняться? Да вот же он, театр! Ну и зашел…
— А какие у тебя здесь дела?
— Приехал с главным инженером за новой техникой для совхоза. Такую машину мне отвалили — загляденье! Совсем по-другому работа пойдет…
— Да кем ты в совхозе работаешь? Кем?
— По специальности работаю, как и в полку. Теперь, правда, шоферить на спецмашине буду. Эх и машина! Все, можно сказать, сама выполняет. Нажал, запустил — и пошла чесать, как пулемет. Представляете?..
После спектакля мы долго бродили по ночной Москве, вспоминали наш минометный полк, товарищей, бои на Хингане. А на другой день, провожая Савчука на Казанском вокзале, я все же спросил:
— Ну, а прозвище у тебя в совхозе есть? В народе-то как тебя называют?
Савчук смущенно усмехнулся, развел руками и как-то виновато сказал:
— Пулеметчик Рокоссовского. И растрепал же кто-то!.. Да и народ у нас в совхозе дошлый. Ох и дошлый народ, ну, все одно как у нас в батарее — дознались же как-то!
Поезд тронулся, Савчук, чисто выбритый, в новом костюме и твердой фетровой шляпе, из окна махал мне рукой. А я стоял на перроне, смотрел ему вслед и виделся мне другой Савчук — перепачканный копотью, в прямо посаженной пилотке, за пулеметом, там, на Хингане.
— Пулеметчик Рокоссовского, — негромко повторил я и медленно пошел с вокзала.
По объявлению…
В том послевоенном году Антонина Ивановна одиноко жила в своей маленькой узкой комнате. Бо́льшую часть ее занимали коричневый, кое-где облупившийся шкаф и покрытая атласным одеялом кровать. Атлас, правда, местами посекся, и там проглядывала серая вата. Над потертым плюшевым диванчиком висел холщовый коврик. Хозяйка на нем вышила мальчика верхом на палочке, котенка с лентой вокруг шеи и гриб-мухомор. Проход между шкафом и кроватью был столь узок, что Антонина Ивановна проносила там свою полноватую, но все еще стройную фигуру бочком.
Комната находилась в густо населенной квартире. Когда приносили счет за электричество и телефон, Антонина Ивановна больше других спорила, доказывая, что она не жжет электроплитки, что поклонников у нее нет и трепаться по телефону не с кем. Соседки знали — зарплаты Антонине Ивановне едва хватало, чтобы выкупить по карточкам продукты, уплатить за комнату, купить кое-какие мелочи, нитки для вышивания да изредка сходить в оперетту. И все же, сходясь на кухне, обзывали ее скрягой и копеечной душой. Кто-то вспоминал, что прежде она была совсем не такой, и удивлялись — как изменился человек!..
Возвращаясь с работы по пыльным, разморенным жарой улицам, Антонина Ивановна не покупала ни мороженого, ни даже газированной воды. А так хотелось! Но Антонина Ивановна крепилась.
По нескончаемо длинной лестнице она поднималась к себе на пятый этаж и тайком (делать это категорически запрещалось) включала электрическую плитку. Плитка накаливалась медленно, и картофель варился долго. Если в коридоре раздавались шаги, она торопливо прятала плитку с кастрюлей под кровать. Когда шаги затихали, Антонина Ивановна, прислушиваясь, доваривала обед.
Вечерами она забиралась на плюшевый диванчик и, накинув на плечи старую вязаную шаль, вышивала цветами и бабочками носовые платки, чинила кофточки или читала очень интересную и сильно потрепанную книгу «Тайны испанского двора».
Перед сном Антонина Ивановна заводила будильник и укладывалась в мягкую теплую постель. В матрасе тоненько звенела и замирала какая-то пружинка. Спала Антонина Ивановна беспокойно. Снился то встреченный на улице черноусый мужчина, который, как показалось, окинул ее долгим взглядом, то муж соседки Игорь Леонтьевич — блондин в полувоенном костюме, улыбавшийся ей особенно приветливо. Проснувшись, она долго лежала с открытыми глазами.
Темно и тихо было в квартире. Едва слышно журчал в коридоре электрический счетчик, да на кухне из водопроводного крана звучно падали в пустую раковину редкие капли.
Антонина Ивановна думала о том, когда же наконец кончится ее одиночество. Хотелось встретить и полюбить человека не очень еще старого и, конечно, вполне порядочного и неглупого. Только где его такого встретишь? Мужчины любят общество, а друзей у нее нет, и, кроме оперетты, и то раза два в году, она нигде не бывает. Подходит уже тридцать четвертый год, а встречи этой, может, так никогда и не будет. А как бы она заботилась о муже, если бы он появился! Она бы утюжила ему брюки, рубашки, а воротнички непременно крахмалила. По воскресеньям уезжала бы с мужем за город, в сосновый бор или к речке. А на праздники она пекла бы пироги, вешала чистые шторки, к ним приходили бы гости, как приходят к этой противной соседке Клавдии Тимофеевне… Да и в оперетту ходили бы часто!..
Однажды, возвращаясь с кошелкой для продуктов из магазина, Антонина Ивановна остановилась перед расклеенными на заборе объявлениями. За каждым из них приоткрывалась щелочка в совершенно чужую жизнь, и читать было интересно. Вот кто-то по случаю отъезда продает почти новый мраморный умывальник. Антонина Ивановна всегда обходилась и без мраморного умывальника. Но почему-то подумала: сколько же он может стоить, такой умывальник? Если не особенно большой, то вполне бы мог поместиться в ее комнате, и она бы одна спокойно умывалась, не занимая по утрам очередь в общей кухне.
Вот опытный педагог, знающий немецкий и французский языки, ищет почему-то работу с дошкольниками. Да знала бы она хоть один язык, разве такую бы искала работу? И нашла бы, будьте уверены, с иностранными-то языками!
А вот интеллигентный старик снимет комнату или угол… Старик? Если бы не старик… Хорошо бы средних лет…
Муж и жена ищут квартиру. Должно быть, приезжие издалека. Не то. Она уже хотела идти, но внимание привлек небольшой листок бумаги. На нем размашисто было написано: «Одинокому демобилизованному офицеру нужна комната или угол».
— Одинокому офицеру, — произнесла вслух Антонина Ивановна, еще раз перечитала объявление и записала адрес.
Жить лейтенанту запаса Сергею Ливанову было негде. Во время войны мать Ливанова умерла, и в комнату, где он жил до армии, вселилась какая-то незнакомая семья. Худой, с желтоватым лицом гражданин, одетый в лыжный костюм и штиблеты с заплатками, очевидно, глава семьи, сказал Ливанову, что выселяться ему решительно некуда, что у него тоже погиб на фронте сын, а сам он — инвалид труда. И если у приезжего безвыходное положение, то что же делать? Может быть, он переночует? Или оставит пока что чемоданы, тяжело ведь с ними таскаться, а здесь все будет в сохранности…
Позади этого немолодого болезненного дядьки Ливанов увидел двух девчонок, выросших из своих школьных платьиц, легко представил их погибшего брата, скорее всего — такого же лейтенанта, каким был он сам, и у него пропало всякое желание воевать за свою старую комнату.