Надо думать, что выбор тех, кто имеет в Америке право такого выбора, который пал на сенатора Джона Кеннеди, и был результатом репутации интеллектуала, прочно закрепившейся за этим выпускником Гарвардского университета. Уже в ранней юности проявил он склонность к углубленным занятиям. На университетской скамье обратил на себя внимание большим интересом к исторической и политической литературе. Беллетристика не пользовалась особой любовью молодого Кеннеди. Репутация «книжного пьяницы», как называла своего второго сына мамаша Кеннеди, прочно закрепилась за ним и в последующие годы.
Кстати, это обстоятельство заметно отличало Д. Кеннеди как от его предшественника на президентском посту, так и от преемника. Бравый генерал Айк сам как-то признался, что не читает больше двух-трех книг в год, да и то исключительно детективного жанра. Джонсон, по рассказам близких к нему людей, всегда предпочитал просмотр деловых бумаг чтению книг.
Еще будучи сенатором, Кеннеди пользовался каждым случаем, чтобы подчеркнуть, как он выражался, важность «интеллектуального подхода к политическим проблемам», всячески напирая на то, что в своей деятельности он стремится достичь «синтеза политики и науки». Вот характерное высказывание на сей счет, содержавшееся в одном из кеннедиевских выступлений незадолго до того, как его кандидатура стала официально котироваться на высший государственный пост в стране. «Среди первых великих политических деятелей Америки, — говорил сенатор Кеннеди, — тех, кто дал ей рождение в 1776 году, а в 1787 году дал ей крещение, находилось большинство крупнейших писателей и ученых нации. Ныне дело обстоит не так. Разрыв между умственным работником и политиком, по-видимому, растет, связь между ними утрачена. Где они, ученые государственные мужи?» — патетически восклицал честолюбивый сенатор, предлагая себя именно в таком качестве.
«Политиков, — разрабатывал ту же идею претендент на президентский пост, выступая перед профессорами и преподавателями Гарвардского университета, — следует для отрезвления окунать в студеные воды научных учреждений, чтобы они не стали пленниками собственных лозунгов и узких точек зрения».
Однако патетическими восклицаниями Кеннеди не ограничился.
Оказавшись в Белом доме, он осуществил в верхушке государственного аппарата достаточно ощутительную хирургическую операцию. Один за другим были уволены в отставку многие высокопоставленные чиновники. Им на смену пришла значительная группа сравнительно молодой профессуры. Новый президент почтительно именовал их своим «мозговым трестом». Озлобленные вашингтонские чиновники отводили душу глухим ворчанием и презрительной кличкой «яйцеголовые», которую они присвоили наводнившим в то время Вашингтон пришельцам с университетских кафедр.
Вряд ли нужно доказывать, что появление в Белом доме деятеля, еще в юные годы обратившего на себя внимание книгой «Почему Англия спала?», в которой он рассматривал последствия мюнхенского предательства, а после войны получившего одну из Высших журналистских наград, Пулитцеровскую премию, за книгу очерков «Биографии мужественных людей», было не случайным, как не случайным стало и появление вместе с ним в вашингтонских департаментах и ведомствах группы квалифицированных специалистов!
В 50-е годы в Вашингтоне всячески подчеркивалась некая «антиинтеллектуальная обстановка»; с легкой руки бесноватого Джозефа Маккарти слово «интеллигент» в американской столице стало чуть ли не бранным. Президентства Трумэна и Эйзенхауэра пришлись на период, когда в Вашингтоне безраздельно царил культ грубой силы. Пресловутая политика «с позиции силы» породила и определенный тип деятелей, ее осуществлявших. Не нужно много ума, чтобы размахивать атомной бомбой.
Но вот положение изменилось. Потрясание кулаком перестало быть действенным методом политики, маневрирование на международной арене и внутри страны в условиях слабеющих позиций, борьбы за умы людей требует изощренности, ловкости, хитрости, изворотливости. И как результат — интеллект на американской политической бирже начинает котироваться наряду с кулаком, а количество мозговых извилин ценится не меньше, чем крепость бицепсов и голосовых связок.
...Мне довелось впервые близко увидеть молодого президента летом 1961 года в Вене во время известной встречи руководителей СССР и США. Крупный мужчина с внимательными серо-зелеными глазами, белозубой улыбкой, которая появлялась на его лице, пожалуй, несколько чаще необходимого, наталкивая на мысль о, что называется, «работе на публику», небрежность движений, некоторая даже мешковатость и вместе с тем элегантность аристократа, с юных лет привыкшего быть центром внимания, уверенного в себе, но в то же время подобранного, напружиненного. По тому, как временами загорались его глаза, начинал звенеть голос, а затем, несколько мгновений спустя, снова полуприкрытые веки, ровно текущая речь, чувствовался большой темперамент, взятый в железные колодки годами выработанной выдержки опытного политика, умения управлять собой.
Фамильно кеннедиевской была пышная шевелюра — бронзового отлива с рыжинкой — предмет его особых забот. Рассказывали, что повсюду с собой он возил большой набор головных щеток с ручками слоновой кости — подарок жены, — тщательно следя за прической. Наряду с его привычкой для обретения душевного равновесия по нескольку раз в день принимать ванну или душ, тем чаще, чем больше выпадало треволнений, — это давало постоянную пищу сопровождавшим его журналистам...
У наблюдавших тогда за Д. Кеннеди возникало ощущение какой-то его скованности, некоторой, быть может, повышенной осторожности. Чувствовалось, что ему не хватает опыта ведения международных дел, да и то сказать — это была одна из первых официальных международных встреч, на которой он выступал как президент США. И тем не менее уже тогда, несмотря на всяческие его оглядки и оговорки, робко и в достаточной степени непоследовательно новый американский руководитель сделал попытку взглянуть на ситуацию в мире несколько иначе, чем его предшественники.
Помню состоявшийся в те дни в баре роскошного отеля «Империал» разговор с одним из видных американских политических обозревателей, Д. Рестоном, который сопровождал президента в Вену. Россия и Америка, говорил Рестон, должны в своих отношениях исходить из того, что сложившееся между ними соотношение силы — «фифти-фифти» — «пятьдесят на пятьдесят», или, что называется, так на так. И дома и в Вене Рестон, как мы знали, был вхож к президенту, и, конечно же, развивавшиеся им тогда идеи вполне отражали оценки Д. Кеннеди. Нетрудно было невооруженным глазом разглядеть разницу между этим самым «фифти-фифти» и пресловутой политикой «с позиции силы», от которой в течение послевоенных лет пытались танцевать предшественники Кеннеди.
Другой ведущий американский комментатор, многоопытный Уолтер Липпман, человек, начавший свою карьеру еще в качестве сотрудника возглавлявшейся президентом Вильсоном американской делегации на Версальской конференции, наблюдающий и обсуждающий политику вот уже девятого президента США, следующим образом обрисовал ситуацию, с которой столкнулся Кеннеди, попав в Белый дом: «Ему приходится иметь дело с противником, равным по военной мощи, и с партнерами, равными по экономической силе. Это нечто совершенно для Америки новое. В течение 100 лет мы были изолированы от войн, происходивших в остальной части света.
Затем в течение примерно 40 лет мы занимались созданием такой мощи, которая позволяла одерживать полные победы и требовать безоговорочной капитуляции от наших противников. Как сперва в условиях изоляции, так и потом, в условиях победы, нам не приходилось сталкиваться со старой человеческой проблемой, заключающейся в том, чтобы научиться жить в таком свете, в котором наша воля — это не единственный закон».
Джон Кеннеди признавался как-то, что не просто просматривает комментарии Липпмана, но читает их с карандашом в руке. Престарелый обозреватель точно сформулировал то, над чем размышлял Кеннеди с того часа, как он вошел в продолговатую, с видом на зеленую лужайку комнату на первом этаже Белого дома, служащую кабинетом американским президентам. Трезвый человек, умевший смотреть в лицо фактам и тогда, когда они неприятны, Кеннеди отдавал себе отчет в том, что реальное соотношение сил в современном мире отнюдь не таково, как хотелось бы ему и тем, чьи интересы он выражал и намеревался защищать всеми доступными ему способами. Стремительный рост силы и влияния социалистических стран был для него неприятным, но, увы, непреложным фактом.