Что это я будто видел тебя где, а признать не могу…
АВДОТЬЯ. Как тут признать? Чай, на себя не похожа. А вот я тебя враз признала.
ГЕРАСИМ. Где видала-то?
АВДОТЬЯ. У себя за столом, коло своей печи. Приходил ты к нам в Рязань на кузницу, покуда Рязань была и кузня стояла.
ГЕРАСИМ. Мать честная! Никак, Никиты Иванычева хозяйка? Кузнечиха? Да что же это с тобой подеялось, голубушка?
АВДОТЬЯ. Не со мной одной подеялось…, Вся Рязань в углях лежит. Воротилась я тогда с покосу… (Отворачивается, говорит не глядя.) Да уж лучше бы и не ворочаться!
ГЕРАСИМ. То-то тебе ехать так не хотелось. Будто чуяла… Да ты присядь, хозяюшка, хоть на пенек! У нас тут ни лавки, ни красного угла. Живем в лесу, молимся кусту. (Обернувшись к своим.) Да вы что, в землю вросли, робята? Не люди — чисто пеньё! Стоят, не шелохнутся! Накормили бы, напоили бы гостью. Сами небось видите: издалека идет. Сварилось у тебя что в чугунке, Ботин? Тащи сюды! Живо!
БОТИН. Несу, Герасим Сильич, несу! Горяченькое, только поспело.
ВЕРТОДУБ (угрюмо). А только как же это? Будто и негоже. Не по обычаю… Промыслу не будет, коли первую встречу отпускать…
БОТИН. Вот и я так рассудил, Герасим Силыч.
ГЕРАСИМ. Хорошо рассудили! Да я бы вам за эту голову всем головы снес!
БОТИН. А кто ж ее знал, Герасим Силыч, что она в твоей родне считается али в дружбе. Знаку на ней нет, да и как ни говори — обычай…
ГЕРАСИМ. Что вы все одно заладили: обычай, обычай… Есть у нас и другой обычай. Становись-ка вон к той березке, хозяюшка! Да не бойсь, не обидим.
АВДОТЬЯ. А я уж ничего не боюсь. Что хотите, то и делайте. (Становится подле березки.)
СОКОЛИК. Вот это иное дело, не то что голову рубить… А березка-то как раз в рост, словно по мерке.
ГЕРАСИМ. Ну, Вертодуб, руби верхушку, коли руки чешутся. Да смотри — волоска не задень! Знаешь меня!
ВЕРТОДУБ (покосившись на него). Как не знать! Уж поберегусь, не задену. Э-эх! (Ловко отсекает вершинку деревца, подле которого стоит Авдотья.)
ГЕРАСИМ. Что и говорить, чисто. Ну, с почином, Кузя! Ботин, бросай вершинку в костер. Не голова, так головешка будет. (Авдотье.) Вот и вся недолга, хозяюшка! Тебе-то, я чай, все это внове. А у нас, уж не гневайся, каков промысел, таков и обычай. Догадалась небось, что мы за люди?
АВДОТЬЯ. Догадалась.
ГЕРАСИМ. То-то и есть. А только ты не опасайся, мы тебя пальцем не тронем. Я твоей хлеба-соли не забыл, да не забуду вовек. И Никиту Ивановича твоего кажный день добром поминаю. Уж такой кузнец! Лучше, кажись, и на свете не было. Ковалом махнет, что наш Кузя топором. Что ж он, жив али помер, хозяин твой?
АВДОТЬЯ. Живой был. Да один бог знает, снесет ли он неволю татарскую.
БОТИН. У них-то, говорят, умелые люди в чести. Может, и поберегут.
АВДОТЬЯ. Сам не побережется. Не таков человек.
ГЕРАСИМ. А ты куда путь держишь, хозяюшка? Хорониться, что ли, пришла? Много нынче у нас в лесах народу-то спасается…
АВДОТЬЯ. Нет, я не спасаться… Я к татарам иду. В степь.
БОТИН. Что ты, матушка!
СОКОЛИК. Полно ты!… К басурманам? Да они хуже нас. Не пожалеют.
ГЕРАСИМ. Что же ты — сама, своей волей, в полон идешь?
АВДОТЬЯ. Выкуп несла, да твои молодцы отняли. Вот он, мой ларчик, на земле валяется…
ГЕРАСИМ. Ох, срам какой! Алтарь ограбь — и то, кажись, меньше греха будет… Да как же это вы, а?
ВЕРТОДУБ (разводя руками, виновато). Нешто мы знали, Герасим Силыч?
БОТИН. Молчала ведь она, глупая… Не сказалась нам! Да мы б ее пальцем не тронули!… Чай, не басурманы…
ГЕРАСИМ. Подай сюда, Соколик, ларец!
СОКОЛИК (кидается к ларцу). Вот он, Герасим Силыч! Гостье его отдать прикажешь ай как?
ГЕРАСИМ. Да уж не себе взять!
БОТИН (всхлипывая по-бабьи). Прости ты нас, матушка! Истинно по неразумию мы это…
ВЕРТОДУБ. Верно, что по неразумию… Да разве б я стал!… (Запускает руку за пазуху и вытаскивает еще несколько камешков.) Вот тебе, чтоб уж совсем доверху было. Не гневайся на меня.
АВДОТЬЯ. Спасибо. (Укладывает ларец в суму.)
ГЕРАСИМ. Постой! Погоди суму-то завязывать.
АВДОТЬЯ. А что!
ГЕРАСИМ. А то, что не хватит твоего выкупа и на одну руку Никиты Иваныча. Много они нынче награбили. Камешками их не удивишь.
АВДОТЬЯ. А больше у меня ничего нет.
ГЕРАСИМ. Ладно. Дам я тебе кой-что подороже твоих сережек да бус. (Спускается в землянку.)
БОТИН. А ты поела бы, матушка! С жирком, с огоньком… (Пробует из котла.) Ох, совсем остыло мое варево!…
СОКОЛИК. Вот те и с огоньком! Присядь, отдохни, бабочка. Эх, лапти-то как сбила!… Да уж теперь недалеко идти. Мы-то в диком поле не раз бывали. Только третьеводни и воротились с той стороны. Лошадок угнали из косяка ханского, да и получше добычу взяли… Их, татаров этих, нонче догнать не великое дело…
ВЕРТОДУБ. Тяжело идут: много добра захватили. догонишь, не сомневайся. Мы тебе короткую путь-дорогу покажем. Али побоишься с нами-то идти?
СОКОЛИК. С тобой, ясное дело, побоится, а со мной, может, и нет. А, бабонька?
АВДОТЬЯ. Нет, уж коли выбирать провожатого, так я, пожалуй, того выберу — мохнастого. Руки-то у него железные, на себе испытала… И понадежней он будет — постарше.
БОТИН. А, Соколик? Насквозь тебя видит: добрый ты парень, а ненадежный.
АВДОТЬЯ. Да я не то говорю…
СОКОЛИК. А я не обижаюсь. Уж такая у меня доля… Не верит мне ваша сестра, и всё тут. Да, правду сказать, я и сам тую бабу не почитаю, что со мной дружбу водит. Эх, думаю, покумилась курочка с соколом…
ГЕРАСИМ (выходя из землянки). Вот тебе, хозяйка, дорогой выкуп. Держи.
АВДОТЬЯ. Шапки!
ГЕРАСИМ. Шапки. С татарских голов. Коли не пожелает хан ихний на камешки твои глядеть, ты ему шапочку покажи — сперва одну, потом другую. Али обе враз. Да торгуйся — дёшево товар свой не отдавай.
АВДОТЬЯ. Да нешто он за шапки людей отдаст?
ГЕРАСИМ. Не в шапках тут дело. Это братов ханских головы али племянников. А сами-то они, княжата басурманские, в лесах у нас, в потайном месте, сидят. Менять мы их хотели на золото да на коней, да уж так и быть — тебе нонче шапки эти нужней нашего. Сколько у тебя народу-то в неволе?
АВДОТЬЯ. Трое. Муж, брат да старичок-сродник. Помнишь его? Федосеичем зовут.
ГЕРАСИМ. Как не помнить! Смолоду еще помню. Справный кузнец был, в кузне и состарился. Ох, трудно на старости лет неволю терпеть! Они, басурмане-то, старых да малых не жалеют. Ихняя цена человеку — по костям да по зубам, словно коню. Ну, да авось выручишь, коли дойдешь и голову на плечах донесешь. Шапки эти да твой коробок — словно нарочно на твоих полонян припасено. Мы тебя и на дорогу поставим, и место тебе покажем, куда татарчат выведем. Коли будет от тебя знак, отпустим их. А без твоего знаку пусть и не надеются — не видать им своих княжат…
Авдотья бережно принимает шапки и прячет в суму.
Да постой! Что ж ты так торопишься? Хоть с силами соберись! Поотдохни у нас маленько.
АВДОТЬЯ. Спасибо, Герасим Силыч. Спасибо вам всем, люди добрые!
БОТИН. Какие мы добрые! Лихие люди, так и говори.
ВЕРТОДУБ. От правды не уйдешь. Лихие и есть.
АВДОТЬЯ. Для кого, может, и лихие, а для меня добрые. Да и какое оно есть — лихо? Ведь не с веселья, не с радости все по лесам прячетесь. У каждого небось и дом свой был и родня…
ГЕРАСИМ. Верное твое слово, хозяюшка: всё было, да сплыло… Так и живем теперь хуже зверя лесного. От пытки да кабалы боярской укрылись, а лихо наше, горе горькое, и тут с нами, с хлебом его едим и во сне его видим… Вот и рады мы тебе помочь. Авось и нашей родне поможет кто.
АВДОТЬЯ (кланяясь). Поклон вам земной вам и горю вашему. Вовек я вас не забуду. Помирать буду, за грехи ваши помолюсь. (Приподымая суму.) Теперь моей суме цены нет. Хоть и не больно тяжела она, а три души спасти может. А покуда дайте-ка я вам рубахи залатаю, а может, и постираю что… Обносились вы хуже меня. (Ботину.) Покажи шитье твое, швец! Ох, горюшко мое! Не то беда, что рвали, а то беда, что латали.