— Тсс! Тише вы! Чего доброго, все это дойдет до управляющего, а тогда из-за ваших глупых разговоров мигом на улице очутишься, а у меня жена, сын, — сказал Теоредис и направился к двери.

— Вот они, ваши сознательные пролетарии, — показывая на него, сказал токарь.

— Не все такие, как ты да он, — ответил на это Мовроматис.

Во время работы Триондофилас подозвал Мушега к себе.

— Толковый парень твой товарищ. Скажи, чем он раньше занимался?

— В Стамбуле наборщиком работал, листовки печатал.

— Видать сразу, начитанный!

— Да, он очень умный. Там, в Стамбуле, он читал нам книжки, одна из них называлась «Коммунистический манифест». Правдивая книга.

— Скажи, Мушег, по совести: на твоего товарища можно надеяться?

— Что за вопрос! Как на каменную стену!

— Тогда поди и скажи ему: сейчас подойдет к нему Мовроматис и поставит его станок на ремонт, а твой товарищ пусть придет ко мне в мастерскую, понятно?

К Мураду подошел слесарь Мовроматис, он нагнулся и долго рассматривал станок.

— Вот что, парень! Твой станок нужно остановить на ремонт. Тут работы на целый день хватит, поди отпросись у мастера, — сказал он и начал разбирать станок.

Когда Мурад пришел в мастерскую, то там, кроме Триондофиласа, собралось еще трое рабочих. Они, наклонившись к инструментальной будке, о чем-то тихо разговаривали.

— Мы решили подготовить народ к забастовке. Хорошо было бы, если б в комитете был кто-нибудь из эмигрантов. Сам знаешь, тут много пришлого народа работает, они могут нам все дело испортить; в таком деле нужно единство как никогда. Если хочешь, то ты мог бы помочь нам.

— С удовольствием. Сделаю все, что могу, — охотно согласился Мурад.

— Так вот, вечерком приходи по этому адресу, мы там обо всем потолкуем. — Триондофилас протянул записку.

Через два дни на фабрике началась забастовка. Мурада избрали в состав забастовочного комитета и возложили на него обязанности казначея. Мурад с головой ушел в работу; он получал деньги, собранные на предприятиях, выдавал пособие многосемейным. Ему приходилось и выступать на собраниях забастовщиков.

Юношам тоже приходилось туго, у них совсем не осталось денег, и, чтобы как-нибудь продержаться, они продавали все, что только можно было продать: старые брюки, белье, полотенца. Питались они одним хлебом, часто ходили голодные, порой денег не было даже на хлеб, а забастовка продолжалась уже третью неделю. Несмотря на лишения, настроение у обоих было бодрое — они впервые почувствовали себя борцами в великой битве классов.

Хозяева были всерьез встревожены упорством рабочих. Никакие провокации, пущенные ими в ход, не сломили стойкость бастующих. Пикеты забастовщиков строго охраняли все входы на фабрику и никого не допускали к работе. Потеряв надежду покончить с забастовкой мирным путем, хозяева вызвали жандармов для разгона пикетчиков.

Однажды ворота фабрики широко открылись, и во двор хлынул отряд жандармов. Они начали избивать рабочих резиновыми палками. Пикетчики попробовали было сопротивляться, но безуспешно. В этот день среди пикетчиков был и Мушег. Один из жандармов ударом по голове свалил Мушега на землю, когда тот попытался преградить ему дорогу в цех. После ухода жандармов товарищи отвезли Мушега домой в тяжелом состоянии. В тот же день вечером жандармы нагрянули к ним в лачугу и произвели обыск. Хотя ничего подозрительного они не нашли, но Мурада арестовали и увели с собой. Мушег остался один.

Над Афинами стояли осенние туманы, моросил мелкий дождь, в лачуге было холодно. Мушег, обросший бородой, голодный, лежал на отсыревшем тюфяке и тихо стонал. Его мучила жажда. Сухим языком он провел по потрескавшимся губам и протянул руку к кувшину. Но воды в нем давно не было. Мушег попытался встать, чтобы сходить за водой, но при малейшем движении боль в голове усиливалась, и он со стоном валился обратно. Все время его преследовали кошмары: он видел себя то в крепости на дороге к колодцам, то умирающим под забором в Кайсери, то вдруг сестра его Астхиг протягивала ему кружку, наполненную пенистым кислым молоком, но стоило ему только протянуть руку, как Астхиг со смехом удирала от него, — и так без конца.

Ночью Мушег открыл глаза. В лачуге было темно, но он не зажег лампу — на керосин давно уже не хватало денег. Капли дождя монотонно стучали по крыше и просачивались в комнату. Эти звуки вызвали у него нестерпимое желание напиться. Мушег с трудом слез с матраца и пополз к дверям. Во дворе было сыро, дул холодный ветер, но Мушег ничего не чувствовал. Его мысли были заняты одним — достать воды и напиться. Ползая по мокрой земле, он наткнулся на лужу и с жадностью припал к грязной жиже. Холодная вода немного освежила его. Держась за стену, Мушег приподнялся и сделал несколько шагов, но тут же у него закружилась голова, и он, потеряв сознание, упал.

Проснулся он на своем тюфяке. Было светло, сквозь грязное стекло единственного окна просачивался мутный свет туманного утра. Мушегу было тепло, на нем лежало одеяло; руки и лицо были вымыты, у изголовья стоял кувшин с водой. Мушег удивился. Ему показалось, что он опять бредит, — но нет, это не сон. Он взял кувшин и жадно припал к нему горячими губами. «Уж не вернулся ли Мурад?» — подумал он и посмотрел на тюфяк, лежащий рядом, — там было пусто.

Мушег опять задремал. Вскоре его разбудили чьи-то шаги. В лачугу, нагнувшись, вошла незнакомая женщина. Она несла дымящуюся кастрюлю.

— Проснулся? — ласково спросила незнакомка. — Ну, слава богу, — значит, скоро совсем поправишься. А теперь поешь немного горячего супа.

— Не хочется, — отказался Мушег.

— Мало ли что не хочется! А ты ешь. Давно во рту ничего не было?

— Не знаю. Кажется, давно, я счет времени потерял.

— Вот видишь! Выходит, память отшибло? Ничего, поешь хорошенько, все пройдет.

Мушег заставил себя глотнуть несколько ложек супа.

— Кто вы такая и откуда узнали обо мне? — спросил Мушег.

— Вчера с фабрики пришли тебя навестить и застали лежащим в луже. Сама я тоже фабричная, живу здесь недалеко, вот меня и попросили позаботиться о тебе, денег дали.

— А что на фабрике, забастовка кончилась?

— Не совсем. Кое-кто начал работать, но большинство еще не выходит на работу.

— Где Триондофилас, мой товарищ Мурад? Что с ними?

— Они еще там. — Женщина показала испуганным взглядом в сторону. — Хватит тебе вопросы задавать, лежи спокойно. Скоро доктор придет.

Мушег начал медленно поправляться. Его часто навещали рабочие, они приносили еду, лекарства; от них же он узнал, что забастовка кончилась безрезультатно, многих арестовали, а о судьбе членов забастовочного комитета ничего не известно, хотя ходят слухи, что власти собираются их судить. По-прежнему к Мушегу забегала незнакомая женщина и приносила горячую пищу.

Однажды Мушег встал с постели и оделся. Он был очень слаб, колони его дрожали, слегка кружилась голова, но все-таки он пошел на фабрику, чтобы узнать о Мураде, о своей судьбе. Табельщик объявил ему, что и он, и его товарищ с фабрики уволены. Мушег, расстроенный, вышел. Он сел на край мостовой, мысли его путались: куда теперь он денется, больной, без гроша в кармане? Что будет с Мурадом, если его действительно осудят?

Долго сидел Мушег и искал ответа на эти вопросы и вдруг вспомнил про Каро. Он встал и, шатаясь, медленно направился в гостиницу, где тот работал. В вестибюле Мушег увидел себя в большом зеркале и испугался своего жалкого вида: он был похож на скелет, обтянутый кожей, только глаза были его, все остальное казалось чужим.

Каро, выслушав его рассказ, пробурчал:

— И зачем вы лезете туда, куда не нужно? — и протянул Мушегу немного денег. — Это все, что у меня есть. Вчера все деньги просадил в карты, — откровенно признался он.

От слов Каро Мушега передернуло. Он хотел было отказаться и от этих денег: перед ним стоял совершенно чужой человек, — но потом, вспомнив о Мураде, который сидел голодным в тюрьме, он, не глядя в глаза Каро, молча взял деньги и ушел.