Тремя днями позже, на заходе солнца Алекс встретил Эмира Ната и его дружков в трех милях за пределами расквартированных войск. Иногда он встречал Кашмера, иногда Эмира Ната, а однажды встретил своего друга из города, Лалу Тейкура Десса, который писал всем письма на восточном базаре; он жил в переулке, недалеко от магазина шелковых тканей Дитты Мулла, где продавались также шелковые платья и нитки. Таким образом он получал новости из города, деревень и близлежащих районов.

Агенты сообщили ему, что открыто передвигаться было еще опасно, так как сельская местность была охвачена волнениями, повсюду шныряли банды вооруженных сипаев, с важным видом расхаживая по деревням. Они поймали двух европейцев, скрывавшихся в хижине одного сельского жителя, и убили не только их, но также человека, который дал им убежище, а также всю его семью, в назидание другим. Это они должны были нести ответственность за продолжающуюся панику. Большинство жителей ничего не просили, кроме как оставить их в покое, чтобы они смогли продолжать пахать, сеять и убирать урожай. Для них мало значило, кто правил страной — земля кормила их, дождей было достаточно, и урожаи были хорошими, налоги не были чрезмерно высокими, а в тяжелые, неурожайные годы выдавались пайки. Несколько местных землевладельцев приняли активное участие в восстании, и низшие слои населения города могли всегда положиться на них в разрешении своих проблем. Но были и другие, которые оставались спокойными и выжидали, «куда ветер подует», как многие в Лунджоре.

— Но если скоро не освободят Дели, — сказал Эмир Нат, — они также присоединятся к восставшим. Еще нет новостей оттуда, но пошел слух, что не все англичане убиты, как сначала думали, и что из Эмбела движется армия, чтобы снова взять Дели. Если бы это оказалось правдой, и Дели был бы взят, тогда многие из тех, кто сейчас в нерешительности, оставались бы спокойными. Поэтому, ты пережди и скрывайся до тех пор, пока самое худшее останется позади. Множество европейцев, а также их детей были вынуждены уехать из боязни быть схваченными или убитыми, или взятыми в плен к тем, кто не хотел колониального владычества Англии. Переезжать сейчас было все равно, что влезть в петлю, так как нигде не было сейчас безопасно. Оуд также был охвачен волнением, и говорили, что Лоуренс и все англичане, находившиеся сейчас в Лакноу, будут скоро убиты и что Главнокомандующий погиб в Эмбеле…

Ни одна из новостей не была достоверной, и было очевидно, что менять относительную безопасность Хайрен Минара на опасность сражения в каком-нибудь районе, который мог оказаться в еще худшем положении, чем Лунджор, не имело смысла. Могло выясниться, что существует несколько безопасных мест, где можно было скрыться, если бы Алексу можно было быть уверенным в осведомителях.

Слухи, которые они передавали, были катастрофическими для Англии. Весь Оуд был охвачен волнениями. В Канпуре под командованием Генерала Уилара сооружались окопы для обороны гарнизона и защиты европейцев. Дели был еще в руках повстанцев, и из Мирута не было никаких новостей. Беда случилась в Агре, и распространялись слухи, что в Аллахабаде войска подняли мятеж и устроили резню англичан. В эти же дни восстали сипаи в Барели и Шахджаханпуре, и важная персона, наемник Хан был провозглашен вице-королем Рохилкхэнда. Он отметил свое вступление на престол приказом убивать всех англичан, которые не смогли спастись в Барели, одновременно была устроена зверская резня европейцев в Шахджаханпуре.

Новостей было в избытке, но все они были плохими. Ничего не оставалось делать, кроме того как скрывать женщин, Алекс был раздражен от бездействия и занимался расставлением силков на птиц.

Из четырех обитателей Хайрен Минара только Винтер была спокойна. Она, вероятно, впервые в своей жизни была полностью довольна.

Жара не действовала на нее в такой же степени, как на Лотти и Лу Коттар, и джунгли, и река, и старая развалина оказывали на нее странное действие, просто зачаровывали. Они не принадлежали современному миру. Они были чем-то забытым и нереальным. Она старалась не думать о том, что случилось с ней в Лунджоре — это вызывало горькие воспоминания о долгих месяцах унижений и страданий, ужасах последнего дня, и, возвращаясь мыслями к сегодняшним дням, не могла без горечи думать о том, что даже сейчас в мире за пределами их обители может происходить самое худшее. Она решила жить настоящим. А настоящим для нее был Алекс.

Ее не волновало, что Алекс едва смотрел на нее и редко с ней говорил, а когда обращался к ней, то со скрытым раздражением. Ей казалось, что она любила его всю жизнь и знала о нем все, и даже после той ночи, когда они выбрались из Лунджора, она почувствовала себя частичкой его; иногда она могла следить за ходом его мыслей, как будто это были ее собственные мысли. Жестокий опыт научил ее не ждать от жизни слишком многого, и сейчас она довольствовалась тем, что Алекс был жив и находился в пределах ее досягаемости, и она могла наблюдать за ним, слышать его голос, чувствовать его присутствие, даже когда не видела его.

Наступили неприятные времена, и он стал уходить за новостями, собранными в деревнях. Она никогда не спрашивала его, куда он уходил или кого видел, но всегда переживала за него и думала с мучительным страхом, что он может не вернуться. Когда он уходил, она не спала, найдя себе необыкновенно полезное занятие — махала подвешенным опахалом, которое он сделал из бамбука и сушеной травы так, что Лотти спокойно спала, и, напрягая слух, прислушивалась к звуку его шагов, когда он возвращался. Даже эти ночи оправдывали себя, так как она знала, что он будет спать часть дня, и тогда она сможет смотреть на него, не боясь быть уличенной в чем-то недозволенном.

Она заметила, что он разговаривал с Лотти значительно чаще, чем с Лу или с ней, и как-то по-особенному, но не обижалась, а, наоборот, успокаивалась.

Лотти и Лу Коттар, несмотря на ужасную жару, по-прежнему носили одежду, в которой они покинули Лунджор. Однажды во время очередной ночной вылазки Алекс принес иголки и нитки, и они аккуратно заштопали истрепавшуюся одежду. Как-то неожиданно он принес вишневого цвета хлопчатобумажное сари с широкой голубой каймой и подходящий к нему по цвету корсаж, такую одежду носили деревенские женщины.

Лотти и Лу Коттар нельзя было уговорить надеть сари. Они снимали свои нижние юбки, оставались в панталонах, но были верны тому, что они считали цивилизованной одеждой, как будто это придавало им какую-то уверенность в себе.

— Ты позволяешь себе перенимать местные обычаи, Винтер, — выпалила Лу Коттар однажды жарким вечером в непривычном для нее состоянии раздражения. Она возмущенно посмотрела на девушку и в тот же момент подумала, как подходило ей, драпированное складками простое дешевое сари и как намного эффектнее выглядят ее шелковистые синевато-черные волосы, когда они развеваются в толстых и длинных, почти до колен косах, чем собранные в обычный пучок.

Миссис Коттар никогда не считала миссис Бартон особенно привлекательной, но посмотрев на нее сейчас, она вдруг подумала, что она красивая и похожа на героиню из восточной сказки — принцессу из «Тысячи и одной ночи». Удивляясь своим неожиданным мыслям, она сказала раздраженно: «Только ты одна среди нас не ищешь места в этой богом забытой дыре, но кто, кажется, думает остаться здесь».

— Я не думаю так, — ответила Винтер мечтательно.

Лу Коттар пристально на нее взглянула и, внезапно поняв, она резко спросила:

— Ты влюблена в него, верно?

Раньше Винтер посчитала бы такой вопрос недопустимой дерзостью — в их обществе подобные вопросы не обсуждались. Но сейчас мир для них сузился до минимальных размеров и заставил пересмотреть рамки привычного. Винтер улыбнулась Лу и ответила:

— Да.

— А он влюблен в тебя?

Винтер подумала о письме, которое Алекс носил во внутреннем кармане своей куртки. Но тогда он мог даже не знать, что оно у него есть. Она покачала головой, и Лу сказала резко: