Ранним утром Винтер услышала стрельбу. Стены «Дворца роз» задрожали. Испуганные вороны и голуби с криками закружились над крышами города. Но грохот пушек значил для Винтер не больше, чем карканье ворон, поскольку ее страдания начались до рассвета, и канонада являлась лишь тусклым фоном по сравнению с родовыми муками.

Это были нелегкие роды. Иногда Амира, Мутаз Бегам, Хамида и другие женщины, входившие и выходившие из комнаты, тревожно переглядывались друг с другом. Но Винтер вспоминала долгий, жаркий, мучительный день в Хайрен Минар и голос Алекса, говорящий с Лотти — объясняющий, подбадривающий, успокаивающий. И то, что он говорил тогда Лотти, он будто говорил сейчас Винтер: ничего не бояться. И она не боялась.

Сквозь накатывающие волны боли Винтер смогла увидеть окрашенное лучами заходящего солнца небо, которое на самом деле было стенами ее комнаты. Красивые, очаровательные деревья, цветы, покачивающиеся от легкого ветерка на фоне этого неба, птицы и звери были свидетелями ее собственного рождения и ее первыми игрушками.

Солнце село, и взошла луна. Амира стояла с лампой. Тени ее, Хамиды и других женщин шевелились на стенах. Потолок терялся в розовом тумане. Все было, как в ту ночь, когда Алекс спустился с крыши, и как в тот вечер, когда он ушел. И вдруг Винтер показалось, будто Алекс в комнате. Она закричала, стала звать его по имени. Крик вырвался из открытых окон, пронесся над садом и разбудил эхо, жившее внутри высоких замкнутых стен…

— Алекс… Алекс… Алекс…

И это эхо свидетельствовало о рождении сына Алекса.

Был март, когда началась долгожданная атака на Лакноу. Днем за днем в городе грохотали орудия, улицы стали полем боя, кладбищами и склепами. Трупами были разбросаны в ярде друг от друга.

Армия Колина Кэмпбелла — шотландские, сикхские, пенджабские и британские пехотные и кавалерийские полки, морская бригада Пилса и Джанга Захадура Гуркхаса из Непала — атаковали обороняющихся, бросались на орудия, отвоевывая ярд за ярдом горящие, дымящиеся улицы, рвались через град картечи и едкий дым горящих домов, мимо укрепленных дворцов, через оскалившихся мертвецов, гнали повстанцев от улицы к улице, от здания к зданию…

Довольно удивительно — а может и справедливо — именно благодаря Карлиону в Гулаб-Махале не произошло ни убийств, ни разрушений. Такая участь постигла почти все дома взятого штурмом города. Мистер Лапота, мистер Добби, лорд Карлион, Лу Коттар, миссис Хоссак и дети, — все были в безопасности. Они рассказывали истории о себе и о жене капитана Алекса Рэнделла, а также вспомнили о тех, кто предоставил им убежище. Позже, когда колонна из Дели присоединилась к армии Колина Кэмпбелла, войска приступили к последней атаке на Лакноу. Карлион использовал свое большое влияние и добился того, что Гулаб-Махал получил самую лучшую защиту, какой можно было добиться при данных обстоятельствах. Ему обещали, и даже в тяжелом бою это обещание не было забыто. С ужасным грохотом битвы, потрясшим город, словно разбушевавшееся море, приклады винтовок застучали в дверь Гулаб-Махала. Какие-то мужчины стали громко требовать впустить их.

Винтер спустилась к ним одна, надев платье Хуаниты и недоумевая, кто бы это мог быть. Она услышала английскую речь, стала открывать ворота, дергая тяжелую решетку и замки — привратник убежал куда-то в ужасе — и наконец распахнула их. Перед ней оказались почерневшие, окровавленные лица солдат. Это были люди из шотландской бригады, полдюжины всадников и офицер. Человек, сидевший на лошади, улыбнулся Винтер, спешился и подал ей руку.

— Помните меня, миссис Алекс? Мы встречались в Дели… Уильям Ходсон.

— Да, — ответила она, глядя вверх на бледное, искаженное страстью битвы, улыбающееся лицо человека, о котором Алекс говорил, что он всегда впереди на несколько шагов. Увидев его один раз, никто не захотел бы забыть о нем. — Я помню.

— Я не могу остаться здесь, — сказал Ходсон. — Я приехал сказать, что буду охранять ваш дом. Если вы увидите Алекса раньше меня, передайте ему, что астролог в Амристар был прав. Он знает, что это значит. Но если мы обратим этих бродяг в бегство, я встречусь с ним раньше.

Он сел в седло, отсалютовал Винтер и в сопровождении своих людей поскакал галопом вперед. Его лицо горело от страсти битвы, глаза ярко сверкали, словно он стремился навстречу другу или любимой, а не смерти, ожидавшей его в тот день.

Шотландцы смотрели на приоткрывшую рот Винтер и улыбались ей. Дружеские, смущенные, полузастенчивые улыбки мгновенно превратили их из бешено сражающихся зверей с жаждой убийства на лицах в обыкновенных мужчин, имевших детей, жен или подруг. Затем дверь снова заперли и прибили к ней приказ за подписью сэра Колина Кэмпбелла. Пока шло сражение, у ворот стояли солдаты и охраняли Гулаб-Махал от грабителей и взбешенных битвой, жаждущих крови бойцов, пока самое страшное не осталось позади.

Пища во дворце снова стала скудной, поскольку никто не осмеливался выйти за его стены. К концу месяца, когда последнее сопротивление было подавлено и орудия умолкли, на разбитом базаре еды было мало. Город умирал от голода.

Винтер похудела — как Амира и Хамида, как многие другие не только во дворце, но и во всем Лакноу. А ребенок прямо-таки расцветал, и его мать тревожилась теперь не о сыне. Она, как всегда, волновалась об Алексе. Ведь падение Лакноу не принесло мира в Оуд.

Главнокомандующий, генерал Колин Кэмпбелл, совершил одну из непонятных, странных тактических ошибок, которые погубили множество военных кампаний. Он воспрепятствовал генералу Аутраму покончить с отступающим врагом, и поэтому большая часть сил неприятеля спаслась.

Старый Дасим Али, услышав эти новости, недоуменно закачал головой и затряс своей рыжей бородой. Если хотя бы часть армии направилась в Лунджор, сказал он, сахибу Рэнделлу придется туго… если он там и еще жив.

Апрель принес напоминание о том, что приближалась жара. Маленькие комнатки Гулаб-Махала снова стали душными и тесными. Молока и другой пищи по-прежнему недоставало, но более всего недоставало новостей, а те, которые приходили, совсем не успокаивали.

Мятеж был подавлен. Жестокие репрессии, которых боялся и которые предсказывал Алекс, начались — одержало верх старое заблуждение, будто кровь и дикость можно стереть с лица земли только кровью и дикостью.

Британские войска мчались вперед, чтобы защитить империю «Торговой компании с Востоком». Они шли в бой с криками «Помните Каунпур! Помните Каунпур!». И они помнили Каунпур, и убивали, вешали безжалостно, вынося приговор людям со смуглой кожей без доказательства вины.

Но хотя требовалось много месяцев для полного восстановления порядка, было уже ясно, что пророчество насчет господства компании, которому суждено закончиться через сто лет после Плесси, сбылось. Индия стала слишком мощной страной, чтобы оставаться собственностью «Компании Джона». Она могла подчиниться теперь только Короне. Это был большой шаг вперед, о котором говорил в свое время Алекс.

— Мы не отвоевали обратно Индию, — сказал Валаят Шах, — но мы хотели разгромить «Компанию Джона» и добились этого. Теперь она исчезнет, и грабительское господство закончится.

Приближался май, а с ним душные, раскаленные дни, которые год назад разожгли пожар. Он еще тлел, но пламя уже затихало в Джанши, Рохилхэнд, Гуэйлоре и Оуде. А из Лунджора никаких новостей не поступало…

— Конечно, если бы ее муж был жив, он прислал бы весточку, — говорили женщины в Гулаб-Махале. — Должно быть, он погиб.

Эта мысль часто отражалась на их лицах, в их нежных, горестных глазах, и однажды, когда это стало совсем очевидным, Винтер ответила на их немые слова:

— Нет! Неправда. Он вернется когда-нибудь. Я просто должна ждать…

Она взяла своего сына и отнесла на крышу, где жил Алекс. Солнце еще не село, и жара еще не спала. Винтер стала смотреть в сторону Лунджора, словно ее любовь и преданность могли проникнуть за горизонт, преодолеть дистанцию, облака пыли и жару, скрывающие от нее мужа.