Нас повело неведомо куда.

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам было с нами по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами...

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Как сорок лет тому назад,

Сердцебиение при звуке

Шагов, и дом с окошком в сад,

Свеча и близорукий взгляд,

Не требующий ни поруки,

Ни клятвы. В городе звонят.

Светает. Дождь идет, и темный,

Намокший дикий виноград

К стене прижался, как бездомный,

Как сорок лет тому назад.

Как сорок лет тому назад,

Я вымок под дождем, я что-то

Забыл, мне что-то говорят,

Я виноват, тебя простят,

И поезд в десять пятьдесят

Выходит из-за поворота.

В одиннадцать конец всему,

Что будет сорок лет в грядущем

Тянуться поездом идущим

И окнами мелькать в дыму,

Всему, что ты без слов сказала,

Когда уже пошел состав.

И чья-то юность, у вокзала

От провожающих отстав,

Домой по лужам как попало

Плетется, прикусив рукав.

Хвала измерившим высоты

Небесных звезд и гор земных,

Глазам - за свет и слезы их!

Рукам, уставшим от работы,

За то, что ты, как два крыла,

Руками их не отвела!

Гортани и губам хвала

За то, что трудно мне поется,

Что голос мой и глух и груб,

Когда из глубины колодца

Наружу белый голубь рвется

И разбивает грудь о сруб!

Не белый голубь - только имя,

Живому слуху чуждый лад,

Звучащий крыльями твоими,

Как сорок лет тому назад.

Душа моя затосковала ночью.

А я любил изорванную в клочья,

Исхлестанную ветром темноту

И звезды, брезжущие на лету.

Над мокрыми сентябрьскими садами,

Как бабочки с незрячими глазами,

И на цыганской масляной реке

Шатучий мост, и женщину в платке,

Спадавшем с плеч над медленной водою,

И эти руки как перед бедою.

И кажется, она была жива,

Жива, как прежде, но ее слова

Из влажных "Л" теперь не означали

Ни счастья, ни желаний, ни печали,

И больше мысль не связывала их,

Как повелось на свете у живых.

Слова горели, как под ветром свечи,

И гасли, словно ей легло на плечи

Все горе всех времен. Мы рядом шли,

Но этой горькой, как полынь, земли

Она уже стопами не касалась

И мне живою больше не казалась.

Когда-то имя было у нее.

Сентябрьский ветер и ко мне в жилье

Врывается, то лязгает замками,

То волосы мне трогает руками.

Взглянул я на руки свои

Внимательно, как на чужие:

Какие они корневые

Из крепкой рабочей семьи.

Надежная старая стать

Для дружеских твердых пожатий;

Им плуга бы две рукояти,

 Буханку бы хлебную дать,

Держать бы им сердце земли,

Да все мы, видать, звездолюбцы,

И в небо мои пятизубцы

Двумя якорями вросли.

Так вот чем наш подвиг велик:

Один и другой пятерик

Свой труд принимают за благо,

И древней атлантовой тягой

К ступням прикипел материк.

Я ветвь меньшая от ствола России,

Я плоть ее, и до листвы моей

Доходят жилы влажные, стальные,

Льняные, кровяные, костяные,

Прямые продолжения корней.

Есть высоты властительная тяга,

И потому бессмертен я, пока

Течет по жилам - боль моя и благо

Ключей подземных ледяная влага,

Все "эр" и "эль" святого языка.

Я призван к жизни кровью всех рождений

И всех смертей, я жил во времена,

Когда народа безымянный гений

Немую плоть предметов и явлений

Одушевлял, даруя имена.

Его словарь открыт во всю страницу,

От облаков до глубины земной. -

Разумной речи научить синицу

И лист единый заронить в криницу,

Зеленый, рдяный, ржавый, золотой...

Жили, воевали, голодали,

Умирали врозь, по одному.

Я не живописец, мне детали

Ни к чему, я лучше соль возьму.

Из всего земного ширпотреба

Только дудку мне и принесли:

Мало взял я у земли для неба,

Больше взял у неба для земли.

Я из шапки вытряхнул светила,

Выпустил я птиц из рукава.

Обо мне земля давно забыла,

Хоть моим рифмовником жива.

На каждый звук есть эхо на земле.

У пастухов кипел кулеш в котле,

Почемывались овцы рядом с нами

И черными стучали башмачками.

Что деньги мне? Что мне почет и честь

В степи вечерней без конца и края?

С Овидием хочу я брынзу есть

И горевать на берегу Дуная,

Не различать далеких голосов,

Не ждать благословенных парусов.

Где вьюгу на латынь

Переводил Овидий,

Я пил степную синь

И суп варил из мидий.

И мне огнем беды

Дуду насквозь продуло,

И потому лады

Поют как Мариула,

И потому семья

У нас не без урода

И хороша моя

Дунайская свобода.

Где грел он в холода

Лепешку на ладони,

Там южная звезда

Стоит на небосклоне.

Земля неплодородная, степная,

Горючая, но в ней для сердца есть

Кузнечика скрипица костяная

И кесарем униженная честь.

А где мое грядущее? Бог весть.

Изгнание чужое вспоминая,

С Овидием и я за дестью десть

Листал тетрадь на берегу Дуная.

За желть и желчь любил я этот край

И говорил: - Кузнечик мой, играй!

И говорил: - Семь лет пути до Рима!

Теперь мне и до степи далеко.

Живи хоть ты, глоток сухого дыма,

Шалаш, кожух, овечье молоко.

Я жизнь люблю и умереть боюсь.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.