— Но Вы к Вашим детям относитесь по-другому!

— И Вы к своим детям будете относиться по-другому, — я улыбнулась как можно шире. К нам подходил господин Корбелон. В смокинге он мне почему-то страшно напоминал лакея из исторических фильмов про конец XIX века. Самодовольное лицо, гладкие блестящие черные волосы и маленькие полуприщуренные глазки, а еще больше осанка, одновременно гордая, и угодливая. Даже твердое знание его истинного положения ничего не меняло.

— Ой, Надя, я пойду поищу Катрин и Эрика, — испуганно пропищала девушка, и тут же испарилась.

— Вас совсем заморочила наша дурочка, — начал Корбелон, — А Вы, по доброте своей, не решаетесь прекратить этот разговор. Вот я и пришел к Вам на помощь.

Я хотела уже указать этому самодовольному типу, что не нуждаюсь в его помощи, но потом подумала, что он может стать источником информации, и с благосклонным видом выслушала его следующую реплику.

— Хотите вина?

— Нет, я, пожалуй, хочу выйти на воздух, мне что-то душно стало.

— Я Вас провожу, — вызвался он с поспешностью, — Вы, наверное, устали слушать жалобы бедной девочки на ее непутевую мамашу.

Я не ответила, и правильно сделала. Это подвигло Корбелона на дальнейшие откровенности.

— Вы ведь войдете в нашу семью, так что Вам следует знать. Понимаете, Аньес — наш “enfant terrible”. Когда все учились, она болталась с этими хиппи. Ну, травка, свободная любовь… Вы понимаете… Еле- еле, с большим трудом дяде удалось ее вытащить. Но не одну. К ней, как репей, прицепился ее гений. Тогда он был никто, это сейчас, с помощью нашей семьи, его признали, и его кошмарные опусы даже где-то исполняются. Дяде пришлось их поженить. Да к тому же она оказалась беременная неизвестно от кого. Даже ее гений отрицал отцовство, и до сих пор отрицает. Эта семейка тянет деньги с Жана Мишеля. Дядя-то богачом не был, и особого богатства дочери не оставил. Морин, надо сказать, из них самая бескорыстная, но это мало что меняет.

В изложении Корбелона эта история показалась мне тошнотворной. Захотелось оказаться от него за тысячу километров. И тут мне совершенно случайно помогла баронесса Лиза. Она тоже вышла подышать свежим воздухом, и, главным образом, покурить. Я бросилась к ней, как к родной, и попросила сигаретку, хотя на самом деле не курю.

Лиза обменялась с Корбелоном всего одним взглядом, и его точно ветром сдуло.

— Надя, я, кажется, лишила Вас кавалера?

— Я как раз собиралась Вас за это поблагодарить. Просто не знала, как от него отвязаться, поэтому и попросила у Вас закурить. Вообще-то я не курю.

Мы обе рассмеялись.

— Ничего, покурите, курение успокаивает. Да, я все время любуюсь Вашими серьгами. Сначала я думала, что это аметисты, но теперь вижу, что это александриты. Сейчас, при дневном свете, они отливают зеленым. Сколько же в них карат?

Солнце еще не село, и в его свете мои серьги действительно должны были позеленеть и сиять морской волной. Это их цвет, кстати, нравится мне больше.

— Понятия не имею. Мне их подарила мама на защиту диссертации, и с тех пор я ношу их почти постоянно.

— Диссертации? Я слышала, Вы финансовый консультант. А диссертация у Вас была по экономике и финансам?

— Нет, по математике.

— Потрясающе. Я сама юрист, совладелица юридической конторы. Знаю много успешных женщин во всех областях. Но математика, который так выглядит, вижу впервые.

— Что ж, мне приятно это слышать. Тем более не в качестве комплимента от мужчины. И еще приятнее после отвратительного разговора с господином Корбелоном побеседовать с умной женщиной.

— Аристид, наверное, сплетничал, как всегда.

— Пытался, по крайней мере.

— Даю что угодно, он говорил о бедняжке Аньес. Вы его не слушайте.

Я поняла, что Лиза пытается выведать, что мне уже рассказали, поэтому ответила дипломатично.

— Я и не слушала. В конце концов, это меня не касается. Взаимоотношения между матерью и дочерью — это то, во что нельзя влезать.

Оказалось, что чересчур дипломатично, потому что Лиза вдруг резко сменила курс.

— А Ваша дочь? Я наблюдала за ней за обедом и сейчас, в зале. Честно говоря, я не ожидала, что она настолько красива, хорошо воспитана и, как бы это сказать, настолько независима. От девушки из России этого не ждешь. Как мне показалось, она сильная и властная. Эрик в нее влюблен, но я не уверена, что они будут хорошей парой.

— Не спрашивайте меня, мое влияние на этот процесс минимальное. У моей дочери действительно, очень сильный характер, гораздо сильнее моего. Я имею на нее влияние постольку, поскольку стараюсь не давить, а вразумлять. Мне Эрик очень нравится. Он умный, добрый, славный и не стремится к тому, чтобы управлять. Он в этой паре согласен быть ведомым. По крайней мере, сегодня. На этих условиях они могли бы быть счастливы. Но решение принимаю не я. Она сделает так, как захочет и решит.

Я сказала это все Лизе, понимая, что через несколько минут мои слова станут предметом обсуждения между ней и Жаном Мишелем. Вот им еще информация к размышлению.

— Надя, я могу только поблагодарить Вас за то, что Вы со мной так откровенны. До знакомства с Вами и Вашей дочерью, я боялась, что этот брак состоится. Сейчас я опасаюсь, что Катрин не захочет сделать счастливым нашего Эрика.

— Лиза, что мы с Вами обсуждаем облака в небе?! Давайте переживать неприятности по мере их поступления. У нас в России говорят: война будет — объявят.

— Вы мудрая женщина! Можно я возьму Ваше выражение на вооружение?

— Да пожалуйста! Пользуйтесь на здоровье.

Тут к нам подошла Клодин Рагузье. Вблизи ощущение, что она вырезана из картона и раскрашена, усиливалось. Клодин тоже вышла покурить, и искала компании. Попросив у Лизы огня, она затянулась и вступила в разговор:

— Mesdames, о чем Вы так увлеченно беседуете?

Я промолчала, не зная, что сказать. Меня выручила Лиза, ловко и политично соврав:

— Я выразила Наде восхищение ее французским языком. Сейчас уже такого не услышишь, особенно от молодежи. Это язык великих писателей, Флобера и Мопассана. Она соблюдает согласование времен и в вопросах делает инверсию.

Сделала, называется, комплимент! Сказала, что мой французский — допотопный. Ну и пусть. Она явно не хотела обсуждать с Клодин то, о чем говорила со мной. Мне это сказало больше, чем если бы она сама мне обо всем рассказала. Их отношения с мадам Рагузье явно не выходят за рамки светских, и друг друга эти дамы недолюбливают.

Мы еще почирикали на тему, как за последнее время испортился французский язык, констатировали, что это происходит повсеместно, и не только с французским. Я подтвердила, что с русским те же проблемы.

Докурив сигареты и исчерпав вопрос о порче языка, мы разошлись. Тем более, что банкир Рагузье вышел в поисках жены, за Лизой пришел Жан Мишель, а меня отлавливали сразу двое: Анри Пеллернен и Корбелон. Да нет, даже не двое, а трое: еще мой сын.

Сережка хотел спросить разрешения пойти погулять в парке. Он не привык к светским мероприятиям, и совсем обалдел от толчеи. Я с легкой душой его отпустила. Пусть не мучается. Тем более, что, кроме Морин, никто и не заметит его отсутствия.

Корбелон подлетел ко мне, и предложил вернуться в зал к гостям. Анри подошел к нему сзади, приобнял за плечи и что-то шепнул на ухо. Корбелон сразу заизвинялся:

— Простите, Надя, я должен Вас покинуть. Единственное, что меня извиняет, я оставляю Вас не одну.

И его как ветром сдуло.

— Что Вы ему сказали?

— Я сказал, что его жена приехала. Кстати, это правда. Ты устала, Надя?

— Можно и так сказать. Я человек несветский, для меня приемы скучны и утомительны. Меня правда, пытаются развлекать сплетнями, но это не мой жанр.

— Я тоже человек несветский. Ничего, недолго осталось. Около полуночи все начнут разъезжаться. А к двум часам останутся только те, кто здесь ночует, а таких немного. Если ты пойдешь к себе около часа, никто не найдет это неприличным. Да, хочу тебе сказать, твоя дочь произвела фурор. Никто не верит, что она русская.