Когда чувствуешь себя любимой, то действуешь для другого и не стыдишься; напротив, считаешь свои поступки геройскими.
Я знаю, что ничего не стану просить для себя, но для другого я сделала бы сотню низостей, так как эти низости возвышают.
Этим я хочу вам доказать, что величайшие дела совершаются из эгоизма… Просить для себя было бы выше всего, так как это мне стоило бы… о! даже подумать об этом страшно!.. Но для другого это даже удовольствие и придает вам вид самоотречения, преданности и милосердия.
И в эту минуту сам веришь в свою заслугу. Наивно считаешь себя и добрым, и преданным, и возвышенным!
Пятница, 11 мая. Говорила ли я о том, что у нас был Гордиджиани, ободрял меня и предсказывал мне артистическую будущность, что он остался доволен моими эскизами и выразил желание написать мой портрет?
Флоренция. Суббота, 12 мая. Сердце мое сжимается при мысли, что я покидаю Флоренцию.
Ехать в Ниццу! Я готовлюсь к этому, как к переезду через пустыню, я хотела бы обриться, чтобы не трудиться над прической.
Укладываются, уезжают! Чернила высыхают на моем пере прежде, чем я решусь написать слово, — так я исполнена сожалений.
Ницца. Среда, 16 мая. Я пробегала все утро по магазинам, отыскивая недостающие безделушки для моей комнаты, но в этой дурацкой стране решительно ничего нет. Я была даже у живописца, разрисовывающего церковные окна, у жестянщика и еще у многих других.
Меня мучает мысль, что мой дневник не будет интересен, что невозможно придать ему интерес, избегая неожиданностей. Если бы я писала с перерывами, может быть, я могла бы… но эти ежедневные заметки заинтересуют разве какого-нибудь мыслителя, какого-нибудь глубокого наблюдателя человеческой природы… Тот, у кого не хватит терпения прочесть все, не прочтет ничего и ничего не поймет.
Я счастлива в моем прелестном и нарядном гнездышке, в моем цветущем саду. Ницца для меня не существует, я точно у себя на даче.
Ницца. Среда, 23 мая. О! когда я думаю, что живешь только один раз и что всякая прожитая минута приближает нас к смерти, я просто с ума схожу!
Я не боюсь смерти, но жизнь так коротка, что растрачивать ее подло!
Четверг, 24 мая. Двух глаз слишком мало, и приходится ничего не делать. Чтение и рисование страшно утомляют меня, и я засыпаю, когда вечером пишу эти несчастные строки.
Какое чудное время молодость!
С каким восторгом буду я вспоминать эти дни ученья и искусства! Если бы я так жила круглый год, а то случайно выпадает такой день, неделя… Натуры, которым Бог дал так много, расходуются в безделии…
Я стараюсь успокоиться, думая, что эту зиму я наверно примусь за работу. При мысли о том, что мне 17 лет, я краснею до ушей; мне почти 17 лет, а что я сделала? Ничего… это меня убивает.
Между знаменитостями я ищу таких, которые начали поздно, — для того, чтобы утешиться; да, но мужчина в 17 лет еще ничего, тогда как 17-ти-летней женщине было бы 23, если бы она была мужчиной.
Жить в Париже… на севере, после этого чудного солнца, после этих чистых и мягких ночей! Чего можно желать, что можно любить после Италии!.. В Париже, как в центре цивилизованного мира, интеллигенции, ума, мод, конечно, можно жить, и жить с удовольствием; туда даже следует поехать ради… многого, чтобы вернуться с большим удовольствием в страну Бога, в страну блаженных, в очаровательную, чудесную, божественную страну, дивную красоту и таинственную прелесть которой нельзя высказать никакими словами!
Приехав в Италию, вы смеетесь над ее домишками, над ее лаццарони, смеетесь даже остроумно и справедливо, но забудьте на минуту, что вы умный человек и что весело надо всем насмехаться, и вы, подобно мне, будете в восхищении, будете плакать и смеяться от восторга…
Я хотела сказать, что луна светит чарующим блеском, и что в огромном Париже я буду лишена этой тишины, этой поэзии, этих божественных радостей, доставляемых природой и небом.
Вторник, 29 мая. Чем более я приближаюсь к старости моей молодости, тем более я ловлю себя на равнодушии. Меня волнует немногое, а прежде волновало все; перечитывая мое прошедшее, я придаю слишком большое значение мелочам, видя, как они меня волновали.
Доверчивость и впечатлительность, составляющие основу характера, были быстро утрачены.
Тем более жалею я об этой свежести чувства; что оно уже не вернется. Делаешься спокойнее, но зато и не так наслаждаешься. Разочарования не должны бы были так рано постигать меня. Если бы у меня не было разочарований, из меня вышло бы что-нибудь сверхъестественное, я это чувствую.
Только что проглотила книгу, которая внушила мне отвращение к любви. Прелестная принцесса, влюбленная в художника! Фи! Этим я не хочу сказать ничего оскорбительного художникам, напустив на себя глупость, но… но моему, это не подходит. У меня всегда были аристократические взгляды, и я признаю породы людей, как и породы животных. Часто, или вернее, всегда роды становились благородными вследствие нравственного и физического воспитания, результаты которого передавались от отца к сыну. К чему доискиваться причины?
Среда, 30 мая. Я перелистывала время моих близких отношений с А… Право, удивительно, как я тогда рассуждала. Я изумлена и исполнена восхищения. Я позабыла все эти верные, правдивые рассуждения, я беспокоилась, чтобы не поверили в мою любовь (прошлую) к графу А… Слава Богу, этому нельзя поверить, благодаря моему дорогому дневнику. Нет, право, я не думала, что высказала столько истин и особенно не думала, что они приходили мне в голову. Прошел уже год, и я боялась, что написала глупости; нет, право, я довольна. Не понимаю только, как могла я вести себя так глупо и рассуждать так умно?
Должна повторить себе, что никакие советы не помешали бы мне Сделать что бы то щи было, и что мне нужна была опытность.
Мне неприятно, что я такая ученая, но это нужно и, привыкнув к этому, я буду находить, что это весьма естественно, я снова возвышусь в той идеальной чистоте, которая всегда, затаена где-то в глубине души и тогда будет еще лучше; я буду более спокойна, более горда, более счастлива, потому — что будут ценить это, хотя теперь меня это оскорбляет, словно дело идет о другой.
Ибо женщина, которая пишет, и женщина, которую я описываю — две вещи разные. Что мне до ее страданий? Я записываю, анализирую! я изображаю ежедневную жизнь моей особы; но мне, мне самой все это весьма безразлично. Страдают, плачут, радуются моя гордость, мое самолюбие, мои интересы, моя кожа, мои глаза; но я при этом только наблюдаю, чтобы записать, рассказать и холодно обсудить все эти ужасные несчастья, как Гулливер смотрел на своих лилипутов.
Мне еще многое нужно сказать, чтобы объясниться, но довольно.
Безумная, безумная, не видящая чего хочет Бог. Бог хочет, чтобы я от всего отказалась и посвятила себя искусству! Через пять лет я буду еще совсем молодая, быть может я буду прекрасна, прекрасна моей красотой… но если я буду только артистической посредственностью, которых так много?
Для выездов в свет — этого было бы достаточно, но посвятить на это всю жизнь и не достигнуть!.. В Париже, как повсюду, есть русская колония!!
Не эти пошлые соображения бесят меня, но то, что как они ни пошлы, они приводят в отчаяние и мешают мне заботиться о моем величии.
Что такое жизнь без окружающего, что можно сделать в полном одиночестве? Это заставляет меня ненавидеть весь мир, мою семью, ненавидеть себя, богохульствовать! Жить, жить!.. Святая Мария, Матерь Божия; Господи Иисусе Христе, Боже мой, помогите мне!
Но, если посвящаешь себя искусству, надо ехать в Италию!!! Да, в Рим. Это гранитная стена, о которую я постоянно разбиваю голову!..