В другие дни они, поев, шли к Лии, беседовали там, помогали ей торговать пивом. Теперь, когда Дладла умер, выдавать Лию было некому и торговать безопасно. А Лия всегда говорила, что торговля — это деньги, а деньги — это власть.

А бывало и так, что они вливались в уличную толпу и танцевали на перекрестках. Это тоже было хорошо, когда они там бывали вместе. Жизнь была хороша, а любовь — чудо.

Бывало, Кзума замечал, что Элиза как-то затихает и куда-то удаляется от него, углубляясь в свои невеселые мысли. В таких случаях он уходил и один бродил по улицам с полчаса. А к его приходу Элиза опять была молодцом. И всегда в таких случаях она бывала особенно нежна с ним и вызывала его на любовь. И страсть ее бывала особенно сильной. Кзума дивился, откуда в таком маленьком теле столько страсти.

У Лии они иногда встречались с Мейзи. У той в глазах и на губах всегда был прежний смех. Кзума уж думал, не приснилось ли ему, что Мейзи к нему неравнодушна. Лишь очень редко, когда он на нее не смотрел, она взглядывала на него пытливо, и глаза у нее были странные, без смеха. Но этого Кзума не знал.

Кзуме жилось хорошо. Он думал об этом, и о десяти днях, которые Элиза провела с ним, и о том, как хороша ее любовь, и, счастливый, улыбался, когда они шли домой в сгущающемся сумраке.

— Ты улыбаешься, — сказала Элиза, не глядя на него.

— Да, жизнь хороша. Хорошо быть с тобой. Я от этого так счастлив, что не могу выразить словами.

— Это хорошо, — сказала Элиза.

— А ты несчастлива.

— Нет.

— Слышно по голосу.

— Нет.

— Нет, слышно.

— Когда кончатся ваши ночные смены?

— Почему тебе плохо?

— Не глупи, Кзума. Расскажи мне про ваши ночные смены. Не дело женщине из ночи в ночь спать одной. Ну же, давай, расскажи.

Кзума улыбнулся.

— Еще две недели.

— А потом с ночными сменами будет покончено?

— Будет покончено.

— На сколько времени?

— Не знаю.

Они умолкли. Свернули за угол. Уже совсем близко от дома. Женщина, жившая на той же площадке, стояла на веранде. Она им помахала.

— Ей что-то от нас нужно, — сказал Кзума, и они ускорили шаг.

— Что там случилось? — спросил Кзума.

— Тут приходила старая женщина, — отвечала соседка. — Велела передать, что была Опора и чтобы вы оба быстро шли к Лии.

— А что там произошло? — спросила Элиза.

Соседка покачала головой.

— Не сказала. А глаза у нее были мокрые, дело, видно, серьезное.

— Может быть, Лию арестовали? — сказал Кзума.

— Пошли сразу туда.

Опора впустила их.

— Лия? — спросила Элиза. — Ее арестовали?

— Нет. — Опора покачала головой. — Папаша.

— Что с ним? — спросил Кзума.

Опора прикусила нижнюю губу и отвернулась. Из глаз ее хлынули слезы. Элиза обняла ее.

— Его машина сшибла.

Дольше сдерживать свои чувства она не могла. Плакала, пока совсем не ослабела. Элиза усадила ее, стала утешать.

Кзума вошел в комнату Лии. Папаша лежал на кровати и стонал. Лия, сидя на краю кровати, держала на коленях его голову. В ногах кровати стоял доктор Мини, которому Кзума помогал когда-то бинтовать руку человека, упавшего с крыши.

Врач узнал Кзуму и взглядом поздоровался с ним. Лия оглянулась и посмотрела на Кзуму ненавидящими глазами. Кзума обошел кровать и посмотрел на Папашу. Вид у него был обычный, только на губах кровяной пузырек. Никаких следов ушиба. Кзума посмотрел на врача.

— Как он?

Доктор Мини сжал губы, покачал головой и чуть пожал плечами. И это означало: «Конец».

— Но ты же врач, — сказал Кзума.

— У него внутреннее повреждение, — сказал доктор.

Папаша застонал. Лия погладила его по лбу, тихо приговаривая что-то, как утешают ребенка. Кзума положил руку ей на плечо. Она отстранилась.

— Ничего сделать нельзя, — сказал доктор и взял свой чемоданчик.

Вошла Элиза. Губы ее дрожали, но глаза были твердые, сухие, руки стиснуты в кулачки. Она подошла к Лии. Некоторое время они смотрели друг на друга, как бы говоря без слов.

Папаша открыл глаза. Пьяной поволоки на них не было. Ясные были глаза, добрые и понимающие. Он попробовал заговорить, но поперхнулся кровью. Лия стерла кровь с его губ.

— Иди, — сказала Лия, подняв глаза на врача.

Он легонько коснулся ее плеча и вышел.

Папаша закрыл глаза.

Открылась дверь, появилась Мейзи и подошла к Лии. И как было с Элизой, так Мейзи и Лия посмотрели друг на друга, точно поговорили молча.

Папаша закашлялся, опять пошла кровь. Лия стерла ее. Папаша снова открыл глаза. Кзуму поразило то, до чего они ясные. Перед ним словно был новый человек. Человек, которого он видел впервые. Даже лицо изменилось, Лицо хорошего, доброго человека, а не старого забулдыги.

— Позовите Опору, — сказала Лия, не поднимая головы.

Кзума привел ее. Папаша посмотрел на нее и, казалось, улыбнулся, но лицо его осталось неподвижным. Она же улыбнулась, погладила его по лбу, и в глазах ее было много тепла, любви, понимания. Папаша приподнял руку, Лия помогла ему. Он прикрыл ладонью руку Опоры у себя на лбу. Потом закрыл глаза, и так они побыли немного. Потом открыл — и теперь он в самом деле улыбался. Казалось, боль отпустила его. Глаза его задержались на Мейзи, потом на Элизе и добрались до Кзумы. Кзуме почудилось, что они полны доброго смеха, словно старик говорил: «Ты, значит, Кзума с Севера, так? Жаль мне, что ты меня не застал, каков я был, но что поделаешь, тебе меня не понять». У Кзумы ком стал в горле.

Потом Папаша посмотрел на Опору. Она улыбалась самой счастливой улыбкой, и лицо ее от этого стало, как у молодой женщины.

А Лия все это время сидела не шевелясь, бережно держа голову Папаши у себя на коленях, губы сжаты, в глазах — покорная боль. А вид в то же время сильный и гордый как никогда. Сильная Лия.

У Папаши шевельнулись губы. Опора приникла ухом к его рту.

— Простите меня, — выдохнул он.

— Это что еще за глупости, — сказала Опора, и голос ее прозвучал легко и весело, как у влюбленной девчонки. — Вот уж глупости! Да мы что, не были счастливы вместе? Разве ты не был для меня добрым дедом? Так что эти глупости ты брось.

Папаша улыбнулся, глаза его глядели счастливо. Он прикрыл их, а открыв снова, устремил взгляд на Лию. Долго они смотрели друг на друга. Папаша и Лия. Смотрели с глубоким пониманием, которому не нужны слова. Потом Папаша вздохнул и закрыл глаза.

И внезапно Папаша, не бывший трезвым ни минуты с тех пор как Кзума знал его, Папаша, изо дня в день валявший дурака, но которого Лия уважала как никого другого, Папаша, любивший хорошую драку, если только сам в ней не участвовал, — внезапно этот Папаша перестал существовать. Перед Кзумой была пустая оболочка. Эта смерть потрясла его.

Беззвучно Опора опустилась на колени. Мейзи коротко вскрикнула и затихла. Элиза повисла на руке у Кзумы. Только Лия не шелохнулась. Сидела так же, как пока Папаша был жив, держала его голову, каменная, далекая.

— Оставьте нас, — сказала Лия.

Кзума, Мейзи и Элиза вышли.

Две немолодые женщины, знавшие и любившие Папашу, когда он не был еще старым пропойцей, остались с ним.

Огни во Вредедорпе и в Малайской слободе погасли, люди легли спать. Улицы были безлюдны, когда Кзума пошел на работу, один. Элиза не пошла его провожать.

С работы он вернулся наутро прямо к Лии. Застал ее в той же позе, что и накануне, — она все еще сидела над пустой оболочкой, бывшей когда-то Папашей.

Мейзи и Элиза не пошли на работу. Вместе приготовили все для похорон. Вся улица помогала. Народу набралось не протолкнуться. Улица знала Папашу и любила. Кое-кто из стариков помнил его в молодости, когда он был такой мужчина, каких Опора и не видывала. Они говорили о нем тепло, с любовью. Заходили гуськом в комнату проститься с ним. Потом уступали место другим. Их были сотни.

Лия и Опора вдвоем обмыли и убрали Папашу. Других они стали пускать в комнату, только когда он уже лежал в гробу.