А мне вот он жизнь, выходит, спас. Пока эти дуболомы его расстреливали, я как раз успел в темноту скользнуть и за портьерами спрятаться. Туда никто не заглянул, хоть и хорошо искали. Посидел, посидел, пока не улеглось и через кухню оттуда ноги унес.

Наутро выясняется, что оказывается, пока мы с Флавианом ковер перли, Горрик управляющему домом глотку перерезал и добрался до хозяйского сейфа, так‑то. И теперь вся стража Эйгена меня ищет, так что лучше всего мне из города мотать незамедлительно. А с Горриком и без меня разберутся, это я могу быть уверен. Мы хоть и не в белом ходим, но смертоубийства не уважаем. Не наши это методы. Чуждые они нам. А уж коли свой своего предал или подставил — так это и вовсе самое страшное преступление для пикси. Такое не прощают никогда, хоть бы даже и через сто лет.

Забегая вперед, скажу — разобрались с этим говнюком. Он тоже тогда из Эйгена слинял, паскудник, причем куда раньше, чем я. Но нашли его, аж в Мейконге нашли. Ну, и… Ты понял.

Вот только это потом было, а в тот момент я сам себе не завидовал. В городе оставаться нельзя, а куда идти — непонятно. И главное — момент неудачный какой я выбрал. На Восток, в Селгар не сунешься, там наши местным купцам эликсир жизни только — только впарили. Нет, не вечной, а просто долгой. Очень он жизнь продлевал. Слушай, что значит — аферисты? У человека знаешь сколько всякой гадости в теле оседает? И если ее своевременно не вывести, то он будет болеть, а после непременно умрет. А вот если вывести, естественным путем, понятное дело, то жизни ого — го как прибавится, а самый естественный путь, он ведет в туалет. Так что все без обмана. Жалко, купцы этого не оценили. Точнее — оценили, но не так, как надо.

На юг я сам не хотел, там из нас чучела делают, а на Севере холодно и народ очень недружелюбный живет.

А после еще мой портрет везде на стенах развешали и в сопредельные державы разослали, изуверы такие. Так что мне только в глухие места осталось забиться. Вот я и забился, да в такое, что никто туда забрести не мог, даже случайно. Куда? На самую границу плато Фоим, за которым лежит Грускат, исконные орочьи владения. Кто туда пойдет доброй волей? Да никто.

Паршивое место, скажу тебе так. До сих пор — как вспомню, так вздрогну.

Вот там я два года прожил, столько мне тогда наш старейшина Фольк отмерил для отсутствия в Эйгене. Ох, и суровые были денечки. Летом — жара, от болот, что слева от плато, вонь постоянная ползет, и то и дело йети туда — сюда бегают, все камни куда‑то таскают. Они вообще туповаты и камни очень любят, все время с ними возятся. А зимой там холодина и волки воют бесперечь, того и гляди — сожрут. Я потому дом не стал строить, ну его, больно в глаза бросается. Вырыл себе берлогу под корнями дуба пятисотлетнего и в ней жил.

А то еще орки нагрянут из долины Грускат. Они всегда через плато на земли Запада и Востока в набег шли, чего им йети бояться, у них же с ними дружба давняя, кровью скрепленная. Они всем Темным Властелинам всегда вместе служили, да, бок о бок, так сказать.

И вот когда срок мой к концу подходил, тогда и случилось то, что тебе интересно.

Что? Нет, я не уснул, просто отдыхаю. Глаза закрыл? Им тоже нужен отдых. Я старенький, я скоро умру.

Так вот — было это по весне, я как раз вскоре собирался из этой берлоги убраться насовсем. Хотел только, чтобы снег сошел окончательно — холодно, знаешь ли, да и потом — какие — никакие следы на нем остаются, а волки по весне голодные до крайности. Им что тощий безмозглый заяц, что такой же тощий, но башковитый пикси — все едино.

И вот как‑то вечером, почти ночью, когда я уже даже спать лег, слышу — шум, кто‑то ко мне под корни, в мою берлогу, лезет. Ох, я и струхнул! Думаю — все, добрались до меня волки, быть мне съеденному! Кинжал свой достал, единственное оружие и приготовился геройски встретить смерть. Волк — не человек, не гном и не эльф, ему голову не задуришь. То есть — не убедишь его в бессмысленности его поступков, извини, оговорился.

Глядь — а это и не волк вовсе, а как раз человек. Маленький, тощий, волосами заросший, весь в тине да слизи болотной перемазанный. И видно — плохо ему совсем, в смысле — болен он очень. Лицо и руки все в язвах, и жаром от него так и пыхает.

Мы, пикси, людскими болезнями не болеем, разные мы. Но меня все одно страх взял.

— Иди отсюда — говорю я ему — Чего тебе здесь надо?

А в берлоге‑то моей тесно совсем, на человека она ведь не рассчитана. То уже диво, что он вообще в нее влез. Хотя он совсем маленький был, тебе по грудь.

И главное — как будто даже не слышит меня. Дополз до печурки моей, была у меня такая там, я трубу от нее в дупло дуба, под которым жил, вывел, и ее чуть ли не обнял. Видно — замерз сильно. Ну, оно и понятно — по болоту‑то ранней весной шастать. Там и летом вода студеная, а уж после зимы…

Погрелся он минут пять, а потом на меня уставился. Глаза блестят, язвы на лице как живые, вроде как шевелятся — страх, да и только.

Поглядел он минуту и говорит вдруг:

— Учитель, вы были правы, они считали нас за идиотов. Нас, магов!

Не видел он меня, понимаешь? То есть видел, но думал, что я кто‑то другой, что я его учитель. Бредил, короче говоря.

— Идиоты вы и есть — не выдержал я — Шляетесь по гиблым местам, заразу подхватываете, а потом ее в народ несете. И еще удивляетесь — откуда эпидемии берутся?

— Они очень хорошо спрятали её — хихикает тот — Очень! Они спрятали карту в храме одного из Ушедших богов, думая, что никто его не найдет, а если и найдет — побоится туда войти. Может, так оно и было, но только они не предвидели того, что вы, учитель, воспитаете ученика, который все‑таки докопается до истины.

— Скромно — говорю ему я. А чего, мне уже ясно стало, что он все равно меня не слышит — Все, значит, дураки, один ты умный.

— Умный — говорит мне маг — Умный. Я догадался, как пройти лабиринт, я догадался, как открыть дверь. Вот только не сообразил, что нельзя брать ключ голой рукой, что он тоже может быть ловушкой. Маленький заусенец на нем, такой маленький, что его не увидишь — и яд попал в мою кровь. Такой пустяк — и все сломал. Учитель, карта осталась там, я не смог дойти до нее, мне надо было возвращаться наверх. Но ключ — ключ у меня. Теперь осталось только открыть им последнюю дверь — и карта у нас в руках.

Я сначала струхнул — про умного‑то он услышал. А потом вижу — нет, все равно меня за учителя принимает. Ну, и любопытно стало — что за ключ, что за карта?

— А карта‑то чего? — я к нему даже поближе пододвинулся — Места, где сокровища зарыты?

— Как же, учитель? — даже вроде обиделся он — Карта, которая приведёт нас к тому месту, где некогда стояли Демиурги и творили свою волшбу! Вы же сами говорили мне: 'Тарий, найди его — и мы обретем подлинную силу'.

Тут мне совсем обидно стало. Маги — они и есть маги, что им золото, им волшбу подавай. Да и этого дурачка стало жалко. Не знаю, как кому, а мне сразу ясно стало — отправил его учитель вместо себя на опасное дело. Выживет — молодец. Помрет — и ладно. Есть такие, любят чужими руками жар загребать. А среди магов это вообще обычное дело, они из вас, человеков, самые поганые. Даже хуже городской стражи.

Тарий этот потом вовсе неразборчиво стал бормотать, а к утру и помер. Перед самой смертью только крикнул, жалобно так, тонко:

— Ключ в сумке, отдайте учителю.

И верно — была при нем сумка, а в ней — ключ. Еще там пара свитков была, какие‑то пузырьки и золота маленько. Золото я выгреб, все одно покойнику оно ни к чему, а остальное даже трогать не стал. Магия — такая штука, вреда от нее больше, чем пользы.

Что интересно — так‑то обычно покойник сначала деревенеет, а подванивать через день — два начинает, а этот через час уже посинел и дух от него тяжелый пошел. Ну, пришлось мне хобот тряпкой завязать и на себе его тащить в соседнюю рощицу прикапывать. А что сделаешь? Там по осени как раз йети яму выкопали, уж не знаю зачем, камни, поди, искали, вот в нее я его и определил. Ну да, от моего убежища недалеко, но больно он был тяжелый, хоть и ростом невелик. В общем — там я его и схоронил. И сумку я его туда же бросил, в эту яму.