— С этой стороны могу понять тебя, Алексей, но интересы дела требуют! — всплеснул руками Воробьев и завозился на стуле.

— Интересы дела требуют, Федор Арсеньевич, чтобы вы поработали еще, — развел руками Кондратьев. — Об этом будут просить вас бюро райкома и сами колхозники.

— До февраля поработаю, проведу отчетное собрание, а дальше уж как знаете.

— Во-первых, надо провести районную партконференцию: может быть, на этом месте будет другой человек.

— Ну, Владимир Степанович, тебе еще пахать и пахать! Чай, не тот возраст, — сказал Воробьев.

— Кто знает? Вон какие перемены.

Кондратьев поднялся из-за стола, походил около него, занятый своими мыслями. Пожимая руку Логинову, сказал:

— Ответ твой, Алексей Васильевич, достойный. Неволить тебя не станем, трудись в своем «Белореченском». Вот только с кормами у тебя нынче туго, но как-нибудь держись.

— Я уже говорил вам насчет Гусева, — напомнил Логинов. — К сожалению, пока и заменить некем.

— Ты знаешь, какой у нас резерв: практически нет его. Давай вместе думать. Вот приедет Смирнов из партшколы — посмотрим…

Когда вышли на улицу, Воробьев, недовольно хмуря брови, посетовал:

— Зря ты отказался. С твоим совхозом еще много мороки, неизвестно, что получится. Здесь ты бы стал заметным человеком, может, и Звезду когда-нибудь получил бы, до которой я не дотянул.

— А как сказал Твардовский? «Не ради славы…» — усмехнулся Логинов. — У меня свои соображения, так что не обессудь, Федор Арсеньевич.

— Смотри, Леша, тебе жить. Я бы не стал упускать такой шанс.

Они крепко пожали друг другу руки и разошлись к своим машинам.

Да, есть на что посмотреть, проезжая центральной усадьбой «Заветов Ильича», и сейчас Алексей Логинов по-особому пристрастно отмечал порядок во всем: дом культуры — настоящий дворец, современный торговый центр, комплекс на четыреста коров, машинный двор за бетонным забором — техника стоит по линеечке, комбайны — под навесами. А потом потянулись поля, ровные, четко оконтуренные: чувствуется культура земледелия, не зря по двадцать пять центнеров зерна собирают…

Вспомнился разговор с братом Виктором, его слова:. «Голову ты сломаешь, но порядка в нашем «Белореченском» не наведешь… Я бы такой хомут не надел себе на шею». Знал бы Виктор, о чем говорилось сейчас в райкоме, дураком бы назвал за опрометчивый отказ.

Машина легко катилась по асфальту, мотор пел ровно. Сквозили опустевшие, продрогшие березняки. Через дорогу белыми змейками тянуло поземку. Чуть-чуть припорошило снежком поля, щетинившиеся стерней или черневшие зяблевой пашней. Давно ли завершилась страда, и вот уже поздняя осень, точнее — предзимье.

Увидел колокольню, показавшуюся над лесом, увидел школу, избы, рассыпавшиеся по угору, и словно бы сделался приветливей пасмурный день. Здесь родился, вырос: все кругом свое, понятное, близкое и дорогое.

Алексей открыл глаза и зажмурился: показалось слишком светло в комнате. Вчера поздно ночью вернулся из города, где проводился семинар руководителей хозяйств.

— Вот так храпанул я сегодня! — удивленно сказал он жене.

— И хорошо, выспись как следует ради воскресенья, а то все встаешь рано. — Она вошла с кухни, одетая в теплый халат, улыбающаяся, ясноглазая. Присела на кровать, ласково взяв прохладными руками руку Алексея. — Сейчас пирожков испеку, а ты погуляешь с Сережкой.

— Одобряем такую программу. Он проснулся?

— Уже сидит на ковре с игрушками… На улице-то какая благодать — снегу навалило!

Алексей приподнялся, мельком глянул в окно. Наташа провела рукой по его волосам, озабоченно отметила:

— Леша, у тебя все больше седины на висках.

— Пустяки! Буду вечно молодым.

— Ты слишком много берешь на себя.

— По-другому нельзя.

— Отдохнуть тебе надо, взял бы отпуск, путевки. Давай хоть разок съездим куда-нибудь, пока молодые.

— Ты все такая же красивая, — сказал Алексей, перебирая густые Наташины волосы…

Вышли погулять с Сережкой. Еще неуверенно, но уже сам топает ножонками маленький человечек, впервые увидевший снег. С увлечением стал копать его лопаточкой, когда остановились на угоре, поближе к реке. Алексей окинул взглядом белую, излучающую рассеянный свет пойму Сотьмы: бело, тихо, торжественно. К роднику был след: уже несколько человек побывали на нем утром. И зимой не замерзает неиссякаемая струйка, робко пробирается она дном оврага к реке и где-то в конце концов вливается в саму Волгу, добавляя ей силы своей живительной чистотой. Их сотни, тысячи, таких неприметных родников, в них — исток красоты и здоровья природы.

Сейчас Алексею стали понятней рассуждения отца о постройке нового, крепкого бревенчатого дома, как о чем-то необходимом не только в житейском смысле, но и для души, для укрепления родовых корней и чувства хозяина на своей земле. И как не вспомнить благодарно основателя села, облюбовавшего этот красный угор! Ни одно другое место на земле не сравнится с ним. Здесь его дом. Это — весь широко простирающийся простор с извилистой Сотьмой, с полями и лесами, исхоженными с детства. И верилось ему, что будет вечной и прекрасной жизнь на этой благословенной земле, как вечно бьют из ее глубин живые родники.