Поклонись роднику

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Из райцентра Никаноров вернулся в конце дня. Только переступил порог конторы, бухгалтер доложила новость:

— Почитай-ка, Николай Александрович, что пишет в районке Тамарка Логинова.

Никаноров быстро пробежал глазами по третьей полосе — вот она, подпись: «Т. Логинова, доярка совхоза «Белореченский». Заголовок: «Итоги не радуют». Черт ее дернул с этой статейкой! Мало еще неприятностей! То хоть ругают корреспонденты, а тут — своя. Разложил газету на столе, стал читать:

Тяжело придавив мясистыми кулаками газету, точно все зло заключалось в ней, Никаноров некоторое время сидел в неподвижной позе, с озабоченным лицом. Вроде бы не привыкать к всевозможной критике, а вот заело. И что эта выскочка сунулась в газету? Ладно бы языком болтала. Ну, народ!

Никаноров подписал документы и уже собирался уходить, как вдруг услышал в прихожей голос Тамары Логиновой, разговаривавшей с уборщицей. Сам распахнул дверь, позвал:

— Логинова, зайди.

Вошла смело, встала около стола, скрестив на груди руки, смотрит своими черными глазами вроде бы даже дерзко, не моргнет: что ей бояться-то, если совхоз испытывает нужду в доярках? Ничего с ней не поделаешь.

— Та-ак, Логинова, значит, решила высказаться, статейку нацарапала. — Никаноров пристукнул тыльной стороной ладони по газете, выразительно глянул на доярку.

— Не нацарапала, а написала.

— Получается, ты беспокоишься за животноводство, а директор такой-сякой…

— Как не беспокоиться-то! Вот навозный транспортер неделю не работает!

— Да я десять раз звонил в «Сельхозтехнику»! — Никаноров сердито потыкал толстым, будто надутым, пальцем в телефон.

— Что я, неправду написала, что ли?

— Накатать легко — ты сядь на мое место да покрутись. Умница нашлась.

— Просто надоело смотреть на беспорядки, и нечего мне выговаривать: я свое дело делаю не хуже других.

— Ну, знаешь, молода еще учить-то, — оборвал ее директор.

В полупальто нараспашку, кряжистый, краснолицый, он похаживал, бросая негодующие взгляды на доярку. Его возмущало, как эта худенькая большеглазая бабенка может безбоязненно дерзить ему. Перестал давить яловыми сапогами поскрипывающие половицы.

— Все, Логинова, ступай… и поменьше высовывайся.

— Еще не так напишу! — И хлопнула дверями.

От негодования Никаноров даже подался за ней в безотчетном порыве, но сдержал себя, хотя круто выругался, поскольку был один в кабинете. Самое досадное заключалось в том, что нельзя было и пригрозить. Избаловался народ, каждый знает себе цену, качает права.

Уж как повело на неприятности, так одно к одному. Дернул черт пойти в магазин, а там как раз митинговал и бранил Никанорова вздорный мужик Федор Иванов, явившийся из Осокина. Дело в том, что вся семья Ивановых работала на осокинской ферме, и все были отмечены премией по итогам года, кроме самого хозяина, поскольку был грех: два дня не появлялся он на ферме. Вот и запала обида на директора.

— Опять гуляешь? — не здороваясь, сказал Никаноров.

— Гуляю! А ты думаешь, только тебе можно пить? — придрался Федор.

— Кончай базарить и ступай домой.

— Може, я заночую в Белоречье? Пусть работают те, кто премии получает. Ты еще плохо знаешь Иванова! — распалялся, колотя себе в грудь, Федор.

— Да отвяжись! — Никаноров отстранил его тяжелой рукой и прошел мимо.

Черт знает какая муха укусила Иванова! Метнулся за директором, шибанул его по уху. Внешне посмотреть, против Никанорова Федор слабоват, но мужик жилистый, кулак у него жесткий. Неожиданным наскоком он попросту ошеломил Никанорова, хорошо еще, их вовремя разняли.

Наутро Федор Иванов смекнул, что натворил неладное. Как говорят, пьяного грехи, а трезвого ответ. Жена посылала просить прощения у Никанорова — не смог переломить себя, решив, будь что будет. Конечно, Никаноров не мог оставить это дело без последствий, заявил в милицию. Пятнадцать суток продержали Федора в Покровском отделении.

Вечером уже потемну, добрался он до своего Осокина в самом мрачном настроении. Не обрадовали ни свет в окнах избы, ни сама встреча с домочадцами. Молча разделся в кути, молча пощелкал соском умывальника и тяжело опустился на привычное место в переднем углу; сразу сели ужинать, пришли из своей половины и молодые. Все выжидательно наблюдали за ним, как будто он сильно изменился за эти дни. Правда, рыжие волосы свалялись грязными сосульками, золотисто искрилась щетина, худощавое лицо казалось жестким, злым.

— Чего уставились, как на арестанта? — буркнул он, тыкая вилкой в картошку.

— Да ты и есть арестант! — сорвалась жена. — И себя и нас опозорил. Думаешь, отсидел пятнадцать суток, дак ничего особенного? А вот попробуй помаши теперь кулаками, дадут срок по-настоящему.

— Перестань! — огрызнулся Федор.

— Мало тебе! Ну, не дурак ли, кинулся на директора?! — не унималась Марья. — Да он житья тебе не даст. Натворил делов, что всем нам стыдно в глаза людям смотреть.

Конопатая, широколицая, грудастая Марья выглядела монументально по сравнению с Федором, но поблажки он ей не давал, так что в другом случае она не стала бы перечить мужу.

Федор не считал нужным оправдываться. Ел он как бы машинально, а сам, сведя ячменного цвета брови, упорно нацелил взгляд куда-то на середину стола. После некоторой паузы заявил:

— Я все обдумал: уедем мы отсюда.

— Чего-о? Не мели языком-то! — удивилась Марья.

— А я говорю, уедем — и шабаш! — пристукнул кулаком Федор. — Пусть тогда повертится Никаноров. Не только ферму придется закрывать, и сама деревня пропадет: без Ивановых ни туды и ни сюды.

Сноха, державшая на руках сынишку, вопросительно глянула на мужа, дескать, ответь.

— И куда ты наладился, пап? — весело спросил Николай.

— Ты не улыбайся — дело серьезное. Напишу брату, чтобы переговорил со своим директором, нельзя ли приехать. Слыхал, как нахваливал он совхоз: живут богато, город рядом. Нашу семью любое хозяйство примет.

— И не выдумывай! Невелик министр твой брат. Везде хорошо, где нас нет. Горячка-то пройдет — образумишься, — рассудила Марья.

— Сама когда-то говорила, мол, все поуезжали в город, одни мы застряли в Осокине.

— Дак, милый мой, помоложе была, теперь уж внуки пошли, так что привязали Арину хвостом за рябину.

— Вы как хотите, а мы останемся, — встряла сноха и, потютюшкав сынишку, добавила: — У нас вот этот человечек еще мал.

— Я бы поехала, — поддержала Федора дочка. — Чего у нас в Осокине? Скука, особенно зимой.

Ее можно понять: только окончила школу, первый год работает на ферме. Парней в деревне нет, ровесница одна, дочка бригадира Шалаева, с которой вместе пошли в доярки.

Толька, младший сын Ивановых, слушал этот разговор встревоженно: намерение отца испугало его. Разве мог он уехать, оставив в Белоречье Шуру Козлову? Из армии писал ей, а теперь частенько по вечерам гоняет в село на мотоцикле. Можно бы и пешочком пробежаться, да молодежь нынче больше на технику надеется. Зимник хорошо укатан, вот и догадался Толька ездить на ИЖе, сняв коляску и оставив третье колесо для устойчивости. Сегодня тоже собрался на свидание, сидит за столом уже одетый в коричневый свитер с желтыми полосками. Вид у него спортивный, волосы причесаны с пробором на боку.