Показалась ватага пьяных офицеров. Макошин смиренно вытянулся, вскинул руку к козырьку. Но на него никто даже и не взглянул.
Миновав рынок, он перешел по Галатскому мосту на северную сторону. На минуту задержался у Галатской башни. Так вот она какая! Это о ней упоминал Михаил Васильевич Фрунзе. Очень высокая, метров семьдесят — не меньше. Круглая, с узкими окнами-бойницами, с остроконечной кровлей. Что в ней, в этой серой каменной башне? Галата значит Молочная.
Он поднялся по Галатской лестнице в район многолюдной Перы, где в гостиницах квартируют только европейцы. Золотой Рог и Босфор лежали далеко внизу. Синие искрящиеся ленты. По ним ползут фелюги с черными парусами, суда, уходящие в Мраморное море, которое поднялось до неба, слилось с ним. Мармара денизи… — так называют его турки. Отсюда пепельно-серые мечети Стамбула кажутся лежащими одногорбыми верблюдами. А дальше — Дарданеллы, Эгейское море, остров Лемнос, где находятся беженские военные лагеря генерала Слащева. Его цель…
Вот у этого генерала, человека крутого, жестокого, Макошин и его товарищи, идя фактически навстречу гибели, и должны отвоевать солдат и казаков, добиться их возвращения на родину. Задача фантастическая. Уравнение со многими неизвестными.
Вначале нужно добраться до греческого острова Лемнос, проскочить через все белогвардейские, британские, французские, греческие заслоны. Это неимоверно трудно. Но сейчас главное — успех встречи с Гравицким. От этого зависит все. Макошин завернул в пустынный переулок, огляделся, затаился. Убедившись, что за ним никто не идет, свернул в другой переулок. В путанице узких кривых переулков легко можно было заблудиться. И хотя он никогда не был раньше в Константинополе, но карту изучил добросовестно и в конце концов «понял» его планировку, твердо усвоил направление, которого следует держаться. На всякий случай вызубрил греческую фразу: «Пу врискетэ то ксэно-дохио „Пера“?» («Где находится гостиница „Пера“?»). Лучше всего обращаться к грекам. Хотелось есть и пить. Полез в карман, выгреб хлебные крошки, бросил в рот. Если бы за ним наблюдали, то увидели; понуро бредет бездомный, голодный человек, а куда идет, сам не знает: не все ли равно, куда идти, если в кармане ни одного пиастра?
Однако, очутившись перед тяжелыми дверями шикарной гостиницы, облицованной мрамором, у которых стояли швейцары с золотыми буквами на фуражках, Макошин преобразился: снял потрепанную шинель (на гимнастерке блеснул «Георгий»), вскинул гордо голову, сверкнул глазами и, щедрой рукой раздавая направо и налево те самые пиастры, уверенно перешагнул порог. Церберы отступили. Подскочившему служащему с быстрыми глазами рыси небрежно сунул несколько лир, посмотрел сквозь него и спокойно стал подниматься по мраморной лестнице на нужный этаж. Здесь всюду был голубоватый мрамор, вся гостиница представляла собой мраморный дворец с десятками, а то и сотнями комнат, с отдельными роскошными апартаментами в бельэтаже. Несмотря на раннюю весну, повсюду цветы в вазах.
При взгляде на худое, исполненное внутренней силы лицо Макошина как-то забывалась убогость его одежды — встречные офицеры приветствовали его легким кивком головы. У солдата был тонкий нос и выдающийся вперед энергичный подбородок; он снял фуражку, обнажив мощный лоб с глубокими залысинами. Смелое, открытое лицо человека, уверенного в себе. Кто он? Эмиссар… агент… мало ли кто… В оккупированном городе всегда много подобных волевых личностей, которые постоянно куда-то спешат, совершая что-то таинственное.
Но чем ближе подходил Макошин к заветной двери, тем учащенней билось его сердце. Через несколько минут все решится. «Решится…» Странное слово. Решится. Орел или решка?.. Извечная игра случая. Остановился возле двери. Тихо постучал. Нажал на ручку. Дверь открылась. Вошел.
Генерал Гравицкий лежал на диване, курил. Услышав шаги, гаркнул:
— Кто? Какого черта?! Вон!
Макошин замер на месте. Наконец генерал повернул голову и с изумлением уставился на Константина. Положил дымящуюся трубку на мраморный столик.
— Вы ко мне, любезный?
— Так что к вам, господин генерал. Надумал проведать по старой памяти.
Генерал вгляделся в лицо Макошина, увидел безобразный шрам. Возможно, он в самом деле раньше встречал этого человека, но где? И какое это может иметь значение сейчас? Гравицкому было за сорок, людские потоки в гимнастерках, френчах, кителях утомили его.
— Так где же мы с вами встречались? — спросил он безразличным голосом. А про себя думал: как этому солдату удалось пройти мимо швейцаров и вестибюльных церберов? Обычно таких не подпускали даже близко к гостинице.
— Я был тогда в бинтах. Вы вряд ли могли запомнить и мою фамилию. Макошин. Разрывная пуля в лицо, контузия. Списали вчистую. А «Георгия» нацепили мне вы. И сказали: будет трудно — разыщи.
Гравицкий досадливо поморщился: сколько он нацепил Георгиевских крестов серым героям-солдатикам! Разве всех упомнишь?..
Он не предложил Макошину сесть, и тот стоял перед ним и молчал. Генерал начинал терять терпение.
— Так чего же вы хотите, любезный? Денежной помощи? Французы нас всех посадили на голодный паек. Предлагают вступить во французский иностранный легион.
— А вы, господин генерал, уже решили вступить в иностранный легион?
— С какой стати? Гнить в ямах Туниса или Киликии? Увольте… Да и вам не советую. Во французском иностранном легионе с русскими офицерами и солдатами обращаются, как с каторжниками, за отказ служить заставляют работать на свинцовых рудниках. Французишки дрянь… Мы опустились, утратили чувство собственного достоинства и чувство реальности. Воевали за Россию, а оказалось — за интересы Антанты. Теперь казакам предлагают собачью службу в Африке или на Ближнем Востоке. Нас надули-с, молодой человек… Показали кукиш…
Не дождавшись приглашения, Макошин опустился в кресло, но генерал этого не заметил или сделал вид, что не заметил.
Константин сказал:
— А если вернуться домой, в Россию?
Генерал тяжело засопел, нервно потер подбородок.
— На какие шиши ехать? Да и кому мы там нужны?
Меня первого вздернут на первой же осине. Как изменника родины.
Генерал побледнел, скрипнул зубами.
— А ведь я не изменял ей, не изменял! Я не эмигрант, я беженец… — вдруг истерически закричал он и разрыдался.
— Выслушайте меня внимательно, Юрий Александрович, — сказал Макошин медленно и глухо, — я не тот, за кого себя выдаю. Вернее, я тот самый солдат, которому вы нацепили «Георгия». Это тогда. А нынче я — член реввоенсовета 2-й Конной армии Макошин. Наступал на Ялту против вашей дивизии. Прибыл сюда от Дзержинского и Фрунзе с чрезвычайным правительственным заданием. Помогите мне. Помогите всем, кто раскаялся. Полная амнистия… Даже если бы и генерал Слащев надумал вернуться… Повинную голову меч не сечет.
Гравицкий был ошарашен словами Макошина: он глядел на Константина выпученными глазами и, задыхаясь, рвал ворот кителя. Наконец успокоился, сел на диван и уже деловым голосом спросил:
— Почему я должен вам верить, не знаю, как величать вас, молодой человек? Может быть, вы провокатор, подосланный Кутеповым?
— Называйте Константином Алексеевичем. Или просто Костей. Как вам удобнее. Конечно же я прибыл не с пустыми руками: есть документы с советским гербом и печатями, есть гарантии Советского правительства лично вам и другим генералам и офицерам. И казакам и солдатам, разумеется. Вот письмо известного вам полковника Мамуладзе.
Генерал разжег погасшую трубку, нервно затянулся:
— А как мы выберемся отсюда? На каком транспорте, если вдруг генерал Слащев согласится поднять свой четырехтысячный корпус, дислоцирующийся на Лемносе? Вы над этим не задумывались?
— Все предусмотрено. Пароход зафрахтован.
— Ну в таком случае… едем на Лемнос к генералу Слащеву… — вдруг с горячностью произнес Гравицкий. — Я сам поговорю с ним. Он ненавидит Врангеля, Врангель ненавидит его. У них постоянно грызня. Месяц назад Врангель заявился на Лемнос, произвел смотр войск и остался недоволен, пригрозил сместить Слащева. Сейчас белое движение — это клубок скорпионов в банке. Нет, нет, не пауков, не змей, а именно скорпионов. Нам стыдно от своего безволия, слабости. Едем на Лемнос!