Появление в зале Румянцева не осталось незамеченным. Супруги Брюс мило ему улыбнулись, князь Голицын кивнул головой. Государыня тоже на него оглянулась и сделала приветственный жест. Потемкин шутливо погрозил пальцем, как бы осуждая за опоздание. Ах, Потемкин!.. Давно ли ты был простым армейским генералом, часто даже небритым, забывавшим следить за своей внешностью? Сейчас словно орел среди ворон. Выше всех себя поднял. Сверкаешь золотом да каменьями. И орденов на тебе больше, чем на других. Крепко же повезло тебе, счастливый ты человек!

Великий князь Павел пригласил Румянцева сесть рядом с собой. Наследник престола имел угнетенный вид. Должно быть, он еще не успел оправиться от потрясения, вызванного смертью супруги.

— Нравится? — повел головой в сторону артистов великий князь.

Румянцев пожал плечами: он еще не успел уловить, что исполняли музыканты.

— Мой покойный родитель недурно играл на скрипке. Вы это помните?

— Я не имел счастья слушать его игру.

— Странно, — надул губы Павел. — Мне говорили, император Петр III имел к вам особую привязанность.

— Я пользовался милостями его величества, но, к сожалению, армейская походная жизнь не дозволила мне видеть императора лично.

Павел промолчал, некрасиво выпятив губы. Ему было двадцать два от роду, но на вид можно было дать сорок, а то и больше. Рано состарился.

Музыканты, кончив игру, стали раскланиваться. В ответ раздались слабые хлопки. Императрица с веселым видом повернулась к Потемкину и что-то сказала. Тот засмеялся и тотчас захлопал в ладоши — и за себя, и за императрицу.

— Прощайте, граф, — встал с кресла Павел, — делать мне тут больше нечего.

На его уход почти не обратили внимания. Гости, переговариваясь, направились в соседний зал. Концерт закончился, на очереди были игры, забавы.

К Румянцеву подскочил Безбородко.

— Ваше сиятельство, за опоздание — штраф. Прошу гривенничек в пользу бедных, — выставил он перед ним оловянную кружку.

С невольной улыбкой Румянцев пошарил в карманах, но ничего не нашел.

— Так уж и быть, Петр Александрович, выручу, как старого своего начальника, дам в долг. — С этими словами Безбородко бросил в кружку собственную монету и, позванивая ею, подался к толпе гостей.

Безбородко ходил у Румянцева в секретарях без малого десять лет, и вот теперь он был под рукой самой императрицы, взявшей его на должность статс-секретаря. Был он просто Сашей, а теперь Александр Андреевич, видный в обществе человек. Впрочем, очутившись в новой роли, Безбородко сохранил прежнюю непосредственность, то наивно-смелое, лишенное заискивания обращение к лицам старше себя, которое не только прощалось, но кое-кому даже нравилось.

Гости стали усаживаться за карточные столики. Румянцев, ища уединения, принялся рассматривать висевшие на стенах плакатики. То были правила поведения гостей на вечере. Читать их нельзя было без улыбки. Правила запрещали гостям вставать перед государыней, если бы даже она и вступала в разговор с сидевшими. Запрещалось иметь сердитый вид, обмениваться оскорбительными словами, говорить дурно о ком бы то ни было, вспоминать о ссорах, — все это гости обязаны были «оставлять за дверью вместе со шпагой и шляпой». Правила предписывали также не лгать и не говорить вздор. За нарушение таковых полагался штраф — 10 копеек.

Читая плакаты, Румянцев услышал за спиной шелест платья и не очень удивился, когда, обернувшись, увидел — императрицу.

— Вы, граф, чем-то озабочены?

— Разве это видно по моему лицу?

— Это заметили все мои гости.

— Не знаю, как, объяснить… — замялся Румянцев. — Меня не покидает чувство, что с некоторых пор понапрасну ем хлеб вашего величества.

Екатерина рассмеялась:

— Я вас понимаю, сама не могу без дела. Но вы напрасно беспокоитесь, дело вам найдется, и даже очень скоро.

— Доброта ваша бесконечна, — поклонился Румянцев.

— Пожалуйста, не кланяйтесь, — предупредила государыня. — Может заметить Безбородко, а он, когда дело доходит до штрафа, неумолим.

— Мне будет приказано ехать в Малороссию?

— Для вас есть другое дело. Однако я не хочу быть нарушительницей правил, поговорим о всем завтра. Жду вас до обеда.

Не дав Румянцеву что-либо ответить, она быстро пошла прочь. Вскоре, однако, она ушла совсем, извинившись и пожелав гостям счастливо провести вечер. Несколько минут спустя следом за ней удалился и Потемкин. Так уж повелось: на собрания государыня приходила вместе с фаворитом, уходила же раньше, чем он.

На другой день утром разразилась гроза, и Румянцев смог выехать во дворец только в одиннадцатом часу. Едва он появился в приемной, как дежурный секретарь пошел докладывать.

— Ее величество ждет вас, — сказал секретарь вернувшись.

Екатерина была в белом чепчике и простеньком домашнем сарафане. На ее столе громоздились какие-то бумаги, в массивной чернильнице торчало перо.

— Рада приветствовать вас, граф, — сказала она, подавая руку.

Она, как всегда, улыбалась, но глаза выдавали сдерживаемое беспокойство. Румянцев с сочувствием заговорил о безвременной кончине великой княгини, выразил сожаление, что не смог быть при отпевании ее тела.

— О, то были ужасные для меня дни, — с задумчивостью сказала Екатерина. — Я забывала пить, есть, спать. Ума не приложу, — продолжала она, все более оживляясь, — каким образом поддерживались мои силы. Бывали минуты, когда сердце мое разрывалось на части при виде страданий моих близких. Но потом… потом я взяла себя в руки. Я стала каменной, не проронила более ни одной слезинки. Я говорила себе: если ты заплачешь, другие зарыдают, если ты зарыдаешь, другие упадут в обморок, потеряют голову.

Румянцев ей верил. Такие женщины, как она, в обморок не падают.

— Не будем больше об этом, — прервала свой рассказ государыня. — Нет смысла говорить о вещах, которым не можем помочь. Мертвые остаются мертвыми. Поговорим лучше о живых.

Екатерина подошла к столу, за которым только что работала, нашла среди бумаг табакерку, открыла ее и стала нюхать. Румянцев ждал, не решаясь прервать наступившего молчания.

— Я пригласила вас, граф, для того, — возобновила она разговор, продолжая нюхать табак, — пригласила для того, чтобы сообщить вам о нашем решении послать вас в Берлин для сопровождения наследника престола по случаю его бракосочетания с принцессой Вюртембергской, племянницей прусского короля.

Странная же штука, эта жизнь! Только что говорили о смерти великой княгини, скорбели об утрате, и вот уже разговор о выборе новой жены для наследника, еще не успевшего оправиться от траура. Румянцеву стало даже как-то неловко. Впрочем, он ничем не выдал себя и стал благодарить государыню за высокую честь, ему оказанную.

В этот момент вошел секретарь И что-то тихо сказал государыне.

— Да, да, конечно, — громко ответила ему Екатерина.

Не успел секретарь выйти, как появился Потемкин при орденах, подтянутый, красивый.

— Знаешь ли, князь, — обратилась к нему Екатерина, — граф Задунайский согласился ехать в Берлин. Я очень рада, потому что не знаю для этой миссии более представительного человека.

Румянцев благодарно поклонился. От его наблюдательности не ускользнуло, что государыня и Потемкин вели себя так, словно их встреча была уже не первой в этот только начинающийся день.

Потемкин протянул руку:

— Поздравляю, граф. Вы достойны этой чести.

В его голосе прозвучали покровительственные нотки. Раньше говорить подобным образом он бы не осмелился. Но сейчас, несомненно, считал себя равным с ним по заслугам, а может быть, даже выше, значительнее.

— Кстати, — продолжал Потемкин, — я тоже еду, только в другую сторону.

— Да, да, — подхватила Екатерина, — он едет в свои губернии, и я остаюсь совсем одна, без вас, без него… — добавила она и при этом так посмотрела на Потемкина, что тот невольно опустил глаза.

«А ведь она его любит», — подумал Румянцев.

Чтобы оправиться от минутной неловкости и свернуть разговор от нежелательной темы, Потемкин стал расспрашивать Румянцева о его времяпрепровождении в Петербурге, об общих знакомых из числа военной знати, которых Румянцев некогда называл спекулятивными воинами и которые до сих пор не могли простить ему этого. Оставив их одних, государыня отошла к окну.