Кингсли перевернулся на бок, зарываясь глубже в одеяла.

- Когда это случится? Скоро?

Он всегда спрашивал, и молился, что ответ будет «да».

- Ça dépende.

Сорен вернулся к кровати и встал у изголовья. Кингсли драматически закатил глаза, снова принимая сидячее положение, и начал расстегивать жилет Сорена. Из всех задач, которыми Сорен обременил его, именно эта - раздевать его перед сном, была для Кинга любимой. Последнее, чего бы он хотел, чтобы Сорен узнал, насколько он любил ухаживать за одеждой Сорена, аккуратно снимая одну вещь за другой, складывая в стороне, хотя собственная одежда Кингсли лежала грудами на полу. Сорен никогда не упускал возможность потоптаться по ней, когда он ходил по эрмитажу.

- От чего зависит?

Кингсли стянул жилет с плеч Сорена и снова застегнул пуговицы, перед тем как сложить его пополам и положить на кровать. Сорен снял галстук раньше, чтобы использовать тот в качестве кляпа. Кингсли расстегнул брюки Сорена и вытащил рубашку. С каждой расстегнутой пуговицей, он оставлял поцелуй на голой груди Сорена. Сорен никогда не комментировал, когда Кингсли делал это, никогда не вздыхал от удовольствия и не проявлял какого-либо презрения. Он игнорировал это. Просто игнорировал.

- Что-то происходит в школе? Я знаю, что скоро полугодовые экзамены. Уверен, ты будешь слишком занят для меня.

- Я всегда слишком занят для тебя, - сказал Сорен, когда Кингсли снимал его рубашку.

Он часто говорил, что у него не было времени на Кингсли. Но они возвращались в скит снова и снова. Однажды, когда Кинг набрался достаточно храбрости, чтобы спросить, почему Сорен находил время для него, он ответил: - Я не нахожу время для тебя, Кингсли. Я делаю это для себя.

- Так дело в экзаменах?

Сорен слабо улыбнулся себе, когда Кингсли спустил его штаны. Сорен вышел из них и встал перед ним голый. Кингсли сел на край кровати и положил голову на живот Сорена. Он не позволил себе больше каких-либо вольностей. Если он был послушным, Сорен давал ему спокойно спать всю ночь с ним в кровати. Если он, в каком-то плане, был им недоволен, Кинг будет отправлен с одним одеялом спать на полу перед камином.

- Нет. В школе скоро будет посетитель. Боюсь, у нас будет меньше времени вместе из-за нее.

- Нее? Кто это? Еще одна сестра?

Две недели назад, монахиня Бенедиктинского ордена приехала в школу на три дня. Сестра Схоластики приехала в качестве специально приглашенного лектора в класс теологии отца Патрика. Ей шестьдесят, и она по привычке, была закутана с головы до ног. Но само присутствие женщины в школе Святого Игнатия, заставляло даже безмятежного отца Генри краснеть и запинаться.

- Да, - сказал Сорен, кладя руку на подбородок Кингсли и поднимая его лицо. - Твоя.

Глава 29

Север

Настоящее

Кингсли стоял у окна своей спальни, уставившись на город. С тех пор как он переехал на Манхэттен и захватил Преисподнюю, сделав ее собственной игровой площадкой, он испытывал чувство ответственности за свой приемный дом. Франция выплюнула его на просторы Манхэттена, и он приполз в этот район и решил купить его. Люди в его мире были ненормальными. Ущербными, сломанными, выброшенными, презренными, у них были деньги, у большинства из них, но им не хватало гордости, не хватало достоинства. Мир говорил им, что они ему не принадлежали, и они верили этой лжи. Или, возможно, это была не ложь. Возможно, люди, подобные ему, мужчины, которые чувствовали прилив власти, доводя женщину до грани ужаса, или которые, также как и он, чувствовали прилив блаженства, когда были поставлены на колени, на самом деле не принадлежат этому миру. Не дневному миру, во всяком случае, нижнему миру, миру, который сделал себя сам. Он и все его рода, принадлежали тьме, ночи, верхним комнатам, куда никому не было доступа. Такая женщина, как Нора Сатерлин, что бы мир с ней делал? Слишком сильна и умна, чтобы поддаться семейной жизни, она была бы обречена стать старой девой в глазах всего мира. У нее были тысячи любовников, и не было мужа. И Сорен, le prêtre, только половина его принадлежала миру. Мир видел хорошего священника, и мир был прав. Но другую сторону Сорена мало кто видел и мало кто мог говорить об этом. Кингсли хотел охранять людей, которые оживали только в темных уголках этого мира. Но кто мог защитить их всех? Поэтому, вместо них, он охранял полумрак. И кто-то нарушил границы его полумрака, и пролил кровь в доме Кингсли. Проливать кровь таким образом Кинг не позволял под его крышей без его согласия.

- Ты опоздал, Гриффин.

Кингсли обернулся и увидел красивого, разве что выглядящего изнуренным, молодого человека, стоящего в дверях своей спальни.

- Я приехал так быстро, как смог, Кинг. - Гриффин бросил чемодан на пороге, направляясь к нему. - Что, черт возьми, происходит? Мик в шоке. Я тоже. Не то, что бы я ему это сказал. 

Вздохнув, Кингсли поднял свой шерри и повертел, покрывая им стенки бокала. Он поставил его, так и не выпив.

- Как твоя новая зверушка? - Кингсли оглядел Гриффина с головы до ног. Любовь была добра к Гриффину Фиске. Таким уставшим, каким он, должно быть, был, он по-прежнему казался готовым и способным разорвать любого пополам, голыми руками. Хорошо. До этого тоже может дойти. - Приспосабливается к жизни в своем ошейнике?

Гриффин ухмыльнулся, скрещивая руки на груди и прислоняясь к столбцу кровати.

– Похоже на то. Мик… он и я, у нас все путем. Охренеть, как. 

Кингсли поднял бровь в удивленном одобрении. Так много сказано в нескольких словах. Но Кингсли не нуждался в словах. Блеск в темных глазах Гриффина рассказал ему все, что ему нужно было знать. Гриффин Фиске, в возрасте двадцати девяти, с пугающей комплекцией грубоватого бесцеремонного культуриста, нашел свою пару в обличье робкого, практически безмолвного семнадцатилетнего юноши. Вся Преисподняя еще гудела от известия, что их богатый, бисексуальный Властелин Вакханалии, был свергнут обратно на землю из-за любви. Все бросались насмешками, пока не увидели, что собой представляет Микаэль, и те, его серебристые глаза, которые сияли, как луна в беззвездную ночь. Кингсли видел немного себя в Микаэле - юный паренек, поклоняющийся человеку, который владел им, нуждающийся в страхе и боли насколько, насколько нуждался в доверии и нежности. Но Микаэль был лишь одной стороной Кингсли. Мальчик не имел доминирующего стержня в своем теле, как Кингсли объяснила Нора. Кинг изначально прислуживал, и это раздразнило его аппетит для большего. Но не служить, а стать мастером самому.

- Я рад слышать, что у тебя с твоим питомцем все хорошо. К сожалению, не все хорошо у меня и моих питомцев.

Глаза Гриффина слегка расширились.

- Что случилось?

- Сэди… ее убили.

- Как?

Гриффин опустил руки и подошел к Кингсли, глядя ему в лицо. Кинг посмотрел в сторону, не желая, чтобы тот увидел, насколько глубоко смерть Сэди тронула его.

- Ножом. В сердце.

- Срань Господня. У кого же такое большое желание умереть?

И действительно, у кого? Кингсли знал, что вопрос Гриффина был чисто риторическим. Он не спрашивал, кто убил Сэди, потому что, кто, вообще, в здравом уме посмеет нанести вред одному из драгоценных ротвейлеров Кингсли Эджа? Подразумеваемым ответом было никто. Ни единая душа. Только кто-то, как сказал Гриффин, желающий умереть. Или еще хуже, кто-то, кто уже мертв. Кингсли пожал плечами, так как это был его единственный ответ. Он знал, кто это сделал, но он никогда не скажет, никогда не смог бы сказать. Но он и не мог допустить, чтобы произошло еще что-нибудь. Ему нужно время. Время подумать и спланировать, и... он поднял руку к лицу и потер лоб.

- Кинг, мне так жаль. - Гриффин тронул его за плечо, и Кингсли кивнул. Несомненно, этот момент отчаянья Кингсли, Гриффин ошибочно расценил, как скорбь по его мертвой собаке. Пусть думает, что хочет. Правда, в любом случае, никогда не выйдет наружу.