Некоторые утверждают, что та антипатия - чтобы не сказать: ненависть, - которую Чебалло питает к Хоулингу, вспыхнула во время давнего конгресса во Флоренции, когда они оба наперебой добивались благосклонности светловолосой дамы-распорядительницы, в конце концов остановившей свой выбор на Хоулинге. С тех пор Чебалло не упускает случая прилепить удачливому сопернику ярлык комедианта, что Хоулинга отнюдь не сердит, а, наоборот, забавляет, он и сам утверждает, что мог бы стать величайшим актером, если бы, на свою беду, не обручился с наукой.
Хоулинг в свою очередь с той поры на каждом конгрессе, удостоверившись, что Чебалло где-то поблизости и сказанное наверняка достигнет его ушей, взял в обычай приветствовать старых друзей и знакомых пожеланием, чтобы предстоящий конгресс не был таким утомительным, как в свое время флорентийский, после которого он, Линдон Хоулинг, спортсмен и трезвенник, предпочитающий всем напиткам минеральную воду, буквально вполз в самолет на карачках. Он рад вновь встретиться со всеми, в том числе и с Чебалло, которому он энергично трясет руку и говорит "Привет!", добавляя несколько слов по-португальски, из-за чего Чебалло выходит из себя, ибо гордится тем, что он испанец, во-первых, и по рождению гражданин той же страны, что и Хоулинг, во-вторых.
Хоулинг же вовсе не собирается выводить его из себя" он просто все путает, потому что некогда вбил себе в голову, что поголовно все испанцы и португальцы обожают бой быков, который он лично считает злодейством, и с той поры не желает делать какое-либо различие между теми и другими. Точно так же он считает совершенно излишним вносить какие-либо коррективы в свое крайне смутное представление о географии Европы, озадачивающее любого европейца. "Мне пока еще не случалось приземлиться не в том городе, - говорит он, - летчики знают, куда меня везти, на то они и летчики".
Чебалло утверждает, что и тут Хоулинг ломает комедию. Может, так оно и есть. Ибо Хоулинг несомненно - даже Чебалло не решается высказать на сей счет каких-либо сомнений - обладает необычайной эрудицией в нашей науке, он и сам при случае говаривал, что этот том энциклопедии держит в голове. Выступая на конгрессах, он всегда говорит без бумажки. Причем никогда не путает фамилии ученых или даты важных открытий, но старательно избегает приводить названия каких-либо мест, расположенных за пределами северной половины его родного континента. Чебалло утверждает, что Хоулинг в состоянии пригласить всех на однодневную экскурсию из Рима в Гибралтар на верблюдах, поскольку и Рим, и Гибралтар входят, по его понятиям, в Средиземноморье, а значит, от одного до другого рукой подать.
Несмотря на все это, старина Линдон Хоулинг лучше ориентируется в мире, чем Лоренцо Чебалло, и в этом подлинная причина вражды между ними, как и моей дружбы с Хоулингом.
Чебалло - единственный из корифеев нашей науки, который не подписал знаменитое обращение ведущих ученых мира, адресованное всем тем, на ком лежит ответственность за дальнейшее развитие событий на нашей планете, - как правителям, так и исследователям. Он обосновал свой отказ в сенсационном интервью, где назвал такие обращения пустой болтовней, поскольку машина агрессии и контрагрессии давно приобрела самодовлеющую силу и вышла из-под контроля даже самых влиятельных людей в мире. "Механизмы, - сказал он, - окончательно завладели положением, и человек, объект их произвола, напрасно тратит силы, ломая себе голову над тем, как следует жить дальше и стоит ли жить вообще".
Хоулинг, бывший одним из инициаторов обращения к разуму планеты, ответил Чебалло с кафедры Калифорнийского университета одной-единственной фразой: "Думать о жизни не имеет смысла только в том случае, если ты уже мертв".
Ян Сербин чувствовал себя сейчас бодрым, как никогда; он подошел к большому зеркалу в прихожей, и оно с присущей зеркалу достоверностью зеркально воспроизвело мужчину средних лет, приглаживающего щеткой густые, слегка тронутые сединой волосы и вполне довольного своим видом.
Он знал, когда и почему появилась эта седина - наивные тревоги той мучительной ночи, которых могло и не быть. Не было причины, из-за которой стоило бы поседеть.
Он надел коричневый костюм и нашел его унылым и старомодным, а галстук пошлым и безвкусным. Все равно теперь придется покупать фрак, подумал он, куплю заодно и костюм, так что и времени лишнего почти не уйдет, надо только узнать, куда за всем этим ехать.
Он обратился за справкой к первому попавшемуся служащему в сервис-бюро отеля, и тот, казалось, уже знал, когда и зачем этому постояльцу понадобится фрак. Не прошло и пяти минут, как он сидел в такси, водитель которого, одетый лишь с намеком на форму, обладал столь высоким профессиональным уровнем, что прекрасно говорил на двух иностранных языках и вполне мог служить гидом для интеллигентных иностранцев или же компетентным советчиком для приезжих, желающих сделать покупки в здешних магазинах. Благодаря этим его достоинствам удалось купить все необходимое - и даже лишнее - за очень короткое время, а на прощанье гид и советчик заметил, что ходить по магазинам с Сербином - одно удовольствие, поскольку он точно знал, что ему надо, и при его идеальной фигуре не возникало никаких проблем.
Ян Сербин усмехнулся - знал бы он, что моя идеальная фигура не старше этого костюма.
Он спустился в ресторан - вдруг захотелось выпить рюмочку коньяку и выкурить хорошую сигару. Огромный зал производил приятное и успокаивающее (Сербин чуть было не подумал: уютное) впечатление благодаря расчлененности помещения и умелому расположению столов и кресел, а может, также и благодаря ненавязчивой простоте обстановки, подобранной с большим вкусом; он сел за столик у окна.
Наискосок от него, ближе к середине зала и недалеко от бара, сидели две молодые женщины, беседовавшие как-то вяло; ни намека на веселость, грусть или волнение, они вполне могли бы и помолчать - время от времени они и впрямь замолкали. Та, что была поменьше ростом и потоньше - вероятно, еще совсем молодая девушка, подумалось ему, - почему-то привлекла его внимание, хотя ни в ее внешности, ни в манере держаться не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Отнюдь не броская прическа - темные, слегка волнистые волосы коротко подстрижены; скромное, даже простенькое платье. Ничем не примечательна, только успел он подумать, как она на него взглянула.
В ее глазах читалась спокойная, уверенная в себе грусть.
Может ли грусть быть уверенной в себе? Линия рта у девушки не была грустной. Теперь она внимательнее слушала свою соседку, вероятно близкую подругу, разница в возрасте скорее всего невелика, вторая просто кажется намного старше. Холодные блестящие глаза, сильные кисти рук с короткими пальцами, на запястье широкий золотой браслет; беседуя, она рассеянно вертела в руках зажигалку, видимо машинально. Под шафрановой блузкой без рукавов ясно обрисовывалась высокая грудь; холеная кожа, покрытая южным загаром, крупный, беззаботно улыбающийся рот. Он задумался, подбирая эпитет, наиболее подходящий к ней, и остановился на слове "роскошная". Он горько усмехнулся. На месте Париса он бы наверняка вручил яблоко не той, какой следовало. Что он и делал, как только для этого представлялся приятный случай - впрочем, достаточно редко, а в последние годы и того реже. Приятность всегда оборачивалась для него неприятием, а иногда и неприятностями, о которых он, правда, довольно быстро забывал. Как если при сильном морозе схватиться мокрыми руками за железную ручку: лоскуток кожи непременно останется на ней.
Шафрановая блузка поднялась и пошла к выходу. Она была превосходно сложена и превосходно одета, но он даже не попытался представить себе, как она выглядит без одежды.
Пока она была тут, он чувствовал себя в безопасности, как бы по ту сторону решетки. В детстве он как-то оказался в зоопарке один у клетки с тигром. Я могу делать все, что захочу, а ты, тигр, ничего мне сделать не можешь. Теперь решетки не было, девушка могла делать с ним все, что захочет. Он вымученно улыбнулся ей и покинул поле боя, медленно переставляя негнущиеся ноги и втянув голову в плечи. Не заметив ступеньки, отделявшей эту часть зала, он споткнулся и чуть было не растянулся во весь рост на полу.