— Не будем говорить на эту тему, Иллирия Сергеевна, — тихо сказал Иван Егорович.

Он машинально закурил. Она молчала.

— Спички вот… Берите.

Молодость не имеет понятия о старости, но старость знает молодость наизусть. До глубоких лет живет молодость в человеке ненасытным желанием повториться. О, тема Фауста! Точно страшная буря прошла сейчас через Ивана Егоровича… Для чего ты приходишь, любовь, когда ты уже не счастье, а срам?

— Вот спички… Берите.

— А вы как?

— Берите, берите!

Только сейчас, когда они сидели рядом, единственный раз, Иван Егорович с пронзительным чувством горя подумал, что он мог бы полюбить эту женщину. В далеком прошлом… Мог бы или полюбил? Целомудренный до аскетизма, он тут же отверг мысль о любви к Иллирии Сергеевне как явную пошлость.

Привычно и глухо, как бывает в ночи, они переговаривались о простых мелочах их дачной жизни. Сидеть долго не пришлось, так как засвистела электричка. Иллирия Сергеевна поднялась. Она опять пожала руку Ивану Егоровичу, пошутила, что ему, видимо, не придется выступать в роли рыцаря, и ушла.

У Ивана Егоровича вдруг резко заболела голова, точно ее что–то держало, а теперь отказалось держать. Под ложечкой стало нехорошо, руки ослабли, затошнило. «Что это, мать моя, уж не так ли умирают?..» Не рискуя встать на ноги, Иван Егорович сполз с порожка и лег на холодную землю. Он испугался. Но тут наступил сладкий и черный провал, который называется обмороком и отличается от смерти только тем, что при нем бывает счастливое «после». Когда стало наступать это «после», оставленный на время живой мир опять показался Ивану Егоровичу сиреневым. Посредине этого мира плавал вагонный толстяк, говоривший Ивану Егоровичу что–то тяжелое, густое, отвратительное о вреде курения.

Еще не придя в себя, Иван Егорович понял, что отравился никотином и заболел.

Глава пятая

Для первого знакомства

Ирочку, что называется, током ударило. Она опрометью бросилась к телефону, который впервые за четыре дня зазвонил. Четвертый день она, в сущности, одна жила в новой квартире и несмело привыкала к ней. На старом месте телефона не было: жильцы не смогли договориться, как кому платить. Здесь телефон стоял в прихожей на маленьком столике перед зеркалом. До сих пор Ирочка лишь дважды узнавала время по телефону. И вот кто–то звонил… «Лучше, если бы не нам… не мне…»

Ирочка сразу узнала звонившего по голосу, но он уже третий раз спрашивал, узнала ли она его. Конечно, узнала. Звонил Володька. Это ее ничуть не удивило. Он должен был позвонить. Она не ждала Володьку, откровенно забыла о нем, героем ее романа, конечно же, должен был стать не Володька, а другой, совсем другой человек… Володька позвонил, и она знала, что это правильно. Ей захотелось притвориться, будто она не узнает его, но она всегда умела поймать себя на притворстве.

— Будет тебе! — с грубоватой простотой сказала она. — Позвонил, так назовись, скажи «здравствуйте». Чего ты там выламываешься?

Володьке где–то на улице, в будке автомата возле аптеки, сделалось не по себе: «Учит… Образованная!..» Сбавив игривость в голосе, он сказал:

— Ну, это действительно я, Володька. Здравствуй!

— Вот так. Теперь говори.

— А чего говорить?

— Ну и глупо.

— Опять глупо? Чего ты всех глупишь?

— При чем тут все? Просто ты сказал глупость. Позвонил и спрашивает, о чем говорить. Пойди подумай, а потом звони.

Володька с удовольствием подумал: «Вот дает!»

— Извиняюсь тогда, — сказал он в трубку.

— Да говори ты, чего тебе? — Ирочка рассердилась.

Володька помедлил. Дело осложнялось.

— Хотелось повидаться!..

— Ах, повидаться!.. А зачем?

— Так ведь… — Володька думал, что эти два слова многое должны объяснить.

— Ну что?

— Так ведь знакомые вроде… — Он воодушевился. — Телефон твой откопал, адресок… Знаешь, каких трудов стоило! Я к тебе, просто сказать, стремился, а ты с ходу: глупость!

— Не веди себя так.

— Как?

— Ты же прекрасно знаешь, о чем говорить. Вот и говорил бы.

— Я и говорю.

— Слушаю.

— Мне к вам зайти можно?

Она не знала, что ответить.

— Я сейчас зайду, — сказал Володька. — Я ничего… Не пьяный. Одет. Да я тут совсем недалеко. Жди… Меня из автомата гонят.

Раздались короткие гудки. Володька пошел сюда. Ирочка не знала, надо это или не надо. Ей было приятно и неприятно. «Ты подумай, как говорит! Не пьяный… Одет… Но зато телефон отыскал… Стремился!..»

Вот и у нее первое свидание. К ней идет чужой человек, который искал ее телефон, стремился к ней. «Не пьяный». Значит можно прийти и пьяным. Вероятно, в общежитиях принято являться к девушкам с водкой. Ирочка знала эти бараки с их бескультурьем напоказ: нате, глядите, какие мы! Наверно, и Володька такой же хулиган из барака, презирающий все городские приличия. Не то, конечно, совсем не то, о чем она столько мечтала!

Ирочка долго стояла у телефона, прислушиваясь к гулу лифта, который за все это время ни разу не остановился на их площадке. Сказать парню, чтоб он отчаливал, просто бездарно. Может быть, он славный парень. Среди таких ребят, как он, нет стиляг и пижонов.

Когда она услышала, что лифт наконец остановился на их площадке, на нее напал страх: как отнесется тетка к этому визиту?.. Не к Володьке вообще, а именно к тому, что он пришел. Не лучше ли выбежать вместе с Володькой на улицу, побродить по новому городу? Он уже стоял у дверей и звонил. Ирочка подумала, что тетка придет не раньше десяти вечера, а теперь только семь. Она открыла дверь.

Перед ней возник молодой человек в синем костюме, в голубой рубашке с рисованным шелковым галстуком и в серой фетровой шляпе. Следуя поветриям времени, Ирочка взглянула на покрой брюк. Широкие, крепко заутюженные, они угрожали своими складками, как носы броненосцев. По прихожей распространился запах одеколона «Жасмин». Ирочка взглянула Володьке в лицо. Даже от себя самой она хотела бы скрыть впечатление, которое произвело на нее свежее, худощавое, чуть скуластое лицо с прекрасными лихими глазами, полными какого–то простодушного детского света.

— Здравствуй, пескоструйщик. Входи!

— Пескоструйщики — это те, кто внизу. Которые аппарат заправляют. А я верхний… Мастер.

— Много зарабатываешь? — неожиданно спросила Ирочка.

— Ничего. Выгоняю…

— Устрой меня.

— Поговорим.

— Входи!

Рукопожатия не было. Не получилось.

— Входи. Нет, стой! Как же ты нашел нас?

— Секрет изобретателя.

— Скажи, как.

— Справился в домоуправлении, куда выписались.

— И все?

— А чего еще?

Ирочка пожалела, что узнала. Оказывается, очень просто. А говорит: стремился!..

Они вошли в ее комнату. Закатное солнце наискось било в угол желтым лучом. Не обращая внимания на игру света, Володька хозяйственно огляделся вокруг.

— Сила! — тихо сказал он.

— Дядю наградили этой квартирой.

— Везет людям!

— Он с семнадцатого года в партии и в той старой комнате прожил сорок лет. Понял?

— Понял.

«Нравлюсь», — привычно подумал Володька.

— Сядем? — весело предложил он.

— Садись.

— А ты?

— И я.

— Они сели на тахту. Володька опять внимательно огляделся.

— Сила!

— Ты другие слова знаешь?

— Знаю.

— Какие?

— Всякие.

— Давай говори.

Он задорно прищурил свои убийственно красивые глаза, отчего они сделались совсем детскими.

— А ты знаешь, не очень… С этой осени я тоже пойду.

— Куда пойдешь?

— В десятилетку.

— У тебя сколько?

— Семь классов.

— Тоже немало.

— Догоню… Не беспокойся.

— А я ничего…

— Думаешь, я глина? Я не глина.

Они говорили, как птицы поют, не делая никаких усилий. Володька по–мальчишески шмыгнул носом.

— Сам в гости набился и обрезаю.

— Кого?

— Кого? Тебя!

— Что–то я не замечаю.