— Что ты так официально, Джек? — упрекнул Абрамс. — Мы все-таки старые друзья, однополчане.

— У вас такой пост, господин командующий, что я должен постоянно поддерживать его авторитет, и прежде всего потому, что глубоко ценю и вашу дружбу, и ваш опыт.

— И все-таки, Джек, когда мы вдвоем, пожалуйста, давай быть такими же друзьями, какими были все предыдущие годы.

— Хорошо, Крейтон, мне это и лестно, и приятно. Спасибо.

— Ну, расскажи о своих первых наблюдениях здесь.

— Для этого у меня еще не было времени, а вот в Гонконге мои впечатления были омрачены до крайности.

— Гонконг для нас — почти другая планета.

— Видишь ли, Крейтон, там я увидел, наверное, кусочек того, что придется наблюдать здесь, — серьезно произнес Макрейтон.

— Что же тебя так обеспокоило?

— Я видел там офицеров, отдыхающих после Вьетнама, и они навели меня на грустные размышления.

— Пьют? Хватают китаянок? Курят марихуану? Скандалят? Неприятно, конечно, но после пережитого они могут немного расслабиться.

— Может быть, и пьют, и курят, но меня удивило не это, а разговоры, которые ведут офицеры.

Генерал Макрейтон по пути в Сайгон сделал трехдневную остановку в Гонконге, чтобы, как он говорил в Вашингтоне, войти в азиатскую атмосферу еще до прибытия во Вьетнам. В один из вечеров он решил посетить танцевальный зал, превращенный в клуб для американских военных, приезжающих в Гонконг на короткий отдых. Генерал пришел в клуб в гражданской одежде и сразу почувствовал не очень доброжелательное отношение: его приняли за одного из чиновников, которые не пользуются особым уважением военных и считаются чуть ли не главными виновниками их бед и страданий.

Макрейтон подошел к стойке бара и заказал коктейль. Не успел он сделать и двух глотков, как к нему, расталкивая танцующих, пробрался молодой капитан и, ткнув пальцем в грудь, агрессивно спросил:

— Ваша профессия?

Генерал опешил от напористости капитана.

— Не надо ничего говорить, — продолжал тот, — я и так вижу, что большой босс Белого дома. Не из Вьетнама ли, случайно?

— Наоборот, во Вьетнам, — стараясь не отвечать на резкий тон офицера, произнес генерал.

— Оружие поставляете или гробы для нашего брата?

— Я совсем по другой линии, капитан, — как можно более мирно ответил генерал.

— По другой линии, — с саркастической улыбкой, исказившей лицо, произнес капитан, — значит — делать доллары на нашей крови. Угадал? Дело верное и прибыльное. Тут не прогадаешь.

Капитан был выпивши, и генералу не хотелось обострять обстановку. Чего доброго, произойдет скандал. А быть замешанным в него заместителю командующего было ни к чему. Он постарался успокоить капитана.

— Понимаете, капитан, война во Вьетнаме не только забота военных, но и правительства Америки.

— Правительство! — лицо офицера снова исказила гримаса. — Плевать я хотел на правительство. Да знает ли ваше правительство, что такое тонуть в болотах среди змей и умирать в джунглях?! Загнать бы это правительство туда, где сидят сейчас мои парни, и посмотреть, как оно себя будет чувствовать.

— Простите, капитан, вам, видно, здорово досталось в последнее время? Вы устали, нервы у каждого не железные. Я вас понимаю, сам воевал в Корее. Знаю, что выпадает на долю нашего брата.

Капитан энергично встряхнул головой, в его глазах погас огонек первоначальной злости, взгляд стал твердым и осмысленным.

— Говоришь, воевал в Корее? Ну, знаешь, Корея — это совсем другое, — уже миролюбиво, медленно выговаривая каждое слово, сказал он. — В Корее воевал мой брат, он мне рассказывал, как там было. А наш отец воевал в Германии. Я теперь думаю, что мой старик не имеет и представления о настоящей войне.

— Как вас зовут, капитан? А то как-то неудобно разговаривать, не зная имени собеседника.

— Пит. Питер Саймон из Покателло, штат Айдахо, — сообщил он.

— А меня можешь называть Джон. Джон Кэмпбэлл, округ Вашингтон, — на ходу придумал Макрейтон. — Коктейль? Виски?

— Спасибо, Джон, — уже спокойно сказал капитан, — предпочитаю виски. Но следующая порция за мной, Джон.

— Хорошо, — генерал заказал виски и пригласил капитана за пустой столик рядом с баром.

— Извини, Джон, что я так накинулся на тебя. Ты прав, нервы не железные. А во Вьетнаме, даже будь они железные, не долго бы выдержали.

Генерал не обращал внимания на фамильярность капитана, ему хотелось получить информацию из первых рук о настроении военных, которыми ему предстоит командовать.

— Что, Пит, действительно трудно приходится там, во Вьетнаме?

— Сказать трудно значит сказать не всю правду. Невыносимо. Невыносимо, — произнес он, ударив ребром ладони по мраморному столику.

— Но ты же военный человек, Пит. Разве ты готовился к легкой жизни?

— Эх, Джон, как ты не поймешь, что ни один военный и подумать не мог, в какую переделку нас втянут. Ты знаешь, что мы там наделали? Когда я думаю, что мне снова возвращаться во Вьетнам, мне кажется, что я сойду с ума раньше, чем сяду в самолет. Понимаешь, Джон, Вьетконг воюет с нами, нас убивает и калечит, а мы убиваем всех подряд, без разбору. Убиваем, конечно, и солдат Вьетконга, не без этого, но больше убиваем тех, кто никогда и оружия-то не держал в руках.

— А не кажется тебе, Пит, что ты замахиваешься на самые высокие наши принципы? — попробовал генерал сбить направление мыслей собеседника.

— Принципы?! К черту тебя с твоими принципами. Много ты в них понимаешь. Одень вот мою шкуру да полезай в болото, тогда поймешь свои принципы лучше.

— Ты, наверное, неправильно меня понял, Пит, — Макрейтон решил смягчить тон, чтобы получше узнать направление мыслей капитана, — я имел в виду, что не следует жаловаться на судьбу, а принимать ее такой, какой дал ее всевышний.

— А мне, Джон, совсем не хочется лишать себя хоть маленькой слабости. Скажи, почему это может жаловаться на судьбу какой-нибудь мешок с деньгами, когда проигрывает на бирже, а тот, кто по его вине проигрывает свою жизнь, жаловаться на эту даму не может? Я видел столько смертей и крови, что не жаловаться, а проклинать судьбу должен.

— За твою счастливую судьбу, капитан, — мягко сказал Макрейтон, поднимая стакан. — За твое благополучие. Война, Пит, — добавил он, — всегда связана со смертью и кровью. Бескровных войн не бывает.

— Это верно. Только кто мы такие, чтобы быть там? По какому праву мы там? Мы что — боги, чтобы решать, кому как жить и кому как молиться? — спрашивал капитан. — Что у нас, дома мало забот?

Макрейтон заметил, что к разговору прислушиваются и другие офицеры. И, судя по выражению на их лицах, они целиком на стороне его собеседника.

— Может быть, ты считаешь, что мы зря впутались в эту историю? — спросил генерал, ожидая, что на этот немного провокационный вопрос офицер ответит отрицательно.

Однако он не ответил. Поднял стакан с виски, посмотрел его на свет и сделал несколько небольших глотков. А потом с глубокой тоской в голосе проговорил:

— Эх, Джон, если бы ты знал, сколько моих знакомых ребят нашли свою смерть там. Ребят, которых я знал со школьной скамьи. Их послали во Вьетнам, а на родину отправили в гробах. За что, во имя чего?

— Мы помогаем нашим союзникам отстоять идеалы свободы и демократии, — произнося эти слова, генерал понял, что с такими парнями, как этот уставший и издерганный офицер, так говорить неприлично. И ответ капитана не заставил себя ждать.

— Да наплевать нашим, как ты говоришь, союзникам на эту войну, солдатам, я имею в виду. Знаешь, как они воюют? Заберутся куда-нибудь в укромное местечко и отсиживаются, если нет поблизости наших советников, а потом возвращаются в расположение части и докладывают, что убили много вьетконговцев. Они даже не забывают израсходовать запас патронов и гранат, чтоб все выглядело натурально. А что творится в Сайгоне? Прилетишь туда, сам увидишь. Наш полковник рассказывал, что там все прогнило, министры и президенты всех мастей ведут войну только между собой, кто больше заграбастает наших долларов.