Полковник прихватил с собой десяток окрашенных в красный цвет благовонных палочек, снял ботинки и прошел к светильнику. Он зажег палочки, воткнул их в старинные вазы, наполненные песком, сделал глубокий поклон перед золотым изображением Будды и с интересом стал осматривать украшения главного зала. Красивые бронзовые курильницы со священными письменами на боках, большие цапли на бронзовых черепахах держали в клювах подсвечники, источавшие сладкий аромат горящих благовоний. По стенам пагоды были развешаны картины, повествующие о мученической смерти нескольких монахов. Из надписей он узнал, что большинство мучеников не легендарные распространители веры, а люди, подвергнувшие себя самосожжению в знак протеста против преследований буддистов в самые последние годы. Картины, выполненные в стиле буддийской религиозной живописи, повествовали не о делах далеких веков, а о бурных событиях текущего времени. «И здесь политика настойчиво вторгается в дела религии», — отметил про себя полковник.

Бесшумно ступая по мраморному полу, он прошел за алтарь и увидел Благочестивого Таня, склонившегося в молитвенном поклоне перед сонмом изображений святых.

— Простите, Благочестивый, что нарушил ваше уединение, — смиренно и с почтением произнес полковник.

— Чем могу служить вам? — спросил бонза, закрывая книгу священных сутр.

— Я хотел бы побеседовать с вами, Благочестивый, в уединенном месте, чтобы суетными словами не оскорбить лики святых.

— Зачем же вы пожаловали в святыню со словами и мыслями, могущими оскорбить божества?

— Земные дела и обязанности, Благочестивый, привели меня к вам. Поверьте, как искренне верующий в великие деяния Учителя я испытываю смущение перед его ликом, но земные власти, которым я служу, поручили мне нелегкую миссию побеседовать с вами отнюдь не на тему веры.

— Для меня нет власти, кроме власти Неба, — строго сказал служитель, потом смягчился, внимательно посмотрев на посетителя, — но я согласен принять вас. Пройдемте со мной.

Бонза повел за собой полковника через галерею, украшенную скульптурами последователей Будды, мимо маленьких келий, заполненных монахами в бордовых одеяниях, мимо трапезной — в свою келью, почти ничем не отличающуюся, кроме размера, от остальных: алтарь с горящими ароматными палочками перед изображением божества, поминальные таблички, цветные ленты, свисающие со стен, чайный столик и жесткий топчан, покрытый циновкой с крупным стилизованным иероглифом «фу» — счастье.

— Садитесь, — пригласил бонза полковника за столик.

Появился служка в коричневой тоге. Бонза молча дал какой-то знак, и служка исчез. Через минуту он появился с подносом, на котором стояли маленькие фарфоровые чашечки старинной работы и такой же чайник.

— Угощайтесь, — сказал бонза.

В чашечках было всегда по два глотка, но, не сделав их, нельзя было начинать разговора. Это было бы грубым нарушением веками установленного этикета.

— Наш народ, — сказал полковник, — переживает сейчас трудное время, Благочестивый. Злые силы, проникающие извне, приносят ему много бед и страданий. Он теряет веру, становится на путь неповиновения законной власти, устраивает смуты и беспорядки.

— Вы говорите о злых силах извне. А кто их призвал сюда со своими противными Небу порядками и орудиями уничтожения жизни? От их орудий содрогается и горит земля, огонь пожирает жилища и людей в них. Смерть стала хозяином на нашей земле.

— Я имею в виду, Благочестивый, противные нашей вере идеи, исходящие от безбожников, ввергших нашу страну в смуту и войну.

Бонза давно угадал своего посетителя. Он хорошо знал его покойного отца и не раз беседовал с ним о мудрости веры, и эти беседы доставляли обоим высшее наслаждение. К сожалению, сын не пошел по стопам родителя. Тхинь Тхиет Тань знал, где служит посетитель, и догадывался, по какому поводу он пришел.

— Разве те, от имени кого вы пришли говорить, не виноваты в этой смуте и войне? Разве не они позволили чужеземцам хозяйничать на нашей земле? Разве не повинны в гибели сонма людей разных вероисповеданий? Разве не видят они, как чужеземцы оскверняют наши вековые обычаи и веру? В огненном аду горят и рушатся наши храмы, и нет места для спасения тысяч и тысяч невиновных. О чем же вы хотите говорить со мной?

— Власти, поручившие мне побеседовать с вами, выражают глубокое сожаление, что священная пагода Тханькуанг стала источником распространения идей, вызывающих смуту и сопротивление. Она укрывает людей, уклоняющихся от исполнения гражданского долга, а это ведь не может быть угодно святому учению.

— Если вы считаете людей, отказывающихся убивать себе подобных соотечественников, отступниками от веры, то мы с вами не найдем взаимного понимания. Я не признаю за властью, которую вы представляете, права выносить осуждение за подобные поступки.

— Вера учит не вникать в мирские дела, внушать людям мысль следовать предначертаниям неба, готовить их исполнять свой долг как угодно ему, — сказал полковник.

— Эхо бурных событий не может не долетать до священного храма. Сюда приходят люди и просят научить их, как спасти себя и детей своих от гибели в муках. В нашей стране людям стало опасно открывать рот, чтобы сказать правду. Вам-то, я думаю, лучше известно, сколько людей сидит в ваших темницах, погибают там, подвергаются мучениям. И вы хотите, чтобы я и все последователи нашего Учителя стали отворачиваться от несчастных и преклоняться перед их преследователями? Мне стало известно, что власти расстреляли совсем недавно буддистов в городе Хюэ, расстреляли за то, что они осуждали жестокости. Я получил письмо от уважаемого Тхинь Тхиет Суна. Он просит меня рассказать об этом верующим, осведомить через газеты народ о совершенном преступлении.

— Если вы решитесь это сделать, Благочестивый, вам грозят большие неприятности. Вы можете оказаться в тюрьме.

— Сейчас настало такое время, когда каждый человек, прежде чем решиться на неугодный властям шаг, должен подумать, чем это может кончиться. Земные страдания только приближают человека к блаженству. Ваш покойный отец хорошо понимал это.

— Я хотел предупредить вас, Благочестивый, что на штурм крепости нельзя идти с деревянным мечом.

— Мы идем на штурм, как вы говорите, крепости с верой в победу справедливой воли народа. А это не деревянный меч, а оружие посильнее того, что привезли на нашу землю чужеземные захватчики.

Полковник поднялся.

— Я покидаю вас, уважаемый Тхинь Тхиет Тань, но подумайте о последствиях. Они очень серьезны.

— Спасибо за предупреждение, но у меня есть надежный защитник — вера в поражение злых и враждебных нашему народу сил.

Через день бонза Тхинь Тхиет Тань устроил пресс-конференцию, на которой рассказал о беседе с полицейским полковником, о расстреле буддистов в Хюэ, и попросил журналистов донести до народа правду о преступлениях президента Тхиеу и его правительства. Его арестовали прямо в пагоде Тханькуанг.

Спустя неделю пятерка военного трибунала приговорила настоятеля пагоды к десяти годам тюремного заключения за укрывательство дезертиров и лиц, избегающих призыва в армию, а также за неповиновение властям и оскорбление главы государства.

Через месяц, не справившись с бурно нарастающим протестом буддистов против ареста бонзы, власти вынуждены были выпустить его на свободу, предупредив, однако, что занятие политикой — не дело бонзы, если он хочет продлить свои дни на этой земле.

Бонза будет убит через два года после того, как выйдет на улицу во главе своих последователей и верующих, требуя отставки правительства, запятнавшего себя преступлениями.

Спасаясь от невыносимого сайгонского пекла, вице-президент, вице-маршал авиации Нгуен Као Ки решил выехать на три дня в Далат. Там у него была своя вилла, вызывавшая зависть многих богатых людей, обосновавшихся в этом благословенном краю, где круглый год ровная температура, горный прозрачный воздух, хвойные леса реликтовой сосны, источающей целебные ароматы.