— Мама, ты где сейчас? — чуть ли не закричала Нелли, плохо слыша себя саму из-за звона в ушах. — Дома или в больнице?

   — В больнице... Возле операционной... Приезжай скорее...

   Мобильный чуть не выпал из похолодевшей руки Нелли. Стук пульса в висках, вой метели в сердце.

   — Что случилось? — Кира, подойдя, заглянула Нелли в глаза.

   — Папу... сбила машина... ему нужна кровь, — глухо повторила Нелли угасающим эхом слова матери. — Четвёртая отрицательная... У них только половина того, что требуется.

   — У меня и у Крыса четвёртая минус. — Голос Киры прозвучал спокойно и твёрдо, и Нелли поймала ртом возвращающуюся в её грудь жизнь...

   А Кира тем временем уже обувалась в прихожей. Леська, стискивая в руках альбом, смотрела на Нелли своими всезнающими, недетскими глазами.

   — С дедушкой всё будет хорошо, — сказала она.

   — Да, Лесь, всё обязательно будет хорошо, — кивнула Кира. — Так, я на байке — за Крысом, а вы уж как-нибудь сами доберётесь. Лучше на такси. — И спросила: — В какой отец больнице?

   — Первая городская, отделение экстренной хирургии, — пролепетала Нелли.

10

   Холодная земля хрипела, пульсируя корнями-сосудами, древесные кроны сплелись в сплошной шатёр. Живой, разумный туман струился между стволами, в каждой его капельке кричала одна из растворённых в нём душ.

   Длинный, сырой подземный тоннель кончился, и Нелли выползла из его чёрной пасти, чтобы припасть грудью к этим шершавым, похожим на удавов корням. Дыра за её спиной дышала и стонала: «Ом-м-м...» Глубинное пение отзывалось под рёбрами вибрацией.

   Рука в белой перчатке высунулась из подземного мрака, щупая землю совсем рядом с ногой Нелли. Подброшенная пружиной собственного безгласного крика, Нелли окунулась в леденящую безнадёжность бегства.

   Сколько раз она так убегала — не счесть. Сколько раз Джокер её догонял? Да всегда! Можно и не считать. В ней мгновенно разрывалась желатиновая капсула решения: бежать. Только так и никак иначе. Иных выходов она не успевала увидеть — она, вечная Алиса, ползающая по тоннелям следом за белым кроликом из одного Зазеркалья в другое.

   И все Зазеркалья оказывались одинаково беспросветными, куда ни сунься.

   Позади неё развевались крылья чёрного плаща — упыриные крылья, только больших ушей и клыков не хватало её преследователю, чтобы выглядеть как Дракула. Застывший клоунский оскал маски, шляпа с бритвенно-острыми полями, способными перерезать горло и — пустота вместо души. Эту дыру у себя под сердцем Джокер хотел заполнить за счёт Нелли.

   Это был не смех: монстры без души не умеют смеяться. Это был полурык-полустон, доносившийся из-за частокола неправдоподобно длинных зубов из папье-маше. Джокер звал Нелли, тянул руки к ней, а стволы мелькали, уносясь в туман прошлого.

   Было ли бегство единственным выбором? От кошмара к кошмару она даже не успевала задуматься над этим — просто неслась прочь настолько быстро, насколько ей это позволяли подкашивающиеся ноги. Но сейчас Нелли была на новой ступени: она осознавала, что нужны перемены.

   Обняв холодный ствол дерева, она переводила дух и с содроганием терпела щекотные прикосновения рук в белых перчатках. Мягкие, ласкающие, они совсем не походили на прелюдию к убийству. Она подпустила Джокера к себе, чтобы узнать: а есть ли вообще в этой игре другие варианты? Нелли всё время играла по одному сценарию и была до скуки предсказуемой — настало время шагнуть в сторону с проторенной тропинки, неминуемо ведущей в пропасть.

   Дыхание Джокера пахло слежавшейся осенней листвой, тухлой стоячей водой и канализационной слизью. В его звуке шуршали несбывшиеся надежды, мёртвые мечты, несостоявшиеся радости. Лишь мудрое дерево с живой душой знало, чего Нелли стоило не завопить и не сбросить со своего плеча эту тряпичную руку — такую неживую, кукольную и мягкую, как у Страшилы из «Волшебника Изумрудного города», но в любой момент способную стать твёрже камня.

   — Сколько стоит килограмм жареных гвоздей? — процедила Нелли сквозь стучащие от страха зубы.

   Джокер замер с вопросительным рыком, а в руке Нелли материализовалась раскалённая сковородка, полная шипящих в масле гвоздей. Дальше всё происходило как в фильме со спецэффектами: взмах сковородкой — и Джокер гибко откинулся назад, уворачиваясь от летевшей в него тучи гвоздей.

   — По-моему, ты глотнул не ту пилюлю, Нео, — хмыкнула Нелли. — Наши забили пять голов, чехи — один. Угадай, кто выиграл?

   Взвесив на ладони футбольный мяч, она подожгла у него фитиль и метнула в Джокера. Тот принял мяч на грудь, поддал коленом, перебросил на другое... Бабах! Когда облако нарисованного взрыва рассеялось, незадачливый футболист в маске стоял в комичной позе, далеко отставив зад и скрючив пальцы, торчавшие из обгоревших перчаток. Вся маска покрылась копотью, но, по мультяшным законам, её обладатель остался жив и почти невредим.

   — Отгадай загадку: с луком и яйцами, но не пирожок. — Страх съёжился в маленький комочек, и Нелли просто вынула его у себя из груди и выкинула прочь.

   Достав из колчана стрелу, она натянула лук. «Пиу!» — пропела стрела и пронзила яблоко на шляпе Джокера.

   — Ответ: Робин Гуд, — усмехнулась Нелли.

   Стоило ей перестать бояться, как Джокер потерял свою силу и власть над ней. Он медленно осел, как тающий сугроб, его маска подёрнулась сеткой трещин, а звук при этом был такой, словно кто-то давит яичную скорлупу. Нелли замерла в ожидании...

   Хлопья осыпающейся, как извёстка, маски открыли под собой лицо старухи. Каждая трещина на улыбающейся личине соответствовала глубокой отметине времени на дряблой коже, и только глаза выделялись своей пронзительностью и ясной молодостью. Узнавание медленно пускало ростки из изумлённой души Нелли... Седые космы колыхались в тихих струях живого тумана, слёзы катились по морщинистым щекам, а иссушенные старостью губы шевелились в скорбном шёпоте.

   — Я боюсь, что люди меня осудят... Что они будут плевать в меня, потому что я люблю не мужчин, а женщин. Я боюсь, что потеряю работу. Я боюсь, что останусь одинокой навсегда. Мне не вырастить дочь, это так трудно... Я боюсь, что она станет в классе изгоем из-за меня. Дети так жестоки... И взрослые тоже. Я боюсь введения ювенальной юстиции. Я боюсь органов соцопеки. Я боюсь, что что-нибудь случится с папой. Я боюсь смерти, потому что тогда Леська останется одна... Я так боюсь, Нелли! Я вся — олицетворение страхов. Они отнимают у меня силы, здоровье, пьют мою молодость. Что мне делать? Может быть, ты знаешь?

   Если бы существовало зеркало, показывающее лица людей через много лет, Нелли увидела бы в нём эту женщину. Комочек страха, выброшенный из груди, мяукал у подножья дерева, и Нелли, подобрав пушистого зверька, присела рядом со своим коленопреклонённым двойником.

   — Просто пожалей его и отпусти.

   Старческие узловатые руки приняли жалобно пищащее создание, а глаза озарились улыбкой.

   — Это — мой страх? — удивилась семидесятилетняя Нелли. — Такой маленький... И совсем не страшный.

   Зверёк рассыпался в её руках песком и утёк сквозь пальцы.

   А на плите шумел чайник. Набор прихваток на стене, ножи, упаковка чая, блюдо мандаринов — это была кухня её детства, а сама Нелли, словно переев молодильных яблок, стиснула своими детскими ручками руку отца — большую, сильную, с порослью жёстких волосков. Дух Нового года горчил предчувствием чего-то печального, Нелли томилась от непонятного груза на сердце. Под ёлкой она нашла куклу, обрадовалась, но счастье звенело грустными нотками.

   — Ну, чего ты? — Отец подхватил её, усадил на своё колено и ласково подёргал за бантики.

   — Папа, я не хочу, чтобы ты уходил, — осознав свою тоску и глотая тёплые слёзы, пролепетала Нелли.

   — Все мы уходим, доченька. Нет вечных людей. — Отец чистил мандарин, и тот источал свежее благоухание, прочно сплетённое с Новым годом. — Ты ведь уже совсем взрослая у меня. Даже если я уйду, у тебя всё будет хорошо. Растение даёт семена и засыхает, а из семян растут его потомки. Так уж устроено в природе.