- ...я тогда обрыдалась.
- Да ну? А я думал тебе соринка в глаз попала.
- Издеваешься? Все, иду спать.
Уже с неделю Моцарт не писал лежа: на левом боку сразу начинались перебои в сердце, а на правом писать у него не получалось. Он наловчился это делать так: сооружал на кровати что-то вроде сиденья, упираясь на две высокие подушки, на деревянной доске раскладывал бумаги, ставил чернильницу. Рядом лежала скрипка. Все-таки писать стоя, как это делают Лойбль и его коллеги, он не будет никогда. Стоя нужно либо играть, либо дирижировать.
... Часа через два он незаметно уснул, вернее, забылся в полудреме - полусне. Перо так и осталось в руке... Огромный зал, шум голосов, настраивается оркестр: ля, ми, ре, соль... А вот и он, Моцарт, красиво одетый, в блестящем камзоле выходит и кланяется публике, которая встречает его шквалом аплодисментов. Становится полубоком и к оркестру и к залу. Заиграла музыка. Ну, конечно же "Eine Kleine Nachtmusik" - "Маленькая ночная серенада". Боже, как легко скользит смычок, неужели эта дивная музыка написана им? В какой-то момент ему почудилось, что он скворец, сидящий на ветке. Звуки сами льются из трепещущего горла, славя прекрасный божий мир. А в зале, сколько в зале знакомых лиц! Кто там справа, в первом ряду? Неужели папенька? Анна Мария, дражайшая моя мамочка, и ты здесь?! Тебя же столько лет нет на свете... Впрочем, разве это важно сейчас? А вот и Мария Анна, любимая сестренка. И Кузиночка, Анна Текла. Она смотрит на меня такими же влюбленными глазами, как тогда, в Париже. А это кто? Иероним Коллоредо, зальцбургский князь-архиепископ? Негодяй! С какими словами он выгонял меня со службы: "Я не хочу иметь никакого дела с таким жалким подлецом". Титулованный хам в мантии, святоша, поднимающий глаза к небу, а с людьми обращающийся хуже, чем со своими собаками. Сколько не живу, кровь закипает в моих жилах при воспоминании об этом человеке. Но странно, сегодня меня это совсем не трогает... Штадлер, Пухберг, брат и сестра Жакины... Зигмунд! Я рад тебя видеть, дружище.
Что это? Закончилась третья часть серенады, сейчас начнется Rondo-Allegro, но я... я забыл еJ?! Господи, как же так? Что играть дальше? В зале смех. Почему? Где мой камзол? Я голый! Чем же прикрыться? Парик, скрипка - больше у меня ничего нет. Они показывают на меня пальцем. И уходят, уходят, уходят. Коллоредо, Штадлер... Антон? Почему? И папа? Он встает. Любимый, наилучший из отцов, останься! Сел на место. И Зигмунд и сестра, и Кузиночка - они продолжают сидеть. Отчего они плачут? Но где же моя одежда? Мне холодно... Господи, помоги мне! Господи, погиб я! Не верю, что Ты не слышишь меня. Не оставь меня, Господи... Откуда это светящееся облако. Оно обволакивает сцену, меня, зал, скрывая дорогие лица. Я могу видеть их, словно через пелену тумана. Но стало тепло. И музыка... Музыка. Откуда она? Боже, какая чудесная музыка, разве возможно написать еJ человеку? А сквозь розовый свет я вижу, как начинает наполняться зал незнакомые лица, их много, как их много. Но откуда это музыка? ... Моцарт открыл глаза. Со словами: "Я понял все", он вскочил с постели. Несколько раз в течение дня Констанца пыталась прервать его работу, но ни к обеду, ни к ужину, Вольфганг не вышел.
- После, после, милая женушка. Похоже, я успею дописать реквием. Я все, все понял.
- Что ты понял Вольфганг? Лицо его горело, Моцарт на секунду оторвался от бумаги:
- Это был сон. Или не сон. Но... мне трудно его передать. Главное, я все понял: не было тупика, Констанца! Я пошел своей дорогой, точнее, даже тропинкой. И в какой-то момент мне показалось, что я заблудился. Они звали меня...
- Кто - они? Ничего не понимаю, Вольфганг.
- Они звали: вернись, а то мы забудем тебя! Но я не вернулся.
- Это аллегория, дорогой?
- Нет, это жизнь. И еще я понял, что за талант надо платить. Сначала я пел, как скворец, и людям это нравилось. Но однажды мне услышалась другая музыка, понимаешь, другая! Значит, я заслужил ее. - Неожиданно Моцарт замолчал и грустно улыбнулся:
- Вот видишь, ты ничего не поняла. Пожалуйста, иди. У нас еще будет время поговорить.
Констанца поняла, что с ее мужем происходит что-то необычное. По всему полу валялись исписанные нотные листы. Она вышла из комнаты и вздрогнула от неожиданности: в коридоре стоял Лойбль.
- Ох, как же вы меня напугали, - Констанца схватилась за сердце. - Я и не слышала, как вы вошли.
- Люблю входить тихо, госпожа Моцарт. Сегодня ваш супруг не стучал мне в стену, вот я и заволновался, не случилось ли чего. И решил сам принести. - С этими словами Лойбль протянул Констанце бутылку вина. Странно, его лицо улыбалось, а глаза нет. Она посмотрела в них - и все поняла. Лойбль кивнул ей.
- Сегодня. Сейчас. Восемнадцать обычных доз в один стакан. - И добавил тоном, не терпящим возражения: - Идите!
Руки плохо слушались ее. Все приготовив, Констанца понесла вино в кабинет мужа. Неожиданно для себя она стала напевать, тихо- тихо. Голова кружилась. Как ей хотелось бросить это вино об пол и убежать - далеко- далеко, куда глаза глядят. Но сейчас они глядели в темно-красную жидкость, дрожащую на подносе.
- Дорогой, если уж ты не ел, то хотя бы...
- Что? - Моцарт поднял голову. Из его глаз текли слезы. Констанца поняла: Вольфганг просто не видит ее, находясь в мыслях далеко за пределами этой комнаты.
- Ничего, работай. Я завтра зайду. У самых дверей стояли Лойбль и Штадлер. Кларнетиста она никогда не видела таким: исчезла развязная улыбочка, он нервно теребил локон парика.
- Неужели Мастер ошибся в вас, дорогая госпожа Моцарт. Помните, вы - наша. - В голосе Штадлера слышалась явная угроза. - Идите обратно. Это надо сделать сегодня.
- Я не могу, не могу, не могу, - женщина заплакала. - Это выше моих сил. Вы же тогда о любви говорили. Пожалейте нас, пожалуйста.
- Все ясно. Лойбль, передайте мне поднос. Взяв поднос, Штадлер распахнул дверь...
- А вот и я, мой друг! Констанца медленно осела на пол. Лойбль презрительно фыркнул:
- Я всегда говорил, на женщину нельзя положиться.
5
Скончался Моцарт в ночь с четвертого на пятое декабря, через восемнадцать дней после освящения масонского храма. Реквием он так и не успел закончить. Лечащие врачи Клоссет и фон Саллаба констатировали диагноз: ревматическая воспалительная лихорадка. Отпевание проходило в соборе святого Штефана, том самом соборе, где когда-то Моцарт венчался с Констанцей...
За гробом самого великого сына Австрии шло всего шесть человек: его ученик Зюссмайер, который позже закончит реквием, виолончелист Орслер, капельмейстер Розер, швейцар из "Серебряной змеи" Дайнер, венский меценат барон фон Свитен и... Антонио Сальери. Холодный дождь монотонно стучал о крышку гроба. Дайнер, слегка оробевший от присутствия столь важного господина, как Свитен, несмело произнес:
- Говорят, когда хороший человек умирает, идет дождь... Ему никто не ответил, но швейцар сделал еще одну попытку, обратясь уже к одному Сальери:
- Господин Моцарт был такой сердечный человек. Помню, зайдет к нам... Сорокалетний итальянец поднял на Дайнера невидящие глаза. Лицо его было мокро. Наверное, от дождя, который с новой силой заиграл свой реквием по венским мостовым и по крышке гроба - последнего пристанища Вольфганга Амадея Моцарта.
Живите с Богом.
Над всею Русью тишина, Но - не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет, И думу думает она.
Н. А. Некрасов.
1. Много храмов на Руси. Каждый по-своему красив. Но нет прекраснее маленькой белоснежной церкви, что многие сотни лет стоит на святой и древней Владимирской земле. Храм Покрова на Нерли...
... В тот год я шел к нему через непролазные топи северной Мещеры, маленькие деревеньки, спрятавшиеся в лесах под Судогдой. До этого мне довелось видеть знаменитую церковь, построенную князем Андреем Боголюбским только на репродукциях и календарях. И стремление наконец-то воочию увидеть это чудо было так сильно, что я не обращал внимание на проливные дожди, сопровождавшие меня всю дорогу. Самый сильный дождь пришелся на предпоследний день пути, когда леса должны были вот-вот расступиться и уступить место лугам былинной Клязьмы. Вода лилась сплошным потоком, так, что дышать было трудно. Лесная дорожка, круто сбегающая вниз, превратилась в сплошной поток. Я поскользнулся, и он, словно я сидел на санках и съезжал с ледяной горки, стремительно понес меня вниз. На мое счастье, в деревеньке Ширманихе, куда я благополучно "въехал", меня приютили на ночь добрые люди. Ложась спать в роскошную постель, уставший, но уже сухой, накормленный, трогаю губами медный образок с изображением святителя Николая: