— Молодец, малец, хорошее молоко принес, — сказал вновь появившийся очкарик.

— Так ведь это же от нашей Зорьки! — выпалил я.

Парни на крылечке засмеялись, очкарик тоже улыбнулся.

— Ну, раз от Зорьки, тогда оно и не может быть плохим, — сказал он. — Приноси завтра еще.

Мне совсем не хотелось уходить от этих веселых приветливых парней, я несколько раз оглядывался и снова слышал, как они говорили о своем загадочном Алехине. Мне только никак не верилось, что это и есть шахтеры, которые спускаются глубоко под землю, в шахту, где совсем нет ни солнца, ни облаков, ни зеленой травы, и там, в темноте, каким-то образом «рубают» черный тяжелый уголь.

На плакате, который висел у нас в избе вместо картины, я видел настоящего шахтера. Это был богатырь с волевым, измазанным угольной пылью лицом, в прорезиненной непромокаемой куртке и такой же широкополой шляпе с длинным мягким козырьком сзади. В руках этот богатырь держал рубчатую каску и зажженную лампочку-шахтерку, от которой во все стороны расходились лучи.

И я, шагая за теткой Пелагеей, был уверен, что где-нибудь и на улицах поселка обязательно увижу настоящего шахтера. Но навстречу нам шли самые обыкновенные люди — мужчины, женщины, девушки, правда, одетые по-городскому, не как у нас в Больших Ключах.

Возле хлебного магазина уже стояла пестрая толпа. Здесь были и женщины с поселка, и деревенские старухи с сумками и пустыми бидонами из-под молока, и такие же, как я, мальчишки и девчонки. В сторонке особняком стояло несколько мужчин. И я с изумлением отметил про себя, что они тоже, как и парни в общежитии, говорили все о том же Алехине! «Наверное, это самый главный шахтер», — решил я. Но на всякий случай все-таки спросил у мальчишки, оказавшегося рядом:

— А кто такой Алехин, ты не знаешь?

— Ты что, сельский? А, молошник, — сощурился он, но все- таки снизошел до меня и объяснил:

— Алехин — бригадир проходчиков на нашей шахте, герой труда. У него и Золотая Звезда есть, на новом костюме, какой он по праздникам всегда надевает.

И, словно спохватившись, что рассказывает такие всем известные истины, он, явно подражая кому-то, добавил:

— Да ты что, газет не читаешь? Ведь нашего Алехина вся страна знает!

Я хотел было спросить у мальчишки, кто такие «проходчики», но в это время открылся хлебный магазин и толпа хлынула в дверь. Мы с теткой Пелагеей тоже поспешили занять очередь, но все-таки оказались почти в самом ее хвосте. Хлеба оказалось мало, так как возчик из пекарни еще не приезжал, и неизвестно было, приедет ли он до обеда вообще, поэтому кое-кто пытался втиснуться в очередь к своим знакомым, поближе к весам. Но задние напирали, переругивались с передними, с продавщицей, и очередь превратилась в плотную стенку.

Хлеб подходил к концу, очередь-стенка скоро расслабилась, понимая, что напирать все равно бесполезно.

— Алехин, Алехин идет!

— Пропустите без очереди!

— Да потеснитесь вы, бабы!

Я вытянул шею, стараясь увидеть Алехина. Он стоял у прилавка напротив продавщицы — могучий, широкоплечий, в прорезиненной непромокаемой куртке и такой же шляпе. Ну, точь-в-точь богатырь с плаката, который висел у нас дома. Даже лицо его было так же припорошено пылью. «Наверное, только что из шахты вылез», — восхищенно думал я, стараясь увидеть у него зажженную шахтерскую лампочку. Но вместо нее Алехин почему-то держал в руках небольшой ременный кнут. Он широко улыбался, протягивая через головы женщин деньги продавщице.

— Пропустите Алехина без очереди!

И тут мне показалось довольно странным, что все, кто был в магазине, почему-то смотрели не на богатыря, а на другого человека — невысокого, в серой кепке и стареньком, заштопанном на рукаве костюме. Он смущенно улыбался, пристроившись в самом конце очереди.

— Из-за чего такой шум? — негромко говорил он. — У меня же есть время, постою…

— Хлеб кончается, Андрей Николаевич! — крикнула ему продавщица. — Теперь только к обеду привезут. Идите сюда, сколько вам свешать?

Она, не глядя, рывком сунула в руки богатырю буханку, а сама все продолжала смотреть на человека в стареньком костюме. Это и был настоящий Алехин. Он все-таки купил хлеба без очереди и быстро ушел, явно смущенный вниманием всего магазина.

А богатыря мы с теткой Пелагеей увидели в тот день еще раз, когда возвращались домой. Он лихо восседал на длинной бочке, установленной на дрожках, и погонял ременным кнутом понурую лошадь.

КОЛЕЧКО ИЗ МЕДНОЙ КОПЕЙКИ

Тиха, спокойна в сумерки деревня.

Чуть опустив бревенчатые плечи,

Стоят усталые от зноя избы.

Девчонка, Длинноногая, как цапля,

Корову гонит…Та идет неспешно

И вдавливает в землю сор и щепки.

Куда-то грузовик с зерном ползет

.

А над дорогой — месяца осколок,

Как треснувшая фара, от которой

Давно уж потерялось полстекла…

Тетка Пелагея жила от нас через три двора. Я любил заходить к ней в гости. Неказистая избушка ее казалась мне похожей на большую растрепанную курицу. Но дома тетка Пелагея бывала редко, чаще ходила по дворам и грелась у чужого огня, расплачиваясь за это нехитрыми деревенскими новостями.

Была она одинокая и какая-то бесприютная. Но в деревне любили ее за бескорыстный нрав и еще за то, что отменно умела печь пироги. В доброе довоенное время ни один торжественный стол не обходился без Пелагеиных пирогов. Поджаристые, румяные, начиненные яблоками, капустой, пшенной кашей с морковью и яйцами, а то и просто картошкой, пироги эти были украшением любого стола. Даже спрятанные до времени где-нибудь в дальнем чулане, они подавали о себе весть своим ароматом.

Пытались по ее рецептам печь пироги и другие хозяйки, и неплохо пекли. Но таких, как у тетки Пелагеи, у них никогда не получалось. Поэтому в Больших Ключах говорили, что у нее — золотые руки.

— Что-то давно Пелагея не заходит, не заболела ли? — иногда озабоченно говорила мама.

Я тут же отправлялся ее проведать, но дверь избушки оказывалась завязанной на веревочку — не от недобрых людей, а от ветра и проказливых коз. Значит, тетка Пелагея жива-здорова и скоро должна к нам зайти.

Через день-другой она действительно появлялась, усаживалась на зеленый сундук возле дощатой перегородки — ее любимое место, и неторопливо разговаривала с мамой или дремала. Ради ее прихода мама всегда зажигала висячую керосиновую лампу, и в избе у нас сразу же становилось светло и празднично. Мы ужинали все вместе горячей рассыпчатой картошкой, которую высыпали из чугунка прямо на стол, и запивали холодным, кисло-сладким свекольником. В то полуголодное время мне казалось, что ничего вкуснее свекольника на свете и быть не может.

После ужина я садился с теткой Пелагеей на сундук и просил ее рассказать сказку про золотое колечко. Она знала только одну эту сказку, но мне никогда не надоедала ее слушать.

В некотором царстви-и, в некотором государстви-и, — слегка нараспев начинала рассказывать тетка Пелагея, — жила-была девочка со старой матерью. Жили они бедно, ели-пили несладко, да и то не каждый день. Пришло время, мать у девочки умерла, и осталась она одна-одинешенька. Никакого богатства у нее не было, кроме проворных рук да золотого колечка, подарка матери. Умирала мать — говорила:

— Береги это колечко, доченька. Оно тебе счастье принесет.

Схоронила девочка мать и пошла наниматься в работницы к богатому хозяину: есть-пить надо.