Борис молчал.

В комнату заглянул отец Альтоса:

— Не курите тут? Борис-то молодец, а эти шалопаи… Я в твои годы партизанил уже, а ты все по подвалам ночуешь?

— Что вы, дядь Вань, — басом ответил Старуха, — в фэзэу документы подал…

— Вам теперь бояться нечего — хоть работай, хоть учись!

На автобазу Альтоса оформил отец, где работал сам. Он зачислил его учеником слесаря, хотя мог принять по первому разряду, как многих других. Альтос сначала подметал цех, мыл в соляре железки, учился разбирать моторы, а потом сдал на разряд. Отец ни во что не вмешивался, за это Борис его уважал.

Старуха сказал будто никому, в потолок:

— Дельце есть одно. Провернем, а?

— Я с этим завязал, — сказал Борис.

— А я и подавно, — ответил Альтос.

— Не боись, — начал уговаривать Старуха, — раньше же не накрывали!

— А сейчас накроют, — усмехнулся Борис.

Они еще посидели, послушали пластинки «Ландыши», «Пчелку». Альтос зевнул, и Борис понял, что пора уходить — человек после работы, хочет отдохнуть.

На улице накрапывал дождик, и от туч стало совсем темно. В домах горели окна, только двухэтажная школа с недоконченной пристройкой возвышалась черной мрачной горой. Где раньше висели портреты — серели облупленные простенки. Борис подумал, что бои закончились, все разошлись, и в физкультурном зале сейчас пусто. Ему стало тоскливо, и он поежился. Старуха, будто отгадав мысли, предложил:

— Пошли в столовую. Там выпускной у вечерников.

Старуха всегда знал, что и где происходит. Когда Борис видел его лицо с выпяченными зубами, сразу ожидал новостей. И не ошибался. То Старуха рассказывал, кого на танцах пырнули, то — кто купил на их улице машину.

Он знал даже, когда в их район приедут ревизоры из центра. Слушать его было интересно и в то же время противно. Но ведь другу детства не скажешь: «Заткнись!»

Раз друг — надо идти с ним, куда зовет.

По дороге Старуха еще раз намекнул на «дельце», однако Борис отмолчался.

На крыльце столовой горел яркий свет, несколько парней в костюмах и в галстуках курили и громко переговаривались. В вечерней школе учились ребята с автобазы, молочного комбината, из стройуправления — они были старше Бориса, но знали его и, когда он подошел, замолчали. Старуха стал шептаться с одним из них, а Борис отошел в сторону. Тут из-за дверей выкатился клубок из трех человек. Двое наседали на одного и уже успели хорошо попасть, потому что у того из носа текла кровь. Борис крепко схватил одного из наседавших за плечо.

— Пошел ты… — свирепо огрызнулся тот, но узнал, кто перед ним.

— Бросьте, ребята, — сказал Борис, — что вы в самом деле…

Второй подскочил и горячо начал объяснять Борису:

— А они меня как вчетвером отметелили, а?

— Теперь вас двое — несправедливо, — сказал Борис.

— Да где ты ее видел, справедливость?! — снова закричал первый. — Думаешь, посадили кого?! Папочка заступился!

Тем временем тот, которого били, деловито высморкался и убежал, на ходу крикнув: «Еще встретимся!»

Проблема сама собой решилась, и все вернулись в столовую.

Парень, с которым толковал Старуха, сначала молчал, слушал, потом стал отрицательно мотать головой. Борис нетерпеливо вертел шеей, потому что дождь начал накрапывать сильней.

— Не хочет, — подошел к нему Старуха. — Говорит, в другой раз.

— Чего в другой раз? — не понял Борис.

— Да так, — Старуха посмотрел в сторону. — Дойдем до одного места? Потом домой!

Они пошли по ночному безлюдному поселку. Борису нравилось здесь жить. Тайга рядом, улицы чистенькие, зелени много. Тебя все знают и ты всех. Не каждого, правда, с хорошей стороны, но в основном в поселке люди добрые. Эх, стать бы чемпионом страны или вернуться сюда тренером с дипломом!

Старуха остановился. Борис огляделся и понял, что они находятся возле управления молокозавода. За кустом виднелась крыша ларька.

— Подожди, я сейчас, — сказал Старуха и исчез.

Борис продолжал стоять, а дождь лил уже вовсю. Он спрятался под куст, но ветви, в темноте казавшиеся густыми, почти не защищали от воды. Борис продрался сквозь палисадник, чтобы посмотреть, куда исчез Старуха. И оказался на заднем крыльце ларька.

Дверь в него была отворена, раскрытый замок висел в дужке. «Вот оно что», — подумал Борис и понял, что за дельце предлагал Старуха.

Он вспомнил почему-то толстое лицо продавщицы ларька. Потом подумал о том, что Старуха еще в детстве убегал из дому и целые дни просиживал в подвале, съежившись, как старушка, за что и получил свою кличку. Он приносил ему еду и давал обещания ничего не говорить матери…

Дождь лил тем временем, спина и грудь стали совсем мокрыми. Борис окончательно продрог. Помедлив, он вошел в ларек.

Старуха уже набил полную пазуху и был похож из-за раздувшейся рубашки на уродливого карлика. Он деловито сновал от прилавка к ящикам, даже напевал что-то и складывал товары с полок в большую картонную коробку.

— На, — протянул он Борису обеими руками груду папиросных пачек. — А вон там консервы, я их люблю!

— Зачем это, — сказал Борис и положил папиросы на прилавок.

Он хотел еще что-то добавить — может быть, позвать отсюда Старуху, обматерить его или просто вытолкать взашей, — но не успел.

Старуха засмеялся, потом вдруг замер, так и не закрыв рта. Свет фонаря, падающий в ларек сквозь открытую дверь, почему-то пропал. Борис обернулся и увидел, что на пороге стоит человек.

Борис ничего не боялся. Чувство страха не ощущалось и сейчас, просто в голове мелькнуло: «Все! Теперь точно в институт не примут!» Он спокойно шел на человека, а тот пятился и ничего не говорил. Это был мужичонка лет под пятьдесят, щуплый, сутулый, в больших сапогах — такие всегда работают сторожами из-за слабосильности. Он, вытаращив глаза, смотрел на Бориса — наверное, недавно устроился сторожем и впервые увидел грабителей.

Мужичонка стоял очень удобно — руки опущены, ноги пятками вместе, — небольшого тычка достаточно, чтобы он грохнулся с крыльца. У Бориса сами собой развернулись плечи для коронного правого прямого в голову, который он, как болячку, носил в себе уже целый день. Ему стало жарко и бросило в дрожь при мысли, что он никогда не станет чемпионом и не поступит в институт — ведь уголовникам дорога на ринг закрыта. Если опередить крик сторожа и убежать, то никто не узнает… Потом дрожь прошла, и Борис расслабился. Потому что понял, что ударить не сможет. Мужичонка чем-то напоминал и его отца, и Альтосиного, и даже Алексея Ивановича. Наверняка он никогда не занимался боксом. Может быть, оттого, что заболел, копая котлован, или таская кирпичи, или из-за плохого питания во время войны — бить его было несправедливо.

За спиной грохнули об пол консервные банки, которые стал выбрасывать из-за пазухи Старуха. Мужичонка словно очнулся — отскочил в сторону и закричал:

— Забродин! Сюда, Забродин!

На Бориса и Старуху налетели люди, стали хватать их за руки. Старуха укусил кого-то, и ему дали оплеуху. На Бориса тоже замахнулись, но он посмотрел исподлобья, и здоровый мужчина, может быть, тот самый Забродин, опустил кулак. Спросил только:

— Сам пойдешь?

— Сам, — ответил Борис.

Позади хныкал Старуха, но Борис шагал не оглядываясь. «Есть справедливость, — думал он. — Конечно, есть!»

Футбол на прииске «Таежный»

Тусклое северное солнце уселось наконец в удобный распадок между сопками. Вдоль поселка перестали сновать машины, и на дороге, ведущей к горным полигонам, улеглась пыль. Вороны словно почуяли, что утомившиеся за день люди жаждут покоя: перестали каркать и застыли обгоревшими крючками между ветвей лиственниц.

В этот самый час перед ободранной дверью спортзала на окраине поселка столпилось человек десять. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу, и молчали. Наконец кто-то проронил:

— А точно он у него? Может, здесь где?

И доброволец в который раз ощупал пыльные окурки за выступающей притолокой, пошарил за косяком.