Пришли те «Татры» с брезентовым верхом на кабине — смех один, по нашим-то условиям. Правда, здорово нас выручили — ведь строительство повсюду началось, а в наших полуторках какая мощность? Или в АМО? Заменили мы брезентовые кабины как могли, печек самодельных наставили, и, конечно, «Татры» получили самые опытные из нас.
Он, Пуков, прибыл только что, и, как ни крутился перед начальством, не помогало, посадили его на ЗИЛ. Норма груза меньше, да и не пошлешь далеко… А он загорелся — буду рейсов больше делать и на полтора оклада прямого выйду! Ему говорят: ты норму сделай да пока трассу узнай. Нет! — и все.
Дали машину под лес, и захотел Пуков с первого рейса зарабатывать большие деньги. Порожняком до Теньки дошел быстро. В леспромхозе загрузился и решил к утру быть на прииске. Выпросил у ребят пустую бутылку, налил чифиру, чтобы не заснуть за баранкой, выехал. Час едет, второй, машин встречных к ночи меньше, он скорость набавляет. На дороге кто-то сломался, возле костра руки отогревает — он не останавливается, некогда!
Потом легкий снежок пошел, а выше к перевалу и ветер поднялся. Другой бы плюнул на деньги да поостерегся, он нет, продолжает газовать. Только на хребет поднялся, его как шваркнет ветром — юзом по дороге и об скалу; левой фары как не бывало, вдобавок бревном борт разворотило. Кое-как он развернулся, дальше жмет, не сбавляет, надо время нагонять. Ладно.
С трассы на ветку съехал, там везде снег глубокий. Речку по льду переезжал и бревном зацепился, надо задний ход, чтобы бревна обратно в кузов втолкнуть. Пока выскакивал, кабину выстудил. До прииска недалеко осталось, но в холоде неохота сидеть, накидал полную печку щепок, едет.
Вдруг впереди навстречу машина, фарами мигает, разъехаться просит. Он правой в ответ мигнул, сближаются, и тут у него стекла ледяной пленкой затягиваться начали, воздух-то в кабине разогрелся. В снег ему съезжать, останавливаться неохота, он ногтями ветровое стекло скребет, а сам прет по дороге. Раз! — встречная его по левому боку, он с перепугу и зарулил в снег по самые ступени. Выбежал — нету левого крыла, дверца в гармошку и капот выбит.
Парень со встречной из снега его вытащил, обматерил и довел на буксире до прииска. Просидел он там две недели, пока крыло и дверцу выправлял. Вернулся, уже все про него знают. Я ему говорю: «Иди к начальнику, он велел тебе полтора оклада выписать!» А он: «Да, чтобы в люди выбиться, надо по-другому!»
Вместе они посмеялись над историей, потом каждый рассказал об интересном случае на дороге. Коляй не выдержал, тоже вспомнил свою аварию.
— Я по мосту люблю ездить, — сказал Толик. — Газа прибавишь — тр-р-р! А медленно скучно, да и руль подбрасывает.
— Сколько у тебя надбавок? — спросил Коляй.
— Ни одной еще. Я недавно здесь — друг заманил, а сам уехал. Я на уборочной в колхозе столько же зарабатывал, и продуктов еще полный погреб выписывали. А здесь в отпуск едешь — полтысячи выложи. Машина новая — радиатор уже течет.
— Не во всех колхозах так, — сказал Коляй, — вон я в комнате с одним жил, у них бедность…
— Не вернешься ты из отпуска, — сказал Тимофей. — А чтоб радиатор не тек, всыпь горсть махры или горчицы. Если ехать не больно далеко, продержишься.
— В Магадан, — ответил Толик, — за картошкой послали. Я в торгконторе работаю, чего хочешь достану. В диспетчерскую зашел отметиться, а она: «Ночуй, восемь часов за рулем!» А тут еще артиллеристы. — Толик вздохнул, покачал головой. — Поеду назад, вдруг снова лавина?
— Может, и до отпуска не дотянешь, — заключил Тимофей.
Коляй в знак согласия промолчал.
Рано утром к гостинице подъехали два красных лавиноочистителя с винтовыми валами перед капотами. Из них вышли полумертвые от усталости шоферы и сказали, что дорога очищена. Уже одетые Коляй с Тимофеем принялись будить соседа, но он пробурчал что-то из-под одеяла и продолжал спать…
Синтетика сохнет быстро. Коляй держал в руках простиранную рубашку и раздумывал, сейчас ее гладить или потом. Если сейчас, Пронькин, вернувшись от приятелей, мог запросто ее надеть; оставить до вечера — рубашка пересохнет и плохо отгладится, а в кино хотелось сходить одетым по-человечески. Коляй не знал названия фильма, и билеты покупал не он, но все равно так уж полагается — на люди выходить в праздничном.
В комнату заглянула фиксатая Тамарка, подружка Валентины.
С Валентиной он познакомился однажды на вечеринке.
У кого-то из ребят родился сын, событие полагалось отпраздновать. Он ее и раньше встречал в коридоре общежития, но они не здоровались. Здесь заметил — она на него поглядывает. Коляй, став смелым через несколько рюмок, начал с ней танцевать. Возвращались в общежитие они вместе…
Она была неплохой дивчиной, не сравнить с пройдохой Тамаркой, которая прошла огонь и воду, хоть и строила из себя пионерку. Но при посторонних Валентина почему-то менялась, без нужды покрикивала на Коляя, говорила: «Ох, я больше с ним не могу!» Коляй понимал, это она от долгой тоски одиночества, и прощал ей.
Острыми глазками Тамарка пошарила кругом, даже под кровать заглянула и спросила требовательно:
— Ну как?
— Чего? — не понял Коляй.
Тамарка неопределенно покрутила в воздухе правой рукой:
— Чего, чего. Собираешься или телишься все?
— Пусть сама придет и узнает. Ты-то чего на полусогнутых бегаешь?
Тамарка хмыкнула недовольно и исчезла, но через минуту вновь появилась. Теперь она выглядывала из-за пышного плеча Валентины. Та по-хозяйски прошла в комнату, пощупала рубашку и бросила ее не глядя Тамарке. Потом повернулась к Коляю:
— Через десять минут заберешь. Не забудь в пиджак платок сунуть, чтоб торчал. Перед картиной зайдем к Савкиным.
И она важно прошагала обратно. Тамарка торжествующе посмотрела на Коляя и хотела вышмыгнуть в дверь вслед за Валентиной, но он поймал ее:
— А ну давай. Сам поглажу…
— Пожалуйста, — фыркнула Тамарка. — Она завивается, а он нервы портит? Да ей сам Пуков в любви объяснялся!
Савкины ему не понравились, хотя он об этом Валентине не сказал. Хлеб двумя пальчиками берут, а на кроватях бардак, пол неметеный.
Вышли на улицу, Коля вздохнул полной грудью, а Валентина продолжала:
— Все потому, что у тебя нет положения…
Она стала расхваливать Савкина, который в паршивых нормировщиках сумел сделать обстановку, «Жигули», две шубы жене из натурального меха и вступил на материке в кооператив. Потому что соображает. А у Коляя машина всегда под рукой, она, Валентина, диплом имеет — и все не так. Надо взять побольше общественных нагрузок, тогда его заметят.
— Недовольства не показывай, на собраниях чаще выступай, — убеждала Валентина, тесно прижавшись к Коляю. — Все так делают!
— Ладно, хватит, — сказал Коляй, — пришли уже.
На свой ряд они сели первыми, и Коляй поежился, снимая шапку, — он ждал, что на него начнут оглядываться. Однако никто на них не глядел, девушки разворачивали грохочущие шоколадные обертки, парни весело переговаривались. Отличались интеллигенты — они сидели тихо, не смеялись и не махали руками.
Ряд постепенно заполнялся. Тут Коляю сказали:
— Разрешите пройти.
Парень сказал тихо и вежливо, пахло от него тонким нездешним одеколоном, и Коляй сделал вывод — интеллигент. Он сдвинул колени, чтобы пропустить человека, поднял глаза и обмер… потому что с парнем была Люда-смуглянка. Он раньше так часто бегал к ней стричься, что она уже знала его. И теперь улыбнулась, как старому знакомому, а потом села рядом. Они с парнем заговорили о чем-то, а Коляй сидел, боясь повернуть голову, и только косил глазом на ее ногу, которая на какой-то волосок была от его ноги.
—. Коля, что с тобой? — спросила Валентина. — Может, уйдем? Плохо тебе?
— Ничего, — процедил сквозь зубы Коляй. — Все нормально.
В киножурнале показывали сады, уборку урожая. Валентина без конца наклонялась к нему и говорила: