Нина убрала папки с делами в высокий канцелярский шкаф, она одна была в комнате. Увидев Вадима, улыбнулась и сказала, что очень рада его видеть, но в улыбке ее промелькнула какая-то виноватость, будто она и себя считала ответственной за дикий поступок Лины.

— Я теперь холостяк и даже сегодня не обедал, — бодро проговорил Вадим, — Пойдем куда-нибудь поужинаем?

— Ты знаешь, я сегодня…

— Знаю, — перебил Вадим, — Ты сегодня занята, у тебя свидание и еще куча разных дел… Мне нужно поговорить с тобой, Нина, я в ночь уезжаю отсюда. Навсегда.

— О чем говорить, Вадим? — отвернувшись к маленькому зеркалу и подкрашивая губы, произнесла Нина, — Для меня самой все это, как снег на голову!

— А для меня — землетрясение, катастрофа, — неестественно бодрым голосом подхватил он. И даже попытался улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась кривая.

— По тебе не заметно, — сказала она. — Трезвый, молодой и красивый…

— Может, и впрямь напиться?

Они вышли на высокое каменное крыльцо с выщербленными ступеньками. Нина прижмурилась от солнца, сделала движение рукой, будто отгоняла от лица муху. Ей было около тридцати, у серых глаз уже появились тоненькие морщинки, от сидячей работы немного сутулилась, рассеянно щелкнула замком сумочки, потрогала начатую пачку сигарет, но закуривать не стала, видно, вспомнила, что Вадим не курит, да и на улицах тогда женщины еще не курили. Светлые волосы у Луневой коротко пострижены, в ушах каплевидные золотые сережки.

— Куда же ты меня поведешь, холостяк? — обреченно спросила она, глядя на расстилающуюся перед ними речку. По-видимому, из-за весеннего разлива Чистая была на удивление полноводной, едва помещалась в своих пологих берегах, вода сверху казалась желтоватой. То ли от солнца, то ли от взбаламученного ила. В воде мелькали доски, вырванные с корнем кусты и тонкие деревца, медленно проплыла перевернутая садовая скамейка с отломанной ногой.

— Тебе не хочется выпить? — сбоку взглянул на нее Вадим. Глаза у него несчастные.

— Мне? — удивилась она. — С какой стати? Это уж тебе надо бы напиться… Да ты ведь не пьешь!

— Вот именно, — усмехнулся он.

— Я вряд ли чем тебе помогу, — со вздохом произнесла она.

— Я не нуждаюсь в твоей помощи, — резко ответил он и, стараясь смягчить, прибавил: — Она ничего мне толком не объяснила в своей записке.

— А разве такие вещи объясняют?

— Встать, суд идет! — невесело рассмеялся он, — Ты заговорила, как судья…

Они перешли площадь Ленина и через пять-семь минут к ним уже спешили в пустынном в этот час ресторане при гостинице «Чистая» высокий черноволосый официант в коротком белом пиджаке с бабочкой. Поколебавшись, Нина согласилась на бутылку вина, заказали по котлете по-киевски, мясному салату и кофе по-восточному.

— Он, наверное, волшебник, этот Том Блондин, — стала рассказывать, не дожидаясь приглашения, Нина. — В нем и впрямь есть какая-то магическая сила… Со сцены высмотрел Лину — мы рядом сидели — и сам после концерта подошел к ней. Ты бы посмотрел, что тогда творилось в зале: все будто с ума посходили, лезли к нему, оторвали от его атласного пиджака с блестками все пуговицы, а он ничего не заметил, в упор смотрел Лине в глаза, потом повел ее за кулисы… Потом Лина одна ходила на все его выступления и даже поехала с ними в Псков и потом еще куда-то. Да, у них запланировано пять выступлений в Вильнюсе. Уже оттуда она прислала нам телеграмму, что не вернется в Великополь и просит ее уволить.

— Но она же вернулась?

— На два дня: взяла кое-какие вещи и на самолете улетела в Ташкент, где у Блондина тоже концерты. Она была как не в себе, что-то толковала про родство душ, про свое предназначение быть рядом с великим бардом нашего времени…

— Он действительно хороший певец?

— Я тоже балдела на его концерте, но чтобы так…

— Как?

— Ну вот молча встать, на глазах у всех пойти с ним за кулисы… Правда, с ним любая бы пошла. Девчонки от него с ума сходят. Говорят, одну вынули из петли, другая себе вены вскрыла…

— Он женат?

— Перед из отъездом мы обедали в этом ресторане…

— Нина кивнула на дальний столик, — Вон там сидели. Он никогда не был женат, сказал, что он — био… бисексуал… Я даже в медицинском справочнике не нашла, что это такое. Ты знаешь?

— Скорее всего, он типичный извращенец, — сказал Вадим, — У людей искусства такое случается.

— А может, гипнотизер? У него черные пронзительные глаза, когда он смотрит на тебя — мурашки по коже!

— Демоническая личность! — усмехнулся Вадим, — А что тебе Лина сказала? Ну, как-то объясняла, почему на такое решилась? Неужели ей было совсем на меня наплевать? Говорила она об этом?

Нина отхлебнула из высокого фужера на тонкой граненой ножке вина, задумчиво посмотрела на пустую эстраду с пюпитрами, где попозже будет играть оркестр. Серые глаза с короткими светлыми ресницами — не успела их подкрасить — были грустными. У носа — несколько коричневых крапинок. Тонкий светлый свитер обтягивал крупные груди женщины, на одной из них при дыхании трепетал длинный черный волос. Он раздражал. Вадиму мучительно хотелось протянуть руку и снять его.

— Нет, она говорила о другом…

— О чем же?

— Что ей до смерти надоело в Великополе, в суде — одно и то же. Все предают друг друга, топят, спасая собственную шкуру… Тут она права, когда каждый день имеешь дело с преступниками, хочешь не хочешь, а начинаешь смотреть на людей, как на…

— Как на ничтожества, — помог ей Вадим.

— Не все же такие, с какими нам приходится иметь дело, — смягчила его слова Нина. — Знаешь, что она еще сказала? Если вы с ней проживете в этом городе еще несколько лет, то оба заплесневеете. Кругом пьянство, разврат, воровство, убийства, ложь, лицемерие и от этого никуда не спрячешься… Она считает, что ты здесь не можешь полностью раскрыть свои способности…

— А есть они у меня? — горько усмехнулся Вадим, глядя в свой фужер. Он даже не пригубил его.

— Она говорит, что ты талантливый, умный, но сама обстановка в стране не дает возможности тебе развернуться в полную меру, как и твоему погибшему отцу… Кто он был, Вадим?

— Очень умным, справедливым, хорошим человеком, — ответил он.

— Наверное, это тоже талант!

— Отец видел и понимал тот ужас, который царит в России… Видел, как выкорчевываются лучшие умы, таланты, истинные хозяева земли, видел, но ничего не мог поделать. И это его убивало! Будто слепые кроты, советские люди тупо рыли себе могилы и умирали, так и не осознав, что же такое произошло? Почему их, как скотину, гонят на бойню?

— Кто гонит? — спросила Нина.

— Те самые, которые и сами потом пойдут под нож…

— Я этого не могу понять, — вздохнула она. — Меня учили другому.

— Выходит, она не к нему ушла, а от меня убежала, — перевел разговор на больную тему Вадим.

— Лина считает его талантливым певцом и готова пожертвовать собой ради него, но замуж за него вроде бы не собирается, да и он не предлагал ей руку и сердце.

— Красиво звучит! Руку и сердце… Что же он ей предложил в обмен на ее жертву?

— Ничего, — усмехнулась Нина. — Он привык, что его носят на руках поклонницы.

— Кто же она при нем? — с горечью вырвалось у Вадима — Любовница? Утешительница? Или нянька?

— Он оформил ее в концертную группу звукооператором. Она в два раза будет больше получать, чем в нарсуде. Но ты же знаешь, не это для нее главное.

— Это при ее-то гордости, чувстве собственного достоинства быть на побегушках у Блондина! Сколько это продлится?

— Я не знаю, — сказала Нина.

— Говоришь, они в Ташкенте? Полететь туда, набить морду Блондину и увезти ее? — вслух размышлял Вадим. Он и не заметил, как выпил фужер вина. — Она ведь моя жена.

— Юридически нет, — вставила Нина. — Вы не зарегистрированы в ЗАГСе.

— Мы в церкви венчались…

— У нас церковь отделена от государства и ее акты не имеют силы в гражданских делах, — заученно отчеканила Нина.