— А твоя Аэлита прилетела на тарелке?

— Это был золотой цилиндр, он так сверкал на небе, что больше ничего нельзя было рассмотреть. Глазам было больно. Но она… Аэлита показала мне кабину с диковинными приборами и себя, когда я попросил ее. Она удивительно красивая, по не земная… Я долго думал, на самом деле она такая или нет и решил, что она просто приняла тот облик, который привычен нам, людям, а на самом деле она совсем другая. По-видимому, про лицо она забыла — вот почему оно зеленое…

— Ты фантастику любишь? — безразличным голосом спросила она.

— Вот и ты мне не веришь, — усмехнулся он, — Было это, понимаешь, было! Я вот закрою глаза и снова все до мелочей отчетливо вижу! Да, на цилиндре были круглые окошки-иллюминаторы, в внутри — дымчатые экраны, напоминающие наши телевизоры, только больше и совсем плоские…

— Я верю, Вадим, но твоя Аэлита могла принять тот облик, который тебе врезался в память с детства. Ты же сам говорил, что зачитывался «Аэлитой» Толстого… Вот она и взяла ее имя и… запомнившийся тебе образ. Ты рассказывал, что у тебя было такое ощущение, будто невидимым щупальцем у тебя ковырялись в голове…

— Ладно, земная Аэлита, вставай, нужно ехать, мой шеф не любит, когда я подолгу задерживаюсь.

— Ты такой умный, а работаешь шофером… Возишь какого-то бонзу…

— У меня много свободного времени, — ответил он, — Я ведь заочно учусь в институте. И потом мой… бонза — неплохой дядька. Нос не задирает. Мы с ним как приятели… Хочешь с ним познакомлю?

— Не надо, — покачала она пушистой головой, — О чем я с ним буду говорить?

— Поговорить он любит! — усмехнулся Вадим.

Он пружинисто встал на длинные ноги, протянул ей руку, но она не торопилась подать свою.

— Здесь так тихо, спокойно, — сказала она, — Не слышно криков воспитательниц, детского плача, ругани, не пахнет описанными штанишками, кухней… Знаешь, что один пятилетний мальчик сделал: спустил штанишки, уселся в комнате на полу и навалил… Когда я его стала ругать, он мне сказал: «Гав-гав! Я — Шарик!» А потом продекламировал: «Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу пописаю, где хочу покакаю». Кто его научил?

— Я где-то читал, что в Японии и ГДР некоторые родители позволяют малышам делать буквально все, что им заблагорассудится, дескать, запреты и строгое воспитание подавляет их несформировавшуюся личность и они вырастают травмированными, неполноценными…

Она нехотя подала ему руку и он неуловимо-быстрым движением поставил ее на ноги. Волосы почти полностью закрыли ее лицо, лишь глаза взблескивали в этой золотой занавеси. Она отвела тяжелые пряди за плечи, поправила короткую синюю юбку, открывавшую ее ноги выше колеи, застегнула на две пуговицы старенькую шерстяную кофту со штопкой на локтях, тонкие, но стройные ноги были оливкового цвета, да и вся она была смуглой, лишь два острых бугорка грудей и не загорелая круглая попка сверкнули белизной, когда она, уже ничуть не стесняясь его, выходила из воды. Почему-то это вспомнилось Вадиму, когда он шел вслед за ней по травянистой тропинке к машине. Походка у Аэлиты была чуть подпрыгивающей, держалась она удивительно прямо, напоминая диковинную длинноногую красивую птицу из программы «В мире животных» — то ли цаплю, то ли фламинго. Старенькая юбка блестела сзади. Вадим подумал, что нужно будет с зарплаты обязательно отвезти ее в магазин и выбрать новую юбку и какую-нибудь блузку. Состоявшийся разговор на берегу лесного озера показал, что Лина — умная, наблюдательная девочка и с независимым характером. Он очень боялся, что она поднимет его на смех с этим рассказом об Аэлите… Но Лина слушала очень внимательно, даже тени сомнения не возникло на ее лице. Вот только отношение ее к небесной тезке было непонятное. И позже, в общежитии, лежа с закрытыми глазами на своей постели, Вадим умолял свою золотоглазую Аэлиту явиться к нему во сне и посоветовать: как ему быть с земной Аэлитой? И не по воле ли Небесной они встретились? И что их ждет впереди? В этой нищей, рабски-забитой стране, где рядом с проблесками сохранившейся издревле Чистоты, Благородства, Рыцарства, соседствуют скотство, хамство и убожество?..

11. Белая

Галина Владимировна Белая пела в детсаде трикотажников «Буратино» старшую группу дошкольников. К работе она относилась с прохладцей, не скрывала, что ей до смерти надоели эти дебильные засранцы, как она «ласково» называла своих подопечных. Случалось, и отпускала им звучные шлепки по мягким местам. К Лине Москвиной она сразу расположилась, взялась ее опекать, подсказывать, как нужно обращаться с надоедливой малышней, которая человеческого языка не понимает, зато мат знает в совершенстве.

— Это же дети алкоголиков, в Великополе пьяниц пруд-пруди, они с грудного возраста видят скандалы и слышат матерщину, я им читаю Барто: «Таня-Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч…» или «Мойдодыра», а они мне: «Галина Владимировна, что такое сучий потрох? Так папа называет мою маму!». А то и почище чего завернут.

Наверное, чтобы полностью соответствовать своей фамилии, Белая красила свои темно-русые волосы перекисью водорода, добиваясь снежной белизны. Она была выше среднего роста, тонконогая, с костлявыми коленками, но с оттопыренным задом и выставленными до половины напоказ большими грудями. Зубы мелкие, разреженные, рот тонкогубый и широкий. Красавицей ее никак нельзя было назвать, но вызывающий вид, короткие в обтяжку юбки и вульгарная походка, когда ягодицы ходят как поршни, привлекали к ней определенный тип мужчин, ищущих приключений. По крайней мере, Галина Владимировна постоянно хвасталась, что у нее тьма поклонников и действительно, ее то и дело приглашали из детской в контору к телефону. Подходили иногда к детсаду молодые и не очень молодые мужчины встречать ее после работы. Случалось, и на мотоциклах и машинах. Разумеется, не с цветами, а с бутылками в оттопыренных карманах. Водку Белая не употребляла, а хорошее вино и шампанское любила. Вихляющейся походкой, наманикюренная, с кровавыми губами, она направлялась к ним, бросая по сторонам высокомерные взгляды, вот, мол, какая я свободная и независимая, что хочу — то и делаю. Замужем она была три раза, от первого брака у нее росла дочь Октябрина. Уже училась во втором классе.

Бесцеремонность Белой, переходящая в наглость, раздражали Лину, но она старалась не показывать виду — Галина Владимировна была единственной воспитательницей, которая практически помогала ей, наставляла. Например, Белая могла остановить в коридоре и, внимательно оглядев, громогласно заявить:

— Линка, ты чертовски аппетитный кусочек! С такими ногами и попкой ты могла бы большие деньги зарабатывать!

— Как это? — удивилась девушка.

— Станешь взрослее — поймешь, — улыбалась кровавым ртом Белая.

Лина и ей сообщила, что недавно исполнилось шестнадцать лет. Впрочем, пятнадцать-шестнадцать лет — какая разница? Белой скоро двадцать восемь, а ведет себя, как незамужняя кокетливая девица.

Или:

— Линка, кончай монашествовать, хочешь — познакомлю со сладким мужичком?

А «сладкими мужичками» она называла тех, кто водил в ресторан, делал подарки. В общем, расплачивался за удовольствия… Это чаще всего были командировочные. Поделилась, что хотя в рестораны и ходит, но ничего не пьет, кроме шампанского, предпочитает лучше вкусно поесть. Она показывала капроновые чулки с черной пяткой и змеистой строчкой по шву, браслет к часикам, нейлоновую розовую кофточку — все это подарки поклонников.

— Еще моя бабушка говорила: «Даром только за амбаром!» — смеялась Белая, — Мне лунная романтика и поцелуи под каштаном ни к чему, все это было в далекой розовой юности, Линочка! Хочешь получить удовольствие — плати! Только так нужно поступать с мужиками. Одна иностранка, француженка, кажется, я ее в Ленинграде встретила, по-русски чешет, как мы, так она сказала: «Русские мужчины потому все время толкуют про любовь, что денег за нее платить не хотят!».

Лина слушала Галину Владимировну и не возражала. Во-первых, Белая не терпела, когда ей говорят поперек, сразу багровела, тонкие губы превращались в две красные полоски, карие глаза зло суживались, могла накричать, обозвать последними словами. Во-вторых, ей нечего было и возразить, все, о чем рассказывала воспитательница было дико для Лины. Она сравнивала ее со своей матерью, но мать все-таки при дочери как-то сдерживалась и не выворачивалась наизнанку, за исключением того последнего случая, когда предложила ей спать с отчимом…