— И «Вадима», и «Аэлиту» я еще в школе читал… Ты в восьмом учишься?
— В девятом, — неохотно ответила она, — Давай лучше о школе не будем говорить? Это так скучно…
— Аэлита…
— Зови меня лучше Лина, — оборвала она. — Меня все так зовут.
— Я найду тебе место для ночлега, — сказал Вадим. — Там тепло, мягкий диван и даже есть подушка.
— Я должна буду спать с тобой? — сбоку взглянула на него Лина. В глазах ее лунный блеск, на губах насмешливая улыбка.
— Не говори ерунды! — нахмурился Вадим. Ему даже в голову не могла прийти такая мысль.
Они молча шагали по набережной. Слева от них серебрились воды Чистой, справа — тянулась огромная строительная площадка с замершими башенными кранами, грудами железобетонных балок и контейнерами с кирпичом. Впереди смутно виднелись на высоком берегу новые четырехэтажные жилые здания, железные крыши ртутно блестели, телевизионные антенны ловили своими петлями звезды.
— Куда мы идем? — прикрыв зевок ладошкой, наконец нарушила затянувшееся молчание девушка.
— Уже близко.
В здании редакции не видно было ни одного освещенного окна. Завтра городская газета не выходит и дежурного или, как его называют свежей головы, в здании нет. Ключи от парадной всегда прятали под кирпич у фундамента. Сколько Вадим не шарил рукой, его на месте не оказалось. Выругавшись про себя, он нашел на первом этаже неплотно прикрытую форточку, вскарабкавшись на железный карниз, оттянул изнутри шпингалеты — до нижнего он не дотянулся и его пришлось выломать — и распахнул окно. Девчонка с любопытством наблюдала за ним.
— И я должна туда залезть? — спросила она.
— Давай подсажу?
— Это банк? А мы грабители?
— Что-то в этом роде… — пробормотал он.
— Тогда лезь первым…
Стоя на подоконнике, он протянул ей руку. Поколебавшись, она уцепилась за нее и легко перебралась в комнату. Это был отдел писем. Свет Вадим не стал включать, в кабинете было не так уж темно — лунный свет заливал столы с папками, шкафы у стен, высветил неширокую полоску к двери. Ощупью, держа девчонку за руку, он провел ее по темным коридорам на третий этаж. Здесь включил свет. С доски, где на гвоздиках висели ключи от кабинетов с бирками, взял один и повел Лину в конец коридора, там находился кабинет завпропагандой Иосифа Сайкина: Вадим знал, что тот в отпуске. В кабинете сидел он один, потому что иметь литсотрудника Сайкину было не положено по штатному расписанию.
Окна кабинета выходили во двор, и Вадим включил свет. Из секретариата он принес одеяло и подушку с довольно свежей наволочкой. Постельные принадлежности лежали в нижнем отделении книжного шкафа. Простыню он не взял, она показалась ему грязноватой. «Свежая голова», вычитав и подписав последнюю полосу, мог до утра отдохнуть на диване. Диваны во всех кабинетах были одинаковые: широкие с валиками и обитые коричневым дерматином. Устроив постель, Вадим выпрямился и посмотрел на девчонку. Она стояла у фрамуги двери и хлопала слипающимися глазами. Лицо ее осунулось и стало некрасивым: обозначились голубоватые скулы, под глазами круги, нижняя губа стала треугольной, как у обиженного ребенка.
— Утром никому не открывай, — предупредил он. Впрочем, я тебя на ключ запру…
— Это еще зачем?
— Ты не бойся, тот, кто тут сидит, сейчас в отпуске… Я приду к девяти и выпущу тебя.
— А где тут…
Вадим рассказал ей, как пройти в туалет и пока она постукивала острыми каблуками в узком длинном коридоре, размышлял о том, как бы утром уборщица тетя Лиза не приперлась сюда — у нее ключи от всех кабинетов, но успокоил себя тем, что она уже здесь навела порядок, а раз человек в отпуске, какой смысл каждый день убирать? Пожалуй, нужно будет поставить будильник на семь часов, сотрудники редакции приходят на работу и девяти, а ему нужно успеть в гараж и приехать поскорее сюда. За редактором он ездил к половине десятого. Румянов раньше десяти никогда не появлялся на работе. До прихода людей нужно будет выдворить девчонку отсюда…
— Есть хочется… — вздохнула Лина, — Нет у тебя, кусочка хлеба?
— Потерпи до утра… Впрочем, подожди! — Он выскочил из кабинета, почти бегом прибежал в приемную, где обычно сидела секретарша Вилена, открыл шкаф с принадлежностями для кофе и чая. На одной из полок в серебристой обертке обнаружил сыр и кусок твердокопченой колбасы, а также начатую пачку сухого печенья. Прихватил и несколько кусочков пиленого сахара.
— Вадим, — обозрев все это богатство, разложенное на письменном столе, задушевно произнесла Лина, — почему ты так добр ко мне?
— Наверное, потому, что тебя зовут Аэлита, — признался он.
— Тут какая-то тайна, — проявила завидную проницаемость девчонка. — Ты мне расскажешь?
— Как-нибудь потом…
— Ты думаешь, у нас будет «потом»? — печально посмотрела она ему в глаза. — Утром придут чужие люди и выставят меня отсюда… А то и в милицию сдадут.
— Давай поешь и ложись спать. Сюда никто утром не придет, кроме меня.
— Ты вправду уйдешь? — глаза ее оживились, но какого они цвета он не мог в потемках определить.
— Так же, через окно, — улыбнулся он.
Она вдруг сделала несколько быстрых шагов к нему, обхватила за шею тонкими смуглыми руками и чмокнула в губы. Поцелуй был звонкий, родственный. Сейчас она снова была красивой, с распушившимися на плечах золотистыми волосами и широко распахнутыми глазами. Только сейчас он разглядел, какого они цвета — изумрудно-серые. А у той Аэлиты с золотого корабля были янтарные. И вместе с тем что-то было общее у небесной Аэлиты и у земной Лины.
— Ты — хороший человек, Вадим, — сказала Аэлита, отстраняясь от него. — Я это чувствую. Сразу поняла, что ты не такой…
— Какой?
— Ну, те, что пристают и говорят гадости… А ты другой. Тебе ничего от меня не нужно. Добрый сама…
— Самаритянин, — улыбнулся он.
— Это такие люди, которые просто так помогают другим людям… Я где-то прочитала.
— Самаритяне жили во времена Иисуса Христа в Палестине в городе Самария…
— Ты как наш учитель истории, — сказала она. — А я еще так мало всего знаю… Только не говори, как мой отчим, мол, будешь много знать, скоро состаришься… И еще — у тебя все впереди.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать… Но я уже научилась отличать хороших людей от негодяев… — Она опустила глаза, взмахнув черными ресницами, а когда снова подняла их на Вадима, блеск в них погас, кажется, она даже стали меньше. — Может, мне не везло, но я больше встречала плохих людей, чем хороших.
— Ты не обижайся, Лина, что я тебя закрою на ключ, — сказал он уже на пороге.
— Я не убегу, Вадим, — сказала она, — И знаешь что? Если хочешь, называй меня Аэлитой.
Он вышел и осторожно с той стороны два раза повернул ключ в замке. Широко шагая по песчаной набережной, он улыбался. Пережитое когда-то в детстве чудо, кажется, снова вернулось к нему…
7. На «рыдване» по улице Урицкого
Вадим предупредил секретаршу из приемной Вилену, что он будет в библиотеке, там недавно установили телевизор с небольшим экраном. Ему хотелось посмотреть европейский чемпионат по боксу, проходивший в Москве, но показывали опять Хрущева, приемы, награждения. И днем, и вечером. В Москву приехал кубинский лидер Фидель Кастро и ему хотелось посмотреть на него: шло в Кремле подписание совместного советско-кубинского заявления. Улыбающийся Хрущев в очках с золотыми звездами Героя и чернобородый в военной форме кубинец сидели за антикварным с золотом столом, а члены правительства истуканами в ряд стояли за их спинами. Вот только зачем — непонятно. Наверное, специально для оператора улыбались, лишь луннолицый Шверник был мрачен и смотрел куда-то D сторону. По-видимому, чувствовал, что скоро его шуганут из Политбюро. Зато Брежнев, Косыгин, Суслов, Пономарев угодливо улыбались, посверкивал очками в блестящей оправе Андропов. Что-то у него было от Лаврентия Берии, пожалуй, такой же самодовольно-самоуверенный вид и некая многозначительность. Затем показали шикарный прием в Георгиевском зале: маленький толстый Никита прикреплял к френчу высоченного Кастро звезду Героя. Он смог дотянуться только до пупа. Тут же подскочил Суслов — он был повыше — и помог. Хрущев пек Героев, как блины. Рядом расплылся в широченной улыбке Брежнев, его черные и густые, как сапожные щетки, брови были подняты вверх. Он-то знал, что дни Никиты как лидера сочтены. Сам вместе с Сусловым и другими приятелями копал яму «кукурузнику»…