Когда потом, вечером, он за руку знакомился с Ларисой в доме Кости, опять ему примерещилось то сказочное сияние вокруг девушки. При каждой новой встрече с нею потом у него так и не пропадало ожидание повторения чуда.

Тамара Серкова очень обрадовалась приходу Валентина, принялась разглядывать его с восклицаниями:

— Не пойму, ты что, совсем другой стал? Возмужал, да?

— Постарел, — смущенно улыбнулся он, внутренне подготавливая себя к необычной манере Тамары устанавливать ясность своих предположений с помощью собеседника.

— Постарел? Нет, это я постарела, — вздохнула она и сделала рукой такое движение, будто отогнала от лица что-то ей лишь видимое, назойливое. — Ведь правда я стала совсем скучная старуха?

— Неправда, — твердо ответил он, — ты осталась такая, как и была.

Когда-то ему даже страшной представлялась разительная красота Тамары, идеальная до неправдоподобности, когда восхищенных глаз невозможно отвести, а тебе неудобно, стыдно за это, будто поступаешь неприлично, жадно. Конечно, для него она и теперь такая же, но ведь и смотрел он на нее по-прежнему украдкой, робел, если встречался взглядом с ее глазами.

— Тебя встречали, наверное, вот было радости, да? — продолжала Тамара. — Сколько ж тебя не было?

— Семь месяцев.

— Семь месяцев! — воскликнул Костя. — Семь месяцев! А тут на семь минут только из дома отлучишься, как тебя уже упрекают! Вот брошу свой паром (после училища он сразу женился и стал работать в портофлоте помощником механика) и уйду на настоящее судно!

— Ну, что я говорю! — воскликнула теперь Тамара. — Видишь, Валя, он теперь ждет не дождется, чтоб убежать от меня подальше! Ах, мужчины, мужчины! Как скоро вы из рыцарей превращаетесь в царей, делаете что хотите…

— Поплачься, поплачься! — поморщился Костя. — Что ни день — одна у тебя молитва.

— Одна, а зачем мне больше?! Я же всегда за нас с тобой молюсь, за наше согласие — мне большего и не надо! Вот ты все о себе да о себе — от жадности это, думаю, от узости интересов в жизни.

— Ах, брось, пожалуйста! Кому это интересно? Завела пластинку. Давай-ка лучше водки на стол, без нее, видно, нам не разобраться сегодня. Водки. А вино, что Валентин купил, я в баре поставлю до лучших времен.

Понемногу осматриваясь в квартире, Валентин сразу приметил выставленные за стеклом секретера разновеликие винные бутылки с красочными этикетками, удивился их обилию и тому, что в общем скромном убранстве комнаты, кажется, ничего больше не прибавилось за это время, пока он не был: те же полумягкие стулья с выпадающими сиденьями, если стул резко двинуть или наклонить, небольшой простенький ковер — подарок Тамаре ко дню свадьбы от заводской комсомолии, радиола, продавленный уже диван со сморщившейся матерчатой обивкой, на стене все та же полиграфическая копия «Неизвестной» Крамского — это первое приобретение в доме самого Кости.

Хоть разговор за столом свернул на нейтральные темы и даже сопровождался общим смехом при отдельных воспоминаниях о недавних днях беззаботного студенчества, у гостя никак не проходило гнетущее чувство неблагополучия. За разговорами пряталось откровение, было такое впечатление, что, на время замирившись, супруги отбывали «контрольную» вахту. Это было не по правилам, потому что если уж говорить, то надо до чего-то договариваться, а если не договариваться, то зачем и говорить?!

Тамара не возражала против предстоящей охоты Валентина с Костей. Обрадованный Костя тут же принес снаряжение, стал осматривать его, собирать в рюкзак.

— А у вас ведь одна маска! — заметила Тамара.

— А Валею не надо, ведь он нырять не умеет! — засмеялся Костя.

— Как это не умеет?!

— Обыкновенно! Боится, что ли, зажмуривается так, что веки и ножом поди не расцепить, как створки раковины гребешка морского! Так что обеспечивает мою безопасность.

— Вот даже как?! Но ты-то, Костик, у нас нигде не зажмуришься, не отвернешься — во все глаза живешь, смотри да смотри за тобой!

— Опять, да? Ну хоть бы повод какой-нибудь был, черт подери!

— Повод? Эка невидаль! Я, между прочим, некоторым образом инженер по технике безопасности на заводе и знаю такой постулат: то, что может случиться, рано или поздно случится непременно…

Приехали они поздней электричкой. Мария Филипповна не знала, куда усадить гостей.

— А Лару, значит, не видели? — переспрашивала она Костю. — Забегалась поди по своим институтским делам и забыла о моем наказе навестить вас, прознать, не случилось ли чего, раз так долго не заявляетесь. Слава богу, что он услышал-таки мою молитву!

— И здесь молитва! — усмехнулся Костя. — Да при чем твой бог, маманя, это Вальке вон спасибо скажи, что помог мне выбраться, а без него меня Томка бы и не отпустила. Скоро и по нужде не спросясь не выйдешь! Уйду вот на рыбалку, чтоб сразу месяцев на десять, на год — получу потом одной кучкой тыщи три — и мама не журись! Чем плохо?

— Глаза разбежались! — покачала головой Мария Филипповна. — Не зарься на многое, сынок, лучше то сберегай, что есть. Ты один приехал, она одна без тебя как-то тоже… Есть же у вас общие выходные? А то внучека бы привезли — осень на носу, а дитя ни клубнички вдосталь не попробовало, ни малины опять же!

— Да мы покупаем!

— Ага, теперь все богатеями стали, можно спину не нагибать за ягодкой, с прилавка взять: уже и помытую, так? — выговаривала Мария Филипповна, занимаясь приготовлением ужина.

А тут и Лариса пришла.

— То-то, братец ненаглядный, сам заявился?! Чует кошка, чье сало съела!

Костя с досадой шепнул Валентину на ухо:

— Томка уже успела ей что-то нашептать про меня.

Видно приметив, что с появлением сестры в лице товарища что-то изменилось, Костя и сам повнимательней посмотрел на Ларису.

— Ну вот еще, сидят и смотрят! — вспыхнула девушка и поспешила в свою комнату.

— Так вы завтра за трепангами? — спросила издали. — И чего в них хорошего? Вот бы корюшки сейчас!

— Кореша тебе надо бы, а не корюшки! — грубовато скаламбурил Костя и, нимало не смутившись, крикнул матери на кухню: — Маманя, а что это Лариска наша замуж не выходит? Не берут? Так давай вот за Валентина сосватаем! Возьмешь мою сеструху? — напрямую спросил он товарища, и похоже было, что, создав атмосферу неловкости, он таким образом удовлетворил какие-то свои желания, иначе зачем бы?

— А ты не хами, братуха! — в тон Косте ответила Лариса. — Не хами, а то заработаешь!

— И то, — отозвалась и Мария Филипповна. — Век не неделя: все будет, да не теперя!

За ужином выпили вина. Спать им с Костей постелили, как и в прежние времена, на веранде, на тех же двух стареньких кушетках. Проснуться загадали на рассвете: пока доберутся до лодочной станции, оснастят и запустят мотор, пересекут бухту — там и ясный день грянет.

Заметно охмелевший Костя уснул раньше, чем подушки коснулся, Валентину же не спалось, и он вышел на крыльцо покурить.

В теплой августовской ночи, казалось, совсем близко прокатывались электрички. Лепетали тополевые листья. Луна в призрачно движущихся облаках была как иллюминатор неведомого корабля, скитальца вселенной. На душе Валентина Тарасова было то покойно и умиротворенно, хоть засыпай, то делалось беспокойно, суетливо, и тогда впору было торопиться куда-то, что-то делать. Он долго ждал встречи с землей, загадал много увидеть и успеть, теперь же временами казалось, что он преступно медлит, упускает многое, о чем будет жалеть в море…

Из дома вышла Лариса с пустым тазиком, с полотенцем, перекинутым через плечо, прошла к летней кухне, и оттуда послышался тугой звон водяной, струи из крана о дно таза. Поставив воду у крыльца, девушка присела на ступеньке, спросила Валентина:

— Зачем куришь, Валя? Травишь себя, а разве простой воздух не слаще?

— Привычка, — смутился он, потушил сигарету.

— При-выч-ка… — по слогам повторила Лариса. — Но что это такое — привычка? Чувство, качество, правило, закон?