Больше я ничего не помню. В больнице потом Тимофей досказал дальнейшее. Оказывается, Лев успел еще пнуть меня в лицо, а тут его скрутили участковый, работник ОБХСС из Белогорска, Тимоха. Работники милиции к нему пришли как к заявителю в тот момент, когда я сидел за столом у табельщицы, а он изнывал в нашей комнате от тревоги за меня и готовился уже пойти на выручку. Как раз успели. И за кощунство при перезахоронении Льву отдельно от других, его делишек наказание причитается.

Всех четверых арестовали. Приезжало из головного отряда предприятия много начальства, было бурное собрание. Бригадиром одни захотели Виноградова, другие — Тимофея Комарова. Назначили Комарова, потому что Виноградов сразу отказался в его пользу, немало рассмешив всех клятвенным обещанием работать с женой своей (она у него в звене) вдвое лучше прежнего, если его не поставят бригадиром.

«Мы рядышком работать обвыклись, и если не так — я уйду вон!» — пригрозила сама Виноградова.

А Люда, забрав свои вещи, уехала насовсем. Оказалось, к ней муж вернулся. Оставила мне письмо, но его пока не отдает мне Тимофей.

«Поправишься совсем — отдам, погорюешь еще, успеется, — отмахнулся он и посоветовал: — Ты лучше матери своей правду напиши, конспиратор!»

Пришлось. Я ведь сообщил, что из техникума направили в один глухой район помочь в строительстве животноводческого комплекса, работа наша затягивается, но я, как она меня, дескать, и учила, не пищу!..

Как-то сорвалось с языка:

— А ты, Тимофей, сам-то как теперь, твердо?

— Ну не подлец-человек?! До самой что ни есть болячки ему надо обязательно пальчиком дотронуться! Но ладно, все ж благодаря вам, пацанам, во мне произошла работа: муть отошла, что-то выровнялось, углубилось до самой отметки. Все. Забетонировано…

А дневник свой я продолжать, наверное, не буду. Главная причина — кончилась моя зеленая тетрадка, начинать какую-то другую не чувствую запала. Да и замучился я таиться от всех, уходя делать записи то на почту, то на станцию, то к прилавку магазина. Работа мысли беспрерывна, и ухватить обрывки — невелика заслуга поди. Вот мост — он есть, по нему можно пойти или поехать, вперед или назад, его можно погладить рукой по холодным шероховатым «быкам». Столько-то тонн грунта замешено крепким бетоном. Сколько же миллионов мыслей надо и испытаний, чтоб перестроить человека? Наверное, ошибочно мы оцениваем: кем он стал? А кем не стал, хотя мог стать, а опустил руки? Меня вот тоже дневник удерживал на некой отметке. Он, может, и отработал свое как настоящий строительный материал. А что? Говорил же мне когда-то Тимофей, что у строителей не бывает отходов. Хорошо бы!

Рассказы

Шаг к людям

На одной далекой от Владивостока электростанции случилась авария. К счастью, все обошлось без человеческих жертв. Это спасибо современной автоматизации, оставляющей все меньшему числу людей все меньшую степень непосредственного риска. Зато если уж происходит разладка самих автоматических систем, то малому числу людей бывает просто невозможно разобраться во всех последствиях — здесь тогда, как говорится, и сам черт ногу сломит.

Вот и теперь в главном ремонтном предприятии командировали к месту аварии всех, кто оказался под рукой: электриков, прибористов, электросварщиков, слесарей.

Шеф-инженер котельного цеха Ватагин только что вернулся из длительной командировки. Он наконец-то получил заветный ордер на квартиру и был полон ожидания радостных хлопот по устройству своей личной жизни, нарушенной уже больше года разрывом с женой, переходом на командировочную работу. А ему давно под сорок — довольно с него мятых рубашек и костюмов, обедов всухомятку, гостиниц с их инвентарным уютом, с бесцеремонными уборщицами по утрам.

Предложение новой командировки вместо отпуска Ватагина разозлило:

— А мои личные аварии кого-нибудь беспокоят? Нет. Отлично! Так дайте же самому разобраться, пока не поздно, черт подери!..

Больше всего Ватагина взвинчивало то, что отпуск «задробил» начальник цеха Землянский, институтский однокашник и бывший друг, в угоду собственной жене не порвавший до сих пор приятельские отношения с Нонной Потаповной Ватагиной.

— Успокойся, Паша, успокойся. Не надо так, — советовал Землянский. — Мы же пошли тебе навстречу в вопросе с квартирой, а, думаешь, это было так просто? Пойди навстречу и ты — надо! Ну что тебе отпуск сейчас? Ни то ни се, ни лето, ни осень, жарко еще бывает — теплое пиво, потные женщины — бр-брр! — пытался шутить Землянский. — Зато зимой!.. А хочешь, так я тебе хоть в Крым путевку достану к концу командировки? К тому ж нынче год со днем, как говорят, високосный — на все время хватит: и поработать еще и отдохнуть. Правильно я говорю? — миролюбиво улыбаясь, заглядывал в глаза Ватагину начальник цеха.

— Начальство всегда говорит правильно — это его драгоценное свойство! — серьезно сказал Ватагин, поняв для себя, что, видно, нешуточные дела там, на месте аварии, отвертеться на сей раз от командировки не удастся, да и не из тех он — если надо, так надо…

Работать приходилось без выходных и порой без обеда. Всех ремонтников распределили на три смены, придав в помощь местных слесарей. И авария была ликвидирована даже раньше всех осторожных прогнозов. Глаза боятся, а руки делают!

Еще раз как следует покрутившись в привычных делах, видя скорую пользу от своих стараний и опыта, Павел Захарович Ватагин уже засомневался, переходить ли в техотдел, как задумал по плану коренной перестройки своей жизни с получением квартиры.

По заведенному обычаю прописываться-выписываться в командировках, он дал прощальный ужин в местном ресторанчике для товарищей, обретенных здесь в колготных буднях. Поведал им свои сомнения насчет «канторской» работы. Но поддержки не нашел: как сговорились, все дружно принялись ругать свою беспокойную работу, какой они и врагам бы не пожелали, грозились тоже выбрать время и плюнуть на все, избавиться, переменить, устроиться, выбросить из квартир день и ночь звенящие телефоны…

Ничего они не переменят, не выбросят — они же не смогут жить иначе. И Ватагину понятна их неуклюжая хитрость, идущая больше от стеснительности перед громкими признаниями и от некоторого суеверия — чтоб «не сглазить» судьбу. Таковы, наверное, все профессионалы. Это дилетантам и новичкам ничего не стоит заявить: я люблю эту работу, я счастлив ею, я доволен. С той же легкостью завтра они могут заявить обратное.

Сдав номер придирчивой нелюбезной дежурной, оплатив счета, он не опешил тут же покинуть гостиницу: потоптался в фойе, покурил у окна перед запутанной геометрией веток уже полуголого, осеннего скверика. Человеку всегда жаль покидать место, где он пробыл хоть день, провел какую-то частичку своей жизни, пусть даже голое время сна. И чем старше ты, тем неохотнее и дальше расстаешься с каждым таким невозвратимым мгновением.

Возле летного поля местного аэродрома над жесткой и пыльной травой летали целые эскадрильи крапчатых осенних стрекоз, в остекленевшем холодеющем небе проплывали серебристые паутинки…

И все-таки согревало душу то, что по приезде он пойдет не в общежитие, а в собственную квартиру, пусть пока с единственной раскладушкой в ней да чемоданом, перенесенным из камеры хранения. У него будет все что нужно: диван и мягкие кресла, удобные светильники, книги, он сам научится готовить себе и вкусные борщи, и домашний плов, а сырники перед отъездом у него получились уже лучше, чем он употреблял некогда из рук Нонны Потаповны, вечно спешащей, бурчащей, упрекающей то за чрезмерный аппетит, то за отсутствие такового.

В кои годы возникшее нетерпеливое желание скорейшего возвращения домой приободряло его, возвышало в собственных глазах, и он даже стал выглядывать симпатичных женщин среди многоликого пассажирского собрания в залах ожидания аэропорта. В такое благовремение он не прочь бы и поговорить доверительно с какой-нибудь умницей, скрасив беседу бокалом хорошего вина. Только где уж тут! Ресторана нет, столовая закрыта на переучет, и оставалась единственная возможность в свою очередь перекусить на краешке мокрого одноногого мраморного столика в буфете.