Однако Джоакин сказал Хармону вполголоса:

— А мне вот не по душе такое пение. Страсти мало, напора. Все какие-то перепады, переливы… Не поймешь, то ли плачет она, то ли смеется.

— Так ведь это хорошо, — ответил Хармон. — В жизни ведь тоже так: не знаешь, где заплачешь, а где засмеешься.

— Не люблю такого, — отрезал Джоакин.

— Чем эта милашка тебе насолила? — полюбопытствовал Хармон. — Не оценила, что ли, твоих многочисленных доблестей? Не учуяла запаха благородных кровей?

Джоакин скривился.

— Ничуть не бывало! С чего вы взяли! У меня к ней, если хотите знать, отношение совершенно ровное!

— Ну, так похвали ее тогда.

— С чего бы мне ее хвалить, если плохо поет?! Вот уж вы придумали!

Последующими днями Джоакин относился к Полли все так же ровно. И даже не просто ровно, а усиленно ровно — ровнее не бывает.

Он возобновил свои утренние упражнения с мечом. Дело осложнялось тем, что обоз шел через поля, и найти подходящее для мишени дерево было сложно. Джоакин соорудил чучело из соломы и возил его с собою; поутру устанавливал его среди поля, привязав к воткнутой в землю палке, и принимался плясать вокруг, весьма живописно пронзая чучело клинком. Зрители непременно собирались, но Полли не бывала среди них: она вызвалась помогать Луизе со стряпней. Джоакин не обращал ни малейшего внимания на ее отсутствие… только оглядывался изредка — проверить, не подкралась ли, не смотрит ли тайком?

Ехал он по-прежнему во главе обоза, чуть впереди Хармона со Снайпом. Его нисколько не волновала Полли, сидевшая на задке фургона. Он даже не смотрел, есть она там или нет. А если говорил что-нибудь важное, то даже повышал голос — показать, что ему нет никакого дела, даже если Полли услышит:

— Мельницы здесь, скажу я вам, хозяин, какие-то хилые, да и мало их. Вот на Западе, где мы рубились прошлым летом, — там иное дело! На каждом холмике по мельнице! А между ними все золотое от пшеницы. Недаром граф Рантигар, наш полководец, так мне и сказал: "Эти земли — хороший трофей, Джоакин. За них не жалко и сразиться".

Видно, мельницы-то ему про войну и навеяли, поскольку Джоакин принялся часто вспоминать ее и при удобном случае рассказывать. Доксет за обедом сочинял для Вихренка очередную басню:

— …окружили мы, значит, поезд, но что с ним делать? Ладно бы у нас алебарды были — тогда еще ничего. Но копьями-то его не возьмешь!

Джоакин приосанился, кашлянул и встрял:

— Это, Доксет, давно было. Встарь, может, и так воевали, как ты говоришь. Но сейчас-то все переменилось! Военная наука не стоит на месте. Со мною вот как было прошлым летом. Подошли мы к броду через реку, а на той стороне враг окопался. Граф Рантигар зовет меня и велит: "Возьми с собою сотню конников — самых отчаянных, каких найдешь. Ночью идите вверх по реке и переплывите, а утром с тыла по врагу ударите. Но смотрите: кроме кожи, никаких лат не надевайте, а то потонете все". Мы так и сделали — переплыли реку, с рассветом ударили в тыл Мельникам и опрокинули их в воду. А когда рубились, я понял для себя: легкие доспехи имеют большое преимущество — в бою лучше быть быстрым соколом, чем неуклюжим медведем! Если хотите знать, с тех пор я и не ношу кольчугу.

Естественно, Джоакин не обращал ни малейшего внимания на то, слушает ли Полли его рассказ. А когда девушка хотела наполнить его миску, он с непроницаемым лицом ответил:

— Благодарствую, отчего-то я не голоден. Мирная жизнь не способствует аппетиту.

Даже вечерами, когда Полли пела у костра, Джоакин находил возможность показать свое ровное отношение к ней. Он, конечно, слушал вместе со всеми, как того требует вежливость, но всем своим хмурым видом показывал, что пение не приносит ему ни малейшего удовольствия, и с тем же успехом — если бы не хорошее воспитание — он мог бы удалиться и слушать сверчков да разглядывать Звезду в небе.

Нужно отметить: Полли отвечала ему взаимностью. Девушка тоже не обращала внимания на молодого воина… и ей это стоило куда меньших усилий, чем ему.

— Хозяин, вы нам так и не рассказали: что в письме-то было? — спросила Луиза, когда обоз свернул с привычного Торгового тракта на Озерную дорогу. После Излучины прошла неделя.

— С чего это тебе стало любопытно?

— Мне и было любопытно. Я думала, сами скажете, а вы все не говорите. Как тут не спросить?

— Что было в письме?.. Хм… — Хармон сознался: — По правде, я и сам не вполне понял.

— Как так?

— Сама посуди, — сказал Хармон и прочел.

В письме говорилось:

— Гарольд Грета — это кастелян Уэймарского замка, мой давний покупатель, — пояснил Хармон. — А граф Виттор — его лорд.

— Гарольда мы помним, — сказала Луиза. — Но вот что он за товар предлагает?

— А мне почем знать? Я прочел столько же, сколько ты.

— Тогда зачем мы туда спешим? Свернули на Озерный тракт — значит, идем сразу в Шейланд. Но товар-то неясный. А вдруг чепуха, от которой прибыли не будет?

— Глупая ты. Когда граф зовет — надо ехать. Графам, знаешь ли, не отказывают.

Луиза покачала головой: мол, для торговца главное — монета, а граф, не граф — дело второе. В глубине души Хармон был с нею согласен. Встречал он на своем веку и небогатых феодалов, и вовсе нищих. Один барончик из Надежды пытался некогда ему, Хармону, продать коня:

— Боевой жеребец, холливел, чистокровка! Он мне полусотни эфесов стоил, а тебе уступлю за два!

Хармон не был знатоком коней и вряд ли отличил бы холливела от литлендца или фаули, но в одном мог поручиться: прошло лет десять с тех пор, как этот жеребец выезжал на поле боя. Лишь очень смелый человек рискнул бы сесть верхом и пустить его рысью: на левом глазу коня зияло огромное бельмо.

— Я не торгую лошадьми, милорд, — вежливо отказал Хармон, и барончик возопил:

— Купи хотя бы седло и шпоры!

— Неужели они вам не пригодятся, милорд? — спросил Хармон и тут же понял ответ по кислому лицу барона: тот не питал никаких надежд когда-нибудь разжиться деньгами на нового коня.

В итоге Хармон купил у него шпоры за три елены, а в Альмере перепродал за семь, но удовольствия не получил. Нищий барон чуть не плакал, когда брал монеты из рук торговца, а Хармон никогда не любил такого. Сделка должна быть в радость и покупателю, и продавцу! Иначе это не сделка, а взаимное мучение.

Однако в случае с графом Виттором Шейландом торговец не ожидал подвоха. Он видел графа пару раз и был наслышан о его деяниях. Продолжая отцовское дело, вельможа создавал банки. Весьма удобное изобретение, особенно для тех, кто много странствует! Кладешь кругленькую сумму в банк и получаешь взамен именной вексель. Проделываешь путь в сотни миль без малейшего риска, а, прибыв на место, идешь в другую банковскую точку и меняешь вексель обратно на деньги. А даже если потерял его — все равно не беда: вернешься в тот банк, где получил расписку, назовешь свое имя и секретное слово — и получишь свои денежки целенькими. За услуги банк берет себе одну монету с каждой сотни. В больших и малых городах по всему Северу и Центру империи имелись банковские точки Шейланда. Они были многочисленны, как почтовые станции на дорогах; покрывали густой сетью четыре герцогства и три графства. И каждая точка — Хармон был уверен — приносила графу Шейланду десятки золотых эфесов в месяц. Так что можно не сомневаться: если этот человек решил продать что-нибудь, то уж точно речь идет не о старой кляче!