– Что случилось? – спросила я.

– Иди переодевайся, а после я все тебе расскажу.

Скорее всего, она считала странным, что я приносила рабочую одежду с собой и надевала ее только в магазине. Но меня больше волновало мнение братьев, нежели ее. И я не следовала своему мнению... или как там она говорила. Я жила с кучей парней, которые любили надо мной подшучивать. Переодевшись, я вышла и в ожидании посмотрела на нее.

– Ладно, закрой глаза, – скомандовала она.

Подыгрывая ей, закрыла глаза.

– Готова? Теперь можешь открывать.

Я открыла и увидела в ее руке чек на сто пятнадцать долларов. Чек, выписанный на мое имя.

– Что это?

– Твоя доля за занятие по макияжу.

Взяв чек, я уставилась на число. И мои мысли сразу же свелись к тому, что я собиралась сообщить Линде, что больше не хотела этим заниматься. Однако сотня баксов за несколько часов сидения на стуле в корне меняла дело. Это означало, что я могла быстрее погасить свой долг. Я справлюсь.

– Все прошло на ура, поэтому мы проведем еще как минимум два занятия, а там посмотрим, как пойдет. – Она вытащила из-под прилавка флаер и протянула его мне. В правом верхнем углу листка была моя фотография при полном макияже.

– Ничего себе. Что это?

– Твоя фотография с прошлой субботы. Мне показалось, ты не будешь против.

– Я думала, вы распечатывали снимки для моей... семьи... – мне не хотелось снова упоминать маму. Это действительно съедало меня изнутри, – ...чтобы оценить.

– Они ей понравились?

– Да. Они замечательные. – Это ведь не было ложью, верно?

– Прости. Я должна была тебя спросить. Просто получилась такая хорошая фотография, вот я и предложила ее Эмбер.

Я еще раз взглянула на снимок. Это был просто глупый флаер. Надеюсь, меня никто не узнает. Во всяком случае, мои друзья и братья точно не интересовались рынком косметики.

* * *

Ночью я снова не могла уснуть. Мой мозг неустанно прокручивал недавний сон. Была лишь полночь, обычно от ночных кошмаров я просыпалась позже, поэтому, когда выглянула в окно и увидела, что в комнате Брейдена горел свет, написала ему сообщение.

Выйдешь?

Он ответил практически сразу:

Да, увидимся через минуту.

Я услышала, как вслед за моей дверью закрылась его, и мы синхронно подошли к забору. Он прислонился плечом к доске, и я уловила запах его дезодоранта. Такой знакомый тонкий аромат свежести.

– Как дела? – спросил он.

– Так себе.

Я села, прислонившись спиной к забору, и он сделал то же самое.

– Снова сегодня не бегала?

– Да.

– Ты приходишь сюда каждую ночь, когда не бегаешь?

– Нет. Не считая тех двух ночей с тобой, я приходила сюда лишь однажды.

– Ты должна была мне написать.

– Было два часа ночи.

– Ну и что?

– Может, я и эгоистка, но даже я испытываю угрызения совести.

Он засмеялся.

Я не знала, почему позвала его. Мне словно хотелось обсудить с ним нечто важное. Было приятно разделить с кем-то свой беспокойный ночной мир. Мои братья спали как убитые. Почему мой мозг не мог так легко отключаться? Мне было неловко расспрашивать братьев о маме. Я не хотела их расстраивать, ведь они двигались дальше. Может, они двигались дальше благодаря реальным воспоминаниям о ней, в то время как я располагала лишь своим воображением. Почему мое подсознание так болезненно на это реагировало?

– Почему ты так много бегаешь?

– Мне нужно поддерживать форму для игры в баскетбол, иначе в первые несколько недель занятий все будет жутко болеть.

– Значит, ты пробегаешь, сколько, шесть... семь миль в день, чтобы спастись от двух недель боли? Ты как будто тренируешься для марафона, а не для игры в баскетбол.

– Еще пробежки помогают мне заснуть.

– Большинству людей не требуется изнурять себя, чтобы заснуть.

– Верно. Многие просто принимают снотворное.

У него вырвался короткий смешок, как всегда, когда сказанное его удивляло.

– Да. Думаю, твой метод более естественный. – Долгое молчание. – Ты ловко уходишь от вопросов, но меня интересовало, почему ты не можешь заснуть.

Я сказала себе, что он был просто бестелесным голосом. Я могла разговаривать с бестелесным голосом. Или с луной. Точно, я всегда могла откровенно поговорить с луной. Нашла на небе яркую половинку луны, освещающую все вокруг.

– Мне снятся кошмары, – наконец произнесла я. Брейден, должно быть, почувствовал, что мне необходимо выговориться, и просто молча ждал, когда я продолжу. – О моей маме и ночи, когда она умерла. Кажется, мое подсознание веселится, подкидывая мне разные сценарии ее смерти, даже самые нереальные. Та ночь... пожалуй, та ночь – единственное воспоминание, которое у меня о ней осталось. А я даже не знаю, не является ли оно всего лишь игрой моего разума.

Я никогда никому не рассказывала о своих кошмарах, даже Гейджу, который больше всех знал о том, что творилось у меня в голове. Я ощутила странное освобождение, будто просто открылась луне.

– И что ты в них видишь?

– Разные вещи. Дождь, разбивающиеся окна, машины. И, конечно же, маму.

– Сочувствую.

– Ненавижу это, а пробежки исключают бессонные ночи.

– Это куда правдоподобнее, чем отмазка с баскетболом.

– Они также помогают и для баскетбола.

– Не сомневаюсь.

– Ты научилась кататься на велосипеде в четыре года, – спустя несколько минут сказал он. – Я так завидовал, ведь сам все еще ездил с учебными колесами.

Благодаря тому, что он переключился на нашу игру в факты, я расслабилась.

– Я помню твои учебные колеса.

– Серьезно? Потому что, как только ты научилась кататься на велосипеде, я решил, что тоже должен, и убил всю субботу на обучение ездить без них. Ты заставила меня от них отказаться.

Я улыбнулась, вспоминая его детство, чтобы противопоставить соответствующий факт.

– Как насчет того, что в первом классе ты сказал учительнице, что мой папа также приходится отцом и тебе, а когда твой отец пытался забрать тебя домой, закричал: «Этот мужчина хочет меня похитить»? Твой папа так смутился.

– Да, я тогда завидовал, что вы были друг у друга, у меня же не было ни братьев, ни сестер.

– Теперь ты пойман в ловушку сумасшествия. Ты один из нас, малыш, хочешь ты этого или... – Я замолчала, поскольку до меня дошло его истинное намерение обсуждения моей езды на велосипеде. Он не вернулся к игре. – Подожди. Мне было четыре?

– Да.

– Значит, мама была жива, когда я училась кататься на велосипеде.

Я стала сканировать воспоминания, пытаясь представить ее там, перед нашим домом, наблюдающую за моим обучением. Вот папа, он бежал рядом, поддерживая сзади мой велосипед, чтобы я не упала. Я неустанно просила его отпустить. Но он не отпускал. Мама за нами наблюдала?

Я крепко закрыла глаза. «Просто позволь мне объехать вокруг квартала», – попросила я. «Я поеду с ней», – предложил Джером. Он нарезал круги вокруг меня. Ему, должно быть, было почти девять. Мы доехали до угла, и только тогда я поняла, что еще не тренировалась поворачивать без учебных колес. Поддавшись страху, я даже не попыталась повернуть и въехала прямо в дорожный знак. Джером поднял меня, посадил обратно на велосипед и помог мне преодолеть свой страх. Я падала на каждом углу, но доехала до дома, оцарапав лишь одну коленку.

Мама позаботилась о ране?

Нет. Папа. Это точно. Я вспомнила, как сидела на столешнице, пока он дул на колено и говорил, что я сильная. Как такое возможно? Как возможно, что я помнила эти моменты столь детально, но не имела ни единого воспоминания с мамой?

– Ты сейчас на нее очень похожа.

Мое горло слегка сдавило.

– Угу. – Я уже это знала. Помимо свадебного снимка в гостиной, у нас была целая коробка с ее фотографиями. Именно так я ее и помнила – как на снимках – стоящую рядом со мной, пока я задувала три свечки на торте, удивленно смотрящую с кресла, на котором она читала книгу, в бейсболке подбадривающую Джерома на его игре между классами. Я помнила фотографии, не события.