Я долго искал очки в высокой траве, надел их на нос и, увидев, что Стас и Витька вот-вот сцепятся, крикнул:

— Ребята, валяясь на земле, я сделал открытие!

Они недоуменно посмотрели в мою сторону.

— Оказывается, насекомых на Земле гораздо больше, чем людей, — торжествующе улыбаясь, я поднялся и снова встал между ними.

— Дурак! — разочарованно протянул Витька.

— Аналитик. — Стас выразительно крутнул пальцем у виска и, поморщившись, отвернулся.

— Молодец! — восхищенно прошептала Оля.

Пожалуй, она преувеличивала, но, согласитесь, что бы там ни говорили некоторые, а похвалы приятны. Я не возражал. С чувством какой-то несуществующей вины смотрел на Олю и щурился от рези в глазах.

— Нет, это чудовищно!.. Прямо ужас какой-то! Сплошное самолюбие… Ну, чего вы стоите? Ждете, пока она врежется в машину, да? — лицо Гали вспыхнуло от гнева.

Путаясь в траве, она побежала к дороге.

Продираясь сквозь ветки, мы вырвались на шоссе. Оно пустовало. Воздух над ним вибрировал от разгоряченного асфальта, казалось, что вдалеке оно свернулось в трубку, словно засохший листок.

На шоссе было душно и одиноко. Мы стояли кучкой, жались друг к другу, хотя каждому хотелось быть одному. Я просто изнывал от желания вскочить на мотоцикл и, оглушая себя треском, от которого чудом остаются целыми барабанные перепонки, умчаться отсюда, а потом остановиться, расстегнуть ремешок шлема и всеми порами ощутить тишину.

— Скорая! — тревожно выдохнул Витька.

Белое пятно выросло в машину, и она пушечным ядром пролетела мимо.

Всем стало не по себе.

— Какой-то сумасшедший день сегодня… Похоже, что-то случилось. — Галя обеспокоенно посмотрела на Стаса.

— Спроси лучше у Владика, — подавленно ответил тот.

— Что-то случилось? — Галя испуганно посмотрела на меня.

— Ничего нового, — раздраженно ответил я, поймал Олину руку и, почувствовав ее влажные, холодные пальцы, успокоился.

Посреди поля, усыпанного цветами, нас ждали мотоциклы, они добродушно поблескивали фарами, словно любовались друг другом.

Я осмотрелся: приемная была пуста. «Куда же пропала Юлька? Может, она так и не вернулась?..» — рассеянно подумал я, мой взгляд уперся в дверь, обитую черной кожей. «Наверное, она там, — я немного пришел в себя, — а где же претенденты?.. Там? А почему меня не вызвали?.. Какая это все глупость. Господи, до чего дожил…»

Черная дверь бесшумно распахнулась — из нее вышла сияющая Юлька.

— Ты проснулся?

— Я?

— Мне показалось, ты заснул. Ведь это, действительно, скучно: в предбаннике ждать своей карьеры. Ты все тот же, Владик, ироничный и беспощадный к мелочам жизни. Знаешь, я поговорила с Вениамином Михалычем. Для него это — пустяк. Ты получишь то, что хотел, — Юлька виновато улыбнулась.

Значение ее улыбки я понял уже на улице; какая-то липкая испарина покрыла все тело, «…я поговорила с Вениамином Михалычем, — с отвращением вспомнил я и негодующе подумал: — такая же секретарша, как и все!..» Я сунул руку в карман за монеткой, чтобы позвонить Оле, и нащупал какой-то листок, развернул — это была моя служебная характеристика.

«…грамотный, перспективный инженер. Скромен, морально устойчив, пользуется авторитетом у товарищей…» Неужели это — итог? — Я скомкал листок и бросил в урну.

1984

Тогда у него болело горло…

Виктор много раз говорил себе, что главные трудности позади, что с завтрашнего утра, вернее, с сегодняшнего вечера, даже с той вот минуты, как об этом подумал, начинается иная полоса в жизни; до этого он жил взаймы, а завтра раздаст свои долги; просто он устал от нервотрепок, ожиданий и не замечает перемены. После школы он ждал: вот кончится институт, и ему не надо будет с противной самому, принужденной улыбкой просить у матери деньги: «Ма, до стипендии», зная, что вся стипендия уйдет на долги. Антонина Филипповна, щадя его самолюбие, без лишних слов открывала гардероб и доставала из кармана цигейковой шубы трешку или пятерку.

На последнем курсе он женился; через полгода родился ребенок; и цигейковую шубу почти за бесценок срочно продали на толкучке; Антонина Филипповна не умела торговаться, а юной семье требовалась кроватка, пеленки, ползунки; коляску тоже надо было купить чешскую, с коричневым кожаным верхом и тормозом; — все это не лежало на прилавках магазинов; Антонине Филипповне хотелось, чтобы семья ее сына имела все то, что имеют другие семьи, и она щедро переплачивала спекулянтам за дефицитные вещи.

Виктор ничего не успевал; ему казалось, что дни стали раза в четыре короче. Его жена Лида училась в механическом техникуме; она тоже разрывалась между дипломной работой и домашними хлопотами. Ее родители жили в деревне; кроме Лиды, у них были еще две дочери-школьницы; Лидины родители изредка наезжали в гости, привозили то мясо, то яйца, то молоко. Мать Лиды словно бы не замечала их скудной жизни; плотная, крутощекая, она то забавлялась с малышом, то рассказывала забавные истории из деревенской жизни, и первая отрезала себе крупный кусок мяса от только что привезенного окорока или с верхом наливала себе стакан сметаны. Отец Лиды все время молчал, ото всего отказывался и даже чай пил без сахара; хмуро ощупывал потертый пиджак зятя, осматривал его сбившиеся на каблуках ботинки, недовольно гмыкал и как-то, не сдержавшись, обронил:

— Когда у нас народился второй ребенок, я на ночь сторожем на ферму устроился.

— Тогда другое время было, — вступилась за мужа Лида.

И Антонина Филипповна мягко напомнила, что все заботы о молодых она взяла на себя и что Вите нужно окончить институт, а ждать этого часа осталось недолго.

В знак протеста Виктор два дня отказывался есть щи; наваристые, душистые, они были покрыты янтарными звездочками жира; паленая соломой свинина с румяной запекшейся корочкой дала такой аромат, что даже соседи по коммунальной квартире не выдержали и спросили:

— Никак разбогатели, стали мясо на базаре покупать?

Антонина Филипповна не без гордости ответила, что свинину привез сват и что такую «отменную» она ела лет двадцать назад, на свадьбе у сестры, которая жила в кубанской станице; с сожалением посмотрев на дымящуюся кастрюлю, она, извиняясь, добавила, что теперь ей жирное нельзя — проснулась зарубцевавшаяся было язва желудка.

Виктор летал то в школу, где проходил практику, то в магазин, то в молочную кухню за кефиром для малыша, то к Лидиным подругам, у которых выяснял какие-то тонкости расчета зубчатых передач… Он окончательно выдохся и даже не заметил, как Лида налила целую тарелку наваристых щей, и он съел их, торопливо рассказывая про открытый урок, который прошел у него «на ура», про то, как его хвалили на педсовете, и что пятерка по практике ему теперь обеспечена.

Лишь позже, час спустя, Виктор понял: принципиальность его нарушена, и с ногами забился в кресло, стоявшее в темном углу комнаты; а Лида, смеясь, то посылала его в ванную за свежими пеленками, то на кухню за теплой водой; он послушно ходил, опустив голову, и наивно ожидал: вот-вот с ним что-то произойдет, но все попытки разжечь, распалить себя были безуспешны; — после дневной беготни и сытного ужина ему хотелось спать; он так и задремал в старом кресле и проснулся вечером, когда включили телевизор.

Мать и Лида сидели рядышком и о чем-то перешептывались.

Виктор вспомнил, что завтра ему понадобятся пять рублей: вся группа решила «обмыть практику» в кафе; он тихонько вздохнул и успокоил себя тем, что скоро получит диплом и мытарства его кончатся.

После института Виктор взял направление в деревенскую школу; он жаждал самостоятельности; его угнетало полунищенское прозябание на скромную зарплату матери и стипендию. В деревне Виктору посулили квартиру, хорошую учебную нагрузку, да и дочке, постоянно сопливившейся, по советам врачей были нужны свежий воздух и парное молоко, а не лекарства.