– Ох, тяжело! – хрипло заговорил он. – Понимаешь, бежит по талому снегу… А я, как проклятый, гляжу в сторону и лошаденку подхлестываю. А он, понимаешь, все бежит, не отстает. Босой.

Юрка судорожно сжал спинку стула и еще сильнее заскрипел зубами. Лелька подошла к нему. Уверенная в своем обаянии и всегдашнем влиянии, ласково положила ему руку на плечо.

– Юрка, слушай…

Он сбросил ее руку с плеча и вскочил.

– Отойди… гадюка!.. У-ух!! – Юрка отнес назад руку со сжатым кулаком. – Так бы и залепил тебе в ухо, чтоб торчмя головой полетела на кровать… Лелька!

Падающим движением подался к ней, схватил за запястья.

– Лелька! – Задыхался и со страданием смотрел на нее. – Выходит, можно было вас и не слушать… Можно было… п-плюнуть вам в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь спокой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу… Бежит босой по снегу: «Дяденька! Отдай валенки!..» А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя в душе не тронулось?

Он так крепко сжимал Лельке руки, что они совсем занемели.

– Не тронулось, а? А ведь ты – женщина. У тебя свои дети могут быть… Вот Нина, сестра твоя. Даже против героя с Красным Знаменем, и то пошла. Есть, значит, в душе… добросовестность… А у тебя что?

– Юрка, пусти руки. Мы с тобою обо всем этом поговорим, когда ты проспишься.

– Не спать уж мне теперь. Боюсь я спать… Все мальчишка этот… Следом бежит. У-у, черт!!

Он отбросил руки Лельки и, шатаясь, направился к двери. Вошел Ведерников. Юрка насмешливо оглядел его.

– А-а… «Пролетарское сознание».

Остановился на пороге, гаркнул:

– Здесь погребен арестант Иван Гусев, трех лет!

И вышел…

До поздней ночи он одиноко шатался по деревне, рычал, буянил, скрипел зубами и бил себя кулаком в грудь. Потом исчез…

Через день на ветле у околицы нашли его труп висящим на веревке.

1928–1931

Послесловие

[текст отсутствует]