— Мне нужны деньги.
— У нас нет денег.
— Тогда я продам их поля.
— Что тебе стоит подождать месяц? С голоду не помрешь.
— Это мое дело.
— Жаль. — В голосе Хасана зазвучали металлические нотки. — Жаль, что твои загребущие руки не знают покоя.
— А ну, убирайтесь! — разъярился Мастан. — Прочь от моего дома! Я прошу защиты, — обратился он к жандармам.
Те тотчас щелкнули затворами, словно только того и ждали.
— Разойдись! — рявкнул унтер-офицер. — Все по домам!
Никто не тронулся с места.
— Открой дверь, поговорим по-хорошему! — крикнул Хасан.
Лицо Мастана вновь появилось в окне. Позади маячили два жандарма.
— Уходите, не то потом пожалеете.
— Посмотри, — отвечал Хасан, — тебя охраняют, словно сундук с золотом. А у нас с собой нет даже иголки. Чего же ты боишься? Нам надо с тобой потолковать.
— О чем нам толковать?
— Конфискаторы подождут. — Голос Хасана звучал твердо. — Скажи им, пусть уезжают!
— Их власти посылают, не я.
Услыхав слово «власти», жандармы вновь решительно двинулись на толпу.
— Лед у тебя вместо сердца! Останови их!
— Все по правилу! Палец, отрезанный по закону шариата, не жалеют.
— Это не по шариату, а по твоему приказу.
Толпа опять загудела.
— О шариате заговорил! Да если бы у тебя в сердце был страх перед аллахом, ты бы такого не делал!
— Если бы ты был человек…
Хасан снова поднял руку — знак молчать.
— Мастан-ага, откажись ты от этого. Ведь ничего не случится, если подождешь еще месяц!
— Указывать мне будешь?
— Ты же знаешь: в Кесикбеле ни добра, ни зла не забывают. Заберешь поля — навек запятнаешь себя. Кто отказывается от своего слова, кто слизывает свой плевок, от того все отвернутся.
— Ни в ком из вас я не нуждаюсь.
— Только у аллаха ни в ком нет нужды.
— Халил… — тихо позвал староста Керим.
Мастан вздрогнул. Давно его не называли по имени, так давно, что он и имя-то свое, кажется, забыл.
— Халил, брось ты эту затею. Бедняки на тебя молиться будут. Не лишай их семьи куска хлеба!
— Будь по-твоему. — Мастан весь как-то сник. — Знай, только из уважения к тебе. Я твое уважение не променяю на все сорок деревень Кесикбеля.
— Благодарствую.
— Только ради тебя… А эти не знают благодарности. Покуда им на раны соли не насыплешь да хвоста не накрутишь, денег от них не жди.
Фетчи Кадри плакал.
— Значит, можно отсылать конфискаторов, ага?
— Отсылай. Нет, лучше пусть подождут меня в кофейне.
В один миг толпа рассеялась. Один Хасан продолжал задумчиво стоять на прежнем месте. Медленно поднял голову — прямо перед ним, в окне, была Алие. Огромные, лихорадочно блестящие глаза смотрели на него в упор. Хасан судорожно глотнул воздух. Земля качнулась у него под ногами. Опустив голову, он повернулся и пошел прочь.
Придя домой, Хасан повалился на тахту возле очага и сразу заснул обессиленный. На лице его застыла горькая улыбка. Подошла мать, долго глядела на него. Смахивая слезу, прошептала:
— Три поля спас мой львенок.
Хорошенько укрыла сына. Хасан немного поворочался и через минуту опять задышал легко и ровно.
С тех пор отношение к Хасану в деревне изменилось, имя его стали произносить с уважением. Однако ни у кого не было охоты вспоминать о том, что произошло. Крестьяне ходили подавленные, словно ожидая возмездия за свою дерзость. Мастан пыхтел себе под нос и ни с кем не разговаривал. Все боялись, что он замышляет какую-нибудь новую пакость, и каждый надеялся, как всегда, что злая участь и на этот раз минует его.
Между тем пришла пора уборки урожая, и происшествие забылось само собой. Страсти на время улеглись. Только с Хасаном творилось что-то неладное. Он сделался молчаливым, даже дружков своих избегал. Возвращаясь с поля, подолгу задумчиво сидел у ручья в тени тутового дерева.
Присел и сегодня. Вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос Сердер Осман.
— Здравствуй, Хасан!
— Здравствуй… — Он растерялся от неожиданности.
— Что с тобой стряслось?
Он молча пожал плечами.
— Сторониться нас стал. Или рассердился на что?
Он положил руки на плечи своего лучшего друга.
— Прости меня. Я словно больной хожу. — Уголки губ у него вздрагивали, то ли от смеха, то ли от сдерживаемого плача. — Жатва выматывает.
— Я кончил свое поле. Хочешь, помогу тебе — пойду навстречу с другого конца?
— У тебя самого много работы. Зерно ведь еще убирать с поля надо.
— А давай побратаемся?
— Мы и так братья. Я тебе все расскажу, только не сейчас.
Сердер Осман вытащил из кармана кисет, протянул Хасану:
— На, свертывай!
— Лучше ты сам.
Сердер Осман сделал две самокрутки. Потом вытащил огниво и одним ударом высек искру. Хасан склонился над трутом, с наслаждением вдыхая его дурманящий запах.
Друзья закурили.
— Что за печаль у тебя? — не успокаивался Сердер Осман.
— Да так… — отмахнулся Хасан.
— Не скрывай, Хасан. Вижу — у тебя горе.
— Да нет же, клянусь аллахом!
— Что ж, мое дело спросить, а там — как знаешь.
— Да будь у меня и вправду горе, разве бы я тебе не сказал!
— Сейдали все про тебя спрашивает. Давай сходим к нему.
— Пошли, — поднялся Хасан.
По берегу речки вышли к шалашу, стоявшему посреди длинной и узкой полоски Сейдали. Солнце стояло в зените, и Сейдали с братом как раз спрятались в шалаше — отдохнуть, переждать жару.
Увидав друзей, Сейдали вскочил с места.
— Откуда вы свалились? На какой горе волк подох?
— Ты уж скажешь! — смеялся Хасан. — Разве нельзя просто так прийти?
— Не тебе это говорить. Кто у тебя в гостях побывает или к кому ты сам придешь, того хаджи можно называть.
Сейдали вымыл в деревянной лохани руки, плеснул горсть воды на лицо, вытер ладони о штаны.
— Ну, давай поздороваемся!
Они долго трясли и стискивали друг другу руки. Потом Сейдали вытащил откуда-то старый тюфяк.
— Садись, поговорим.
Хасан уселся прямо на землю.
— Слава аллаху, половину уже убрал! — сказал он.
— Да, поторопиться не мешает. От Мастана всего можно ожидать. Не успеешь оглянуться, как он конфискаторов пришлет.
— Теперь это не так-то просто. Пришлось ему смердеть впустую.
— И то правда.
Хасан вновь погрузился в задумчивость. Сердер Осман заметил это.
— Эх, поскорее бы с урожаем разделаться! — вздохнул он. — Ибрам говорит — в касабу театр приехал. Вот бы сходить!
— Театр — это здорово! — поддержал его Сейдали.
Хасан был настроен серьезно.
— Сначала дело кончить надо, в театр успеем.
— Душа тоскует! Грех разве — немного потешить свою душу?
— Там одна баба так тянет газели[25] — век бы слушал!
— И животом играет?
— А как же, брат? — развел руками Сердер Осман с видом знатока. — Какой без этого театр?
— Давайте махнем в касабу?
— Мечтала голодная курица об амбаре с ячменем… — улыбнулся Хасан. — Дело прежде всего!
— А после молотьбы свадьба будет. — Сердер Осман помахал в воздухе кепкой. — У Мустафы!
— Да ну? — удивился Хасан.
— Теперь уж точно — обещание получил. Надрывался, бедняга, — пупок наружу. Все боялся, не отдадут за него.
— Да уж ломались там, словно невеста — дочь падишаха.
— Все-таки добился своего!
— Он терпеливый, как дервиш… — Вытащив кисет, Сердер Осман опять стал крутить для всех цигарки.
— Фабрика ты, что ли! Крутишь одну за другой, как машина, — засмеялся Хасан, увидев три аккуратные самокрутки.
— Дело привычное, брат. Коль куришь контрабандный табачок, ко всему привыкнешь.
Брат Сейдали встал и взялся за косу. Отдохнули — хватит! Рассиживаться некогда.
В эти дни вся деревня на полях. Трудное это дело, жатва. Ох и трудное! Все силы высасывает. Идет человек по полю, машет косой, а в запястьях резь, опухшие руки деревенеют. В дни жатвы руки у крестьян все время сжаты в кулак, словно они каждую минуту собираются драться. Если разогнуть тяжелую, набухшую крестьянскую ладонь, она сплошь покрыта трещинами и мозолями. Покосишь с неделю, все косточки начинают ныть, так что по ночам невозможно заснуть.
25
Газель — небольшое лирическое стихотворение в восточной поэзии, многие газели стали народными песнями.