Надевая халат, Натаниел Хикс вспомнил, как серьезно отреагировал капитан Уайли на его полушутливое замечание: мол, если анализ боя будет проводить это ничтожество Фоулсом, то война закончится раньше, чем в отделе учебных пособий соберутся писать руководство, не говоря уж о том, чтобы министерство обороны успело напечатать его, а хоть кто-либо из тех, для кого оно предназначено, — в это руководство заглянуть.

Капитан Уайли согласился с ним насчет полковника Фоулсома и высказал предположение, чтó именно надлежит сделать полковнику Фоулсому. А потом добавил: «Знаешь, Нат, я не волнуюсь, что война скоро кончится».

То есть совершенно серьезно капитан Уайли допустил, что Натаниел Хикс из-за этого волнуется, что он может в какой-то степени разделять иногда посещающие капитана Уайли маленькие и вполне реальные опасения о скором конце войны.

Не то чтобы капитан Уайли потерял сон от таких мыслей, но, совершая боевые вылеты с куском мела на классной доске в Орландо, он чувствовал, что многое теряет. У капитана Уайли не было курсантских иллюзий насчет боевых действий. Он вернулся домой сытым по горло: там тяжело, там опасно, там очень даже запросто могут убить — чего он, черт побери, вот уж совсем не хочет! Но, зная все минусы войны, он видел в ней для себя и плюсы.

Там, избавленные от всей здешней чепухи, они дрались.

Раскачиваясь с пятки на носок и время от времени сквернословя, капитан Уайли несколько косноязычно рассказывал молодым курсантам школы тактического мастерства, командирам звеньев и эскадрилий о воздушных боях.

Например, атакуя бомбардировщик, чтобы остаться в живых, следует прижаться к ублюдку как можно ближе, всадить в него все, что есть, обязательно убить его стрелка, иначе, когда самолеты разойдутся, тебя безнаказанно расстреляют фланговым огнем.

Говоря, капитан Уайли все более возбуждался, возможно видел ряды истребителей, знакомые лица, старых боевых друзей по эскадрилье. Вот они отрываются от полосы на скорости сто миль в час и летят как гром. Земля стремительно уходит вниз, ветер уступает путь. Скоро, скоро вражеский наблюдатель заметит крошечные точки в небе. И как бы ни был он тверд, опытен и уверен в себе, еще не рождался человек, у кого при виде такого не пересыхает во рту. Ожидать ему недолго. На систоле сердца истребители кажутся за целую милю, а на диастоле — они уже здесь.

Но и им нельзя терять ни секунды. За Бога и отечество, за летные оклады, за леденящую кровь игру со смертью, просто так, черт побери, в угаре боя и жажды убивать ни выжимают все до капли из своих несравненных моторов по две тысячи лошадей каждый. Наметанный глаз дает сигнал опытному мозгу — пора.

Прикосновение пальца, легкое, как крыло карающего ангела, — и из всех стволов рвется пламя смерти. А они летят за свинцовой грозой, рука об руку друг с другом, все глубже врезаясь в пробитую брешь, все глубже и глубже, друзья мои!

Мудро улыбаясь, капитан Уайли говорил:

— Только не думай, что фрицам не понадобится хорошая взбучка, Нат. Мы ведь еще и не начинали. Мы пока только не давали им вздуть себя. И еще, не забывай, — он казался бесстрастным и задумчивым, — они совершенствуются на своих истребителях; нам, по-моему, и до этого далеко.

Натаниел Хикс осторожно открыл дверь ванной и прошел в свою комнату. У капитана Уайли были основания для такого мнения, и, выслушивая их, Натаниел Хикс с внутренним смятением видел, что свой собственный расхолаживающий анализ хода войны капитан Уайли считал весьма оптимистическим.

— Видишь ли, Нат, мы слишком увлеклись бомбежками. В этом наша самая большая беда. В Орландо много болтают о стратегическом использовании авиации. Утверждают, что мы уничтожаем военный потенциал Германии. — Он с сомнением покачал головой. — Знаешь, что я думаю? Что наши большие, тяжелые друзья не причинили им серьезного ущерба. Немцы ничего не имеют против, что их уничтожают на лекциях в Орландо и в газетных отчетах. Наши прицельные бомбардировки — это самообман; нам дают их наносить. Мы тратим бомбы, мы тратим самолеты, мы тратим человеческие усилия — чего еще им желать? Как только это начнет беспокоить их всерьез, они отзовут пару крыльев истребителей из России и дадут Восьмой воздушной армии прикурить.

С мрачным видом Натаниел Хикс достал из комода эмблемки и прикрепил их к петлицам свежей рубашки.

Угрюмо, хотя достаточно легко и без страха, капитан Уайли говорил:

— Увидишь, что произойдет. Однажды утром мы начнем там операцию с тысячью бомбардировщиками, а назад вернутся только пятьсот — или четыреста, или еще меньше. Тогда придут в себя наши завзятые бомбометатели, и мы, спохватившись, сделаем то, с чего следовало начинать: обеспечим достаточное количество истребителей, чтобы накрыть все немецкие аэродромы и не дать подняться ни одной их машине. Нет, Нат, пока я не строю планов на возвращение домой. Даже когда все кончится в Европе, не забывай, нам еще выручать флот от япошек.

Натаниел Хикс не забывал. Затянув пояс и выровняв пряжку, он выключил свет и вышел в маленький коридор.

В дальнем углу гостиной лейтенант Турк просматривала журнал. Он заметил, что она несколько по-другому причесалась: этакие растрепанные локоны, пожалуй, только слишком аккуратно растрепанные. Она сидела с изяществом, скрестив стройные нога под опрятной свежей юбкой. Отложив журнал, она улыбнулась:

— Ну разве не здорово? Я чувствую себя такой свежей и чистой!

— И наверняка голодной, — добавил Натаниел Хикс. — По правде говоря, не хотелось бы вновь звонить на кухню. Они, конечно, все принесут — но не раньше, чем приготовят.

И хотя сам он был свеж и чист, он вдруг ощутил приступ мучительного и безутешного одиночества, бессмысленность своих слов и бессмысленность ожидания.

Почти с состраданием лейтенант Турк воскликнула:

— Бедняжка! Я вам доставила столько хлопот!

— Ни в коем случае, — ответил Натаниел Хикс. — Я размышлял о войне. Если бы не вы, я бы, наверное, застрелился. Как бы то ни было, давайте выпьем еще.

— Хорошо. Давайте, — согласилась лейтенант Турк.

XVII

По-прежнему сидя за столом генерала, полковник Росс потянулся и придвинул к себе по гладкой блестящей поверхности небрежно брошенную здесь шкатулку, где хранилась медаль генерала Била «За отличную службу». Он рассмотрел широкую белую ленту с голубыми полосками и красной каймой, вгляделся в бронзовый герб в темно-синем эмалевом кольце с золотыми буквами. Потом лениво перевернул медаль и стал изучать реверс, где были выбиты лента с надписью, знамена и оружие.

— Как бы то ни было, давайте еще выпьем, — сказал генерал Бил.

— Это настоящее шотландское виски, — откликнулся генерал Николс.

— Естественно, если иметь в виду, от кого я его получил. Но у них там принято воздерживаться, все приходится делать секретно. Один ящик я отвез бедолаге Вуди. Не думаю, что даже он способен был столько выпить с четверга. Интересно, кто унаследует то, что осталось?

— Любопытный вопрос, — серьезно произнес генерал Николс. — Полагаю, это можно назвать личным имуществом. Олли сможет кое о чем догадаться. Еще бы! Оставить в целости и сохранности несколько полных бутылок — нет, Вуди явно был не в себе.

Генерал Бил встал и подошел к шкафчику, держа в руках свой бокал и бокал генерала Николса.

— Что вы, бессердечный, можете знать о Вуди?

— Нюд, — сказал генерал Николс, — на живого или на мертвого я на него не куплюсь. Давайте будем считать, что он пережил свою полезность, если вообще когда-либо был полезен. Давайте погрузим его на корабль и отправим на Арлингтонское кладбище, а там с почестями предадим земле.

— Не пойму, зачем мертвому почетный караул? Еще одна чертовски глупая церемония. Что скажете, судья?

— Это нужно не мертвому, — начал полковник Росс не без напыщенности, — это нужно нам. Церемонии нужны живым. Почетный караул или, как его сейчас называют, траурный эскорт — это принятое выражение скорби о кончине, благодарность за добросовестную службу, а если не добросовестную, то безвредную или на крайний случай просто долгую. Когда вы доживете до моих лет, вы осознаете, что это дает. Не покойнику — нам. Не много, но кое-что. То, что люди могут увидеть.