Все еще полируя эмблему, лейтенант Липпа сказала:

— Что бы вы там ни чувствовали, Норма, рукам воли не давайте.

— Так я бы до нее пальцем не дотронулась. Просто ухватила бы кровать и перевернула. — Она напрягла плечи, изображая, как сделала бы это. — Хорошо, мэм! Я знаю, что от меня требуется. От меня требуется доложить об этом командиру роты, каковая примет надлежащие дисциплинарные меры.

— Пошлите за Бак, — сказала лейтенант Липпа. — Только на сегодня вам придется включить ее в список заболевших. И позвонить в отдел личного состава, чтобы объяснить, почему она не значится в утреннем списке. Скажите, что это был недосмотр, поскольку обращаться к врачу не понадобилось. Просто сильные менструальные боли, и я освободила ее на день. Это их устроит, а мы подвяжем все концы.

— Только честно ли это по отношению к Хоган, мэм?

— Может, пока мы одни, вы перестанете то и дело называть меня «мэм»? И не злитесь. Я хочу привести документацию в порядок, не то мы не оберемся хлопот с центром наведения. А Бак я про это говорить не собираюсь. Ну, вы успокоились?

— Могу я присутствовать?

— Можете. И не давите на меня, Норма! Я знаю, что обязана принять меры. Просто мне трудно себя заставить. Ведь сегодня суббота.

— Да не виню я вас, — сказала сержант Леви. — И не стала бы вас просить, но только, если она сегодня вывернется, дальше будет хуже. Одно хорошо: она подала рапорт об отправке в действующую армию. Думаю, эта сучка рассчитывает, что там конкуренции меньше и от желающих у нее отбоя не будет. Можете нажать под этим углом, хотя, Бог свидетель, посылать ее туда никак не следует.

— Однако в центре ею довольны, ведь верно?

— Да. Говорят, что построитель она хороший, — с неохотой сказала сержант Леви. — Ладно, я ее сейчас приведу. Собственно, она ждет в канцелярии. Я решила, что немножко потомиться ей будет полезно.

— Как ее зовут? Я забыла.

Сержант Леви уже у двери оглянулась и нахмурилась.

— Может, вам и лучше не знать, — сказала она. — Она же настоящая сучка, это-то хоть не забудьте! Называет она себя Сибиллой.

Когда сержант Леви вышла, лейтенант Липпа встала, подтянула чулки, поправила форменную рубашку, одернула юбку и, достав из ящика стола зеркальце, свободной рукой пригладила волосы. Затем села, придвинула кресло к столу, разложила бумаги более аккуратно и, взяв суточную ведомость, принялась ее читать.

Почти тут же в дверь постучала сержант Леви. Она пропустила перед собой девушку с землисто-бледным лицом, остреньким носиком и золотистыми волосами, более темными у корней. Вопреки уставу волосы у нее ложились на воротник, а ногти покрывал потрескавшийся, лупящийся лак довольно-таки ядовитого оттенка. Однако она встала прямо и сказала, хотя и угрюмо:

— Мэм, рядовая Бак к командиру роты.

Учитывая поведение рядовой Бак утром, можно было с большой долей уверенности предположить, что, получив время на размышления, она заметно присмирела. Лейтенант Липпа сказала сухо:

— Норма, закройте, пожалуйста, дверь. — Кивнув на складной металлический стул, она сказала: — Садитесь, Сибилла. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — сказала рядовая Бак и после паузы добавила: — Мэм.

Лейтенант Липпа вздохнула и сказала:

— Сибилла, почему вы вели себя так сегодня утром?

Рядовая Бак, уставившись в угол, сказала:

— Плохо себя чувствовала.

— Когда вы чувствуете себя плохо, вы должны доложить, что больны. Вы это знаете. Если вы не настолько больны, чтобы доложить об этом, то вы достаточно здоровы, чтобы встать. Сейчас вы здесь, так как сержант Леви доложила мне, что вы отказались выполнить приказ сержанта Хоган. Почему вы отказались?

— Хоган все время ко мне придирается, — сказала рядовая Бак.

— Мы в армии, Сибилла. У сержанта Хоган есть свои обязанности, как и у вас, как и у меня. Если сержант Хоган делает вам выговор, то, значит, у нее есть для этого основания. Вы служите не первый день и должны это понимать. Если Хоган о чем-то вас предупреждает, она к вам не придирается. Наоборот, она делает все, что может, чтобы избавить вас от дисциплинарного взыскания. Если вы почувствовали, что не можете подчиняться дисциплине, вы были должны воспользоваться своим правом и в прошлом месяце отказаться служить, пока еще не принесли присягу. Вы решили остаться. Почему?

Рядовая Бак чуть-чуть пожала плечами. И, посмотрев на свои ладони, сказала:

— Мне говорили, что я могу служить за морем. Это ведь не значит, что я хочу торчать тут.

— Да, — сказала лейтенант Липпа, — но всем, кто хочет служить там, объяснили, что для этого требуется. Вы внесены в список, и не исключено, что вам представится такая возможность. Однако для этого ваше поведение и ваше личное дело должны быть безупречными. Если в вашем личном деле будут фигурировать такие серьезные проступки, как отказ выполнять приказы, вашу кандидатуру даже рассматривать не будут. Так что же мне делать?

Рядовая Бак сказала:

— Не знаю.

Судя по некоторой смене выражений на лице рядовой Бак, она не ожидала такой мягкости. Несомненно, все утро ее угнетали скверные предчувствия, страх, что на этот раз она и правда зашла слишком далеко. Она ведь в армии, никуда от этого не денешься, и сержант Леви, суровая, возмущенная, наябедничает армии на нее. Вероятно, она плохо представляла себе, что воспоследует за этим, отчего ей становилось только страшнее. Несомненно, она успела наслушаться историй, в том числе и правдивых, о страшных карах для рядовых, не угодивших армии, и вошла в кабинет, вся съежившись, готовясь к тому, что командир роты задаст ей жару. Кроткий тон сначала удивил ее, а потом пробудил в ней дерзость. И она потихоньку ободрилась. Лейтенант Липпа, пусть и офицер, была моложе ее и, как уже не сомневалась рядовая Бак, куда глупее — колледж, наверное, кончила, чистюлька, и воображает, будто лучше других! Рядовая Бак посмотрела на лейтенанта Липпу с искренним, хотя пока еще замаскированным презрением, твердо зная, что от слов ей не будет ни жарко ни холодно.

Перехватив этот насупленный взгляд, который рядовая Бак тут же отвела, лейтенант Липпа вновь вздохнула и сказала:

— Сибилла, объясните мне одну вещь. Вы уже довольно давно ни с кем не ладите. И вели себя не очень хорошо, ведь правда? У вас какое-нибудь горе, какие-нибудь личные неприятности? Если да и вы хотели бы мне о них рассказать, то я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь. Мне попросить сержанта Леви, чтобы она вышла на минутку?

Рядовая Бак сказала:

— Неприятность у меня одна: все на меня доносят за все, что я делала и не делала. Верьте им больше! Только и знают, что ябедничать, подлюги.

Сержант Леви сказала:

— Послушай, Бак! За субботнее на тебя надо было подать рапорт, так ведь не подали. И никто не ябедничал. Девочки рассказали Хоган и мне, но только прежде взяли с нас обещание, что мы на тебя рапорта не подадим. Они просили Хоган поговорить с тобой. Потому-то она и…

Лейтенант Липпа сказала:

— Оставьте, Норма.

— Пусть ее! — сказала рядовая Бак. — Мне плевать, пусть вякает. Я знаю, она вам много чего наврала про субботу. И знаю, кто Хоган на меня наговорил. А Хоган, конечно, тут же надо разнюхать — сама-то она такой уж ангел!

— Но ведь вы, Сибилла, — сказала лейтенант Липпа, — выпили в субботу немножко лишнего, разве нет?

— Ничего я не выпила. Не больше всяких прочих.

— Я слышала другое, — сказала лейтенант Липпа.

— Уж конечно! И наверняка вы еще кое-что слышали. И все потому, что я вышла на минутку…

Сержант Леви сказала:

— На час. И заперлась с ребятами с базы у них в машине. Чем ты там занималась, говорить не стану. Но только потом по тебе сразу видно было, что вы там не цели войны обсуждали. И когда ты позоришь всю часть…

— Оставьте, Норма, — сказала лейтенант Липпа. — Это ведь только слухи. Люди склонны преувеличивать. Но, Сибилла, вы отлично знаете, что, выпив лишнего и ведя себя развязно в таком месте, как «Придорожный отдых», вы действительно позорите свою часть. И другие девушки с полным правом возмущаются. Ведь это портит им жизнь по меньшей мере в двух смыслах. Они тоже хотят бывать там со своими друзьями, хотят веселиться. Но если кто-то будет вести себя там недостойно и об этом узнает начальник военной полиции, на «Придорожный отдых» и на другие подобные заведения, конечно же, наложат запрет. Далее, если военнослужащая ведет себя дурно, об этом становится известно — и с преувеличениями, так что мужчины начинают неверно судить о них всех. Если вы выходите посидеть в машине и позволяете мужчинам лишнее, то это вовсе не ваше личное дело. Видите ли, вы вредите всем…