- Какой объектив? - Я ничего не понимал, потому что солнце уже опустилось над Дворцом дожей. Голуби слетались к фонтану, туристы, освещая площадь вспышками фотоаппаратов, пытались запечатлеть ускользающую в будущее историю, и на высокой башне на площади Святого Марка били часы.

- Я тебе расскажу какой! - Ефим покраснел, и руки его затряслись от негодования. - Из установки, которую они с этим жлобом, с Гришей собирали. И ведь, подлец, у меня разрешения спросил, говорит - Ефим, можно объектив домой забрать, он от моего фотоаппарата. Что я ему мог ответить? Хрен с ним, мы Минолту купим, подумаешь сотня долларов… Но мне принцип важен, как он мог его из установки вынуть!

- Ефим, но ведь это же его объектив! - Я вдруг вспомнил, как пылающий энергией Гриша требовал срочно вставить в установку объектив, и Олег разобрал свой старенький, привезенный из Москвы фотоаппарат "Зенит".

- Листен, Листен, ты что думаешь? - президент зло сверкнул глазами, и я решил больше не затрагивать эту болезненную тему. - Да этот объектив мне на хер не нужен! И установка эта никому не нужна! Дело в принципе! Ты пришел на работу, ты работаешь, сделал установку. И вот решил сбежать, как ты можешь систему разорять? Он, мерзавец, схватил, выкрутил его оттуда со скрипом, скрежетом, положил в свою поганую сумочку и унес ноги! Это, ну с чем тебе можно такое сравнить? - Ефим задумался, неожиданно лицо его приобрело вдохновленное выражение, и он начал излагать: - Ты представь, ты спаял плату, поставил в нее транзистор, а уходя, пришел, мол, идите вы все к черту, схватил его и вырвал с мясом, так что в плате остались дырки и куски проводов! - Ефим задрожал от гнева и возмущения. - С мясом, как живую плоть! Разбирайтесь, мол, сами, а мне на вас на всех насрать. Нет, он подлый, непорядочный человек. А академика я выгоню!

- Ефим, у него же инфаркт будет!

- Ну и хер с ним, пусть будет! А что я могу поделать, он меня раздражает! - Ефим раздраженно развел руками, фыркнул, повернулся и ушел. .

"Гондолы… - подумал я, вспомнив о ней. - Она сейчас ходит там, у моста вздохов, пахнет кофе, а волны плещутся у причала, звонят колокола и испуганные стаи голубей поднимаются вверх с площади Святого Марка". -Каким-то странным образом эта мысль успокоила меня, и то, что происходило там, далеко, казалось настоящей жизнью, тогда как безумие происходящего вокруг более не волновало меня.

После поспешного ухода Олега, сунувшего в карман злосчастный объектив, комната опустела. Академик старался не выходить из нее, день и ночь следя за удивительными событиями, происходящими в колбочках. Иногда снизу вверх поднимался один пузырь, стоило немного изменить температуру и уровень возмущений, как бурление становилось хаотичным, сорвавшийся пузырь с газом увлекал за собой новые, они поднимались к поверхности жидкости, вызывая все новые и новые всплески, на экране компьютера проскакивали столбики цифр. Эти цифры напоминали академику об Олеге, который судорожно, последней ночью перед своим уходом заканчивал тайком писать измерительную программу.

В прозрачных склянках происходили удивительные процессы, и академик работал с увлечением, забывая обо всем на свете, выбегая в соседнюю комнату только для того, чтобы налить себе кофе, который он выпивал с бутербродами, принесенными из дома. Ранним утром академик прокрадывался в комнату и закрывал дверь, а ночью торопливым шагом выходил на улицу, вдыхал полной грудью прохладный воздух, садился в машину и выезжал на пустынную автостраду, освещенную тусклым светом придорожных фонарей.

Время от времени он с досадой вспоминал о том, что статья так и не закончена. Он сознательно торопил себя, пытаясь поставить все новые и новые эксперименты, возвращаясь к старым результатам и с удивлением обнаруживая, что масштабы его открытия расширяются, охватывая все новые и новые области.

Билл так и не перезвонил ему, только прислал вежливое письмо с просьбой сообщить экспериментальные параметры, что академик и сделал. Он набирал его телефон несколько раз, но секретарша все время отвечала, что профессор находится на конгрессе или в зарубежной поездке. Несколько звонков другим знакомым также не принесли никакого результата, люди вежливо здоровались, обещали помочь и мгновенно исчезали. Один из них, неоднократно встречавшийся с академиком на научных симпозиумах, вообще отказался разговаривать. Секретарша долго выясняла, кто и зачем звонит, отключалась от линии и переговаривлась с шефом, снова просила подождать, затем взяла телефон академика и пообещала, что ему обязательно перезвонят. Никакого звонка не последовало, и академик с мрачным удовлетворением накинулся на работу, совершенно прекратив свои поиски.

"К чертовой матери! - думал он. - Вернусь в Москву, напишу статью, высплюсь, схожу в лес, и душа отдохнет. И пусть они сидят в своих аккуратных чистеньких домиках, в университетах с зелеными лужайками, пишут, высунув языки, бесчисленные и бессмысленные пухлые заявки на финансирование, с вежливым видом пытаясь подсидеть друг друга и не отвечают на телефонные звонки, если это только не приносит им выгоды. Все равно я не хочу такой науки, это не наука, а фабрика, что-то вроде Пусика, может быть, чуть более приличная и чинная, но отнюдь не украшенная взлетами духа, этой удивительной и магической атмосферой творчества и открытий, прекрасным общением, вдохновением, людьми с красивыми лицами и горящими глазами, от одного вида которых на душе становится тепло и понимаешь, что жить с ними вместе -счастье…

"Ну нет, - академик улыбнулся, - это я от обиды, не так все трагично, ведь хватают же они Нобелей один за другим, пишут учебники, которыми зачитываются студенты во всем свете, ведь едут сюда тысячи и тысячи светлых голов со всего мира: китайцы, русские, англичане, японцы… Просто я стар, мое поколение и его нормы и ценности уходят в прошлое, и надо принимать этот мир таким, каков он есть… Черт его знает… А, может быть, я все-таки прав, и культура начинает постепенно отмирать на теле человечества, как ненужный мозоль. Товар, деньги, товар, подставки, дырки…

А вдруг, если так оно все и пойдет дальше, вся планета постепенно покроется одинаковыми коробками типа Пусика, шарашками, делающими деньги, клепающими железки, выпускающими все новые и новые цветные, объемные, черт его знает какие еще, телевизоры, компьютеры с идиотскими играми. Лет эдак через сто будут сидеть расплывшиеся, со звериными тупыми мордами в своих комнатах люди, давно потерявшие нормальные человеческие чувства и эмоции, щелкая кнопками и наблюдая за тем, как на экранах рвется крючьями человеческая дымящаяся плоть, синтезированная с помощью суперкомпьютеров… "

За окном садилось солнце. Розовые полоски света легко трепетали на стене, проскальзывая по деревянному шкафу, заваленному бумагами, заброшенной оптической установке и теряясь в углу комнаты. Идиллический пейзаж, неизменный зимой и летом, поле, покрытое свежей зеленью, всадник, гарцующий на лошади, далекие, погружающиеся в полумрак горы…

"Что-то я становлюсь мизантропом, - подумал академик. - Плохой признак. - Он снова задумался. - Пусик - это случай особый. Ну, с Ефимом все понятно, он болен, у него тяжелый характер. Но ребята… Он же собрал вокруг себя сливки, лучшие человеческие мозги, слепленные природой случайно в одном всего-лишь черепе из многих сотен и тысяч. Эти мальчики были будущим своей страны, они могли жить, радоваться, творить, строить, а попали в шарашку, из которой вылезают все как один в полосатых рубашках, с прочищенными мозгами и с безжалостным взглядом в глазах. А может быть, их и преобразовывать не надо? - Академик затряс головой. - Нет, скорее, что не я, а Гриша был прав. Просто условия созданы такие, что из людей быстро вылезает, гипетрофируется как через увеличительное стекло, то, что в них заложено природой и сидит внутри. Как когда в бинокль смотришь, все расплывчато, подкрутил фокус, и все становится ярким, рельефным…"

На улице неожиданно быстро стемнело, и уже засветились фонари.