«Знаешь ли, моя милая, как зовут-то тебя? Анна, что ли? – Знаешь ли, моя милая, очень может быть, – очень и очень может быть, что ты не крала. Но не знаю я, как мне с тобою быть. Дело твое плохое. А главное, твоя барыня – не кто-нибудь, и повернуть твое дело против нее – трудно. Даже невозможно. Понимаешь ли ты, Анюта, что если она не отстанет говорить свое, то нельзя оправдать тебя иначе, как обвинив ее. А этого никак не сделаешь. – Не могу и не берусь. Право, не знаю, что мне с тобою делать». – Он стал думать. – «Право, не знаю». – «Будьте моим ангелом-спасителем!» – Анюта целовала его ноги. – «Встань, милая. – он поднял ее. – Право, мне жаль тебя, милая, только не знаю, что тут можно сделать… Разве вот что: поеду к твоей барыне, не согласится ли она бросить это дело. Тогда бумаги изорвем, и кончено». – Анюта опять бросилась к его ногам, уже со слезами радости, бедная. – «Погоди быть уверена, милая: кто ж ее знает, согласится ли? – Сама ты говоришь, баба злая; да и я так слышал. Но может быть, и очень может быть. Скажу, что ты остаешься у меня. – натурально, тогда ей не будет опасенья, что ее муж останется в связи с тобою. Молись только богу, чтобы согласилась».

Он позвонил. – «Скажи там, что эта подсудимая, Анна, – по краже у барыни, – остается пока у меня. – Да ты что умеешь делать? Голландское белье хорошо моешь?» – «И блонду и кружева мою хорошо, не только полотно». – «И блонду моешь? Но в этом-то нет надобности. А хорошая прачка – не лишнее. – Так оставайся покуда, милая. – Эй, отведите эту девушку к Степаниде». – Слуга повел Анюту к Степаниде. Старуха Степанида тоже выслушала ее историю с участием; другая служанка, молодая и красивая, прислушивалась тоже не без участия и потом заметила: «Ну, что же, если бы ты и надолго осталась, то бог с тобою: девка ты, кажется, смирная, авось не будем грызться. – Прибыль-то мне не велика, слишком-то любить его не за что, Ивана-то Ильича».

Перед обедом позвали Анюту к Ивану Ильичу. – «Благодари бога, милая. Барыня твоя бросает дело». – Анюта не помнила себя от радости. – «А что спина-то у тебя еще болит, Анюта?» – Степанида и другая служанка уже заботились, о ее спине. «Теперь гораздо легче». – «И прекрасно, милая, желаю тебе скорого выздоровления. Иди себе, до свиданья».

Спина Анюты очень скоро вылечилась. – «Ну, теперь ступай ты к нему на перемену мне. – сказала другая молодая служанка. – Он спрашивал, я ему сказала, пришлю ныне тебя». – «Да ты иди со мною, я одна-то не смею».

«Ах ты, дура, дура! – Ну, пожалуй, провожу». – Проредила и сдала Ивану Ильичу с рук на руки.

«Ах ты, милая моя Анюточка, да ты в самом деле была невинная?» – сказал Иван Ильич в удивлении и восторге и принялся целовать Анюту с нежностью больше той, с какою принял ее на свою постель.

«Смотри-ко ты, Степанида. – сказала на другое утро прежняя фаворитка Ивана Ильича. – Вот тебе девушка-то, Анюта-то – Слышь, Иван-то Ильич говорит мне: а ведь не и врала, была невинная. А мы с тобою не верили. Ах ты, Анюточка, моя милая! – То-то тебе и страшно-то было идти! А я смеялась! – Ну, теперь останешься вовсе жить с нами! – Он полюбил тебя за это. И счастье мое, что ты доброго сердца. – хоть и войдешь ты в милость к нему, все мне от тебя не будет притеснения».

Так и сбылось все. Скоро Анюта вошла в очень большую милость у Ивана Ильича. В такую, что осмелилась даже исполнить желание прежней фаворитки: говорить Ивану Ильичу, чтоб он выдал прежнюю фаворитку замуж. Дело было щекотливое. Но Анюта не глупа и устроила счастье своей приятельницы.

Мимолетные совместницы из подсудимых мелькали нередко. Но постоянною любовницею оставалась одна Анюта. И не только сохраняла бесспорное обладание его сердцем, становилась все милее ему. – Года через полтора он уже прекрасно одевал ее. Давно она не мыла белье, не была служанкою, была исключительно любовницею. Но Иван Ильич был человек тугой на расходы. Только года через полтора Анюта стала и по будням ходить в шелковых платьях. Потом она получила и право разъезжать в карете Ивана Ильича. Это было счастливое время.

Степанида дивилась уму и уменью Анюты. Как это она так завладела Иваном Ильичом? Степанида жила у него давно, много любовниц. – то есть постоянных любовниц. – перебывало при ней. Все жили с нею, в комнате для женской прислуги. – все так и оставались при своих занятиях: кто прачкою, кто швеею, кто помощницей повара. Одной Анюте удалось так выйти в настоящие любовницы, какие бывают у добрых людей в хороших домах. – в барыни, можно сказать!

Это понятно: у Анюты не совсем те манеры, как у девушек, выросших безо всякого воспитания. В детстве она была барышнею. Года четыре жила в пансионе для благородных девиц. Заметные следы хорошего тона остались и в ее разговоре и в ее манерах. Много забылось, как забылся французский язык. Но не совсем потерялась грациозная деликатность в движениях, как осталось в памяти довольно много французских фраз.

Милая Анюта. – ты будешь восстановлена. Все будут уважать тебя, я буду гордиться тобою. – Половина первого. Ты уже спишь, моя милая. Моя чувственность должна покориться нежному чувству, которое запретит мне нарушить твой сон. До завтра, Анюта.

В тот вечер шалостей перед приездом Черкасова я сказал ей, что подкуплю ее кухарку и приду посмотреть на нее, спящую. – зачем она строга, зачем не позволяет мне заглянуть еще раз на ее грудь? – Я видел, почему же нельзя мне взглянуть еще? – Нельзя? – То я увижу, как она спит. – «Ах, боже мой, какой стыд!» – «Почему же стыд? Я видел многих девушек, которые спят очень мило, и не стыдились, чтобы я видел, как они спят». – «Ах, значит, они спят не так…» – Она остановилась, покраснела и засмеялась: «Я не хочу говорить с вами!» – «Они спят не так, как вы, хотели вы сказать – они спят не разметавшись. А вы разметавшись?» – «Ах, какой вы, право!» – Она потупила глазки. «Я угадал?» – «Нет». - сказала она сквозь слезы. Милая!

О, как бело должно быть все ее прекрасное тело!

Я вижу ее, – я вижу ее. Она разметалась, руки закинуты на подушку, одна ножка протянута, другая несколько согнута. – она вся перед моими глазами, сияющая белизною.

Она вздохнула и повернулась; правое плечико приподнялось, левое опустилось, – ручки легли вдоль корпуса. – она опять вздохнула и повернулась. – опять грудью вверх, мимо? – обе ножки протягиваются, левая тихо закидывается на правую, – опять опускается, обе ножки лежат протянутые. – левая остается протянута, правая сгибается под ее колено, – еще, еще, правая ручка ложится на согнутое колено, левая закинулась на подушку – правая поднимается выше по ножкам, скользит по корпусу и закрывает грудь. – Милая моя, я не жалуюсь на эту ручку, пусть она закрывает от меня грудь, ты вся прелестна, и я не могу решить, которая из твоих ножек лежит милее, – правая ли с дивным своим вгибом, левая ли, выпрямленная. – милая, дивная! О, останься так! Ты вся мила, как нежная грудь твоя!

О моя светлая, – вся ослепительная белая, – твой мирный сон распаляет меня! И ты будешь гореть, и ты затрепещешь страстью.

Я чувствую как будто юноша, еще не получавший ласки от женщины. Да и не в самом ли деле это будет первая женщина, которую обниму с полным упоением страсти.

Да, она первая будет наслаждаться так же страстно, как я. – те не наслаждались. – их утомленная вялость охлаждала и меня. Они не были женщинами в моих объятиях.

Ты, милая, первая будешь наслаждаться вместе со мною. – и с тобою первою я испытаю всю упоительность самозабвения страсти. – моей в твоей, твоей в моей. Я чувствовал, что еще не знал, как упоительны могут быть восторги наслаждения; – переживу ли я жгучую негу твоих объятий…

Всходит солнце, моя милая, – всходит солнце дня, который соединит нас. Милая, милая…

3. Да. Она милая, она моя милая.

Час ночи. Да, она вся такая, как я видел ее в моих грезах наяву вчера.

Ослепительно бела. Дивная чистота форм.

Она так мило, тихо спит. Безжалостно, бессовестно было бы снова будить ее. Хочу приковать себя к месту, пока сон станет одолевать и меня.