При всей верности этого утешения Анюта опечалилась. Не то, чтоб она слишком любила этого человека. – пожалуй, она была бы не больше. – даже меньше огорчена, если б он не прибавлял утешения, что будет жить с нею по-прежнему. И опять не то, чтобы ей не нравился он: нравился, потому что ей было хорошо, очень хорошо быть его любовницею. Но хорошо было потому, что она жила при нем, в его хозяйстве. А жить на особой квартире, – она знала, будет совсем не то, совсем не то, так что довольно мало будет радости оставаться его любовницею. Не могло много утешать ее это его обещание: она понимала, что ее счастливое время кончилось.

Из трех с лишком лет, которые она прожила при нем, последние два года были для нее счастливым временем. Чего ей недоставало? – Всего было у нее вдоволь, чего только желала ее душа. – и желать больше было нечего; надобно было только благодарить бога.

Правда, Иван Ильич был не такой человек, чтобы бросать деньги попусту; а еще меньше того, чтобы какая угодно любовница могла иметь хоть маленькую власть над его портмоне. Но он был вовсе не скряга; он был только расчетлив, очень расчетлив, и тугого характера. Бросать деньги на чужие прихоти, это было не в его характере. Но сам он любил жить хорошо и перед этим временем занял такую должность, что вовсе перестал скупиться на себя; – зачем было скупиться? – Все-таки богател. Чудесная была должность! Ах, какая должность! Что было скупиться? Да и не хорошо было бы: приличие по должности требовало. Он не мог допустить этого, чтобы стали говорить: должность занимает, а жить не умеет. Оттого-то всего больше и не поскупился он сделать Анюту формально своею любовницею: стал занимать такую должность, а сам человек не женатый. – как это не видно было бы, какая у него любовница – где она? – Неужели он, на такой должности, живет с какою-нибудь прачкою или кухаркою? – Неприлично! – Потому ему и нельзя было: необходимость того требовала; для общества было надобно.

Он жил с комфортом, отчасти даже пышностью. А когда он возвел Анюту в сан формальной любовницы, то и ей пришлось пользоваться всеми благами его жизни.

Его квартира была великолепная. На свои деньги он не захотел бы нанять такой, так отделать и убрать: и величина и меблировка, все было дороже, чем требовалось для комфорта и приличия. Но все было казенное и зависело от него же самого. Потому было великолепно. – Когда Анюта сделалась формальною его любовницею, она получила верховный надзор за его квартирою, – и стала пользоваться всем этим пространством, блеском, – как ей угодно расхаживать по всем этим прекрасным комнатам; – а ее комната самая лучшая изо всех.

Само собою, ее комната была лучше всех, потому что он был человек умеющий жить. Формальной любовнице, конечно, следовало быть переселенной в спальную. А где же, как не в спальной, и нужно все самое хорошее человеку, который понимает, что настоящая жизнь должна быть не для парада, а для собственного удовольствия? – Ах, как внимательно хорошо было все в спальной! – Нельзя описать, невозможно вообразить, как прелестно и богато была убрана спальная! Например, что за кровать! – Просто загляденье! – А постель! – Это просто чудо! – Это он не пожалел сделать на свой счет: неловко же поставить такие цены таким вещам в казенный расход; – а что ж и должно быть хорошее, как не это? – Так он судил; и справедливо. Ах, что это была за постель! – Лучше всякого описания. Смотришь на нее. – и ложиться жаль: изомнешь; – ляжешь. – и вставать не хочется, так пышно, мягко, нежно и тепло, и не жарко! – Прелесть, прелесть!

Но как же можно было, чтобы на такую постель ложились любовницы – служанки от корыта с бельем или от очага, вспотевшие, в грубом белье? – Ах, тогда у него еще не было такой постели, он завел ее уже после. Но и прежде у него была хорошая постель. – та самая, которую он подарил Анюте, отдавая замуж. – хорошая, прекрасная! – Разумеется, и на такую нельзя положить служанку в таком виде, как родит служанка. – хоть, впрочем, эти служанки не были вспотевшие. – потому что они больше только для порядка были кто прачкою, кто на кухне, чтобы не зазнавались, не имели лишних претензий; – работы не требовалось, он не применял; – но все же нельзя было положить их в таком виде на прежнюю постель; а тем больше нельзя было допустить подсудимых в таком виде, как они приходили. – грязные, ужас! – Но на это у Степаниды было и туалетное мыло и весь туалет. Перед тем как идти к барину. – из подсудимых ли, служанка ли, все равно, каждый раз надобно было позаботиться о себе. – Степанида наблюдала за этим. Из ванны, вспрыснутая лоделавандом. – Иван Ильич любил лоделаванд больше всяких духов. – припомаженная, в рубашечке голландского полотна, в батистовом пеньюарчике. – не то что служанка, и всякая подсудимая шла на постель, достойная такой постели. – иная из подсудимых такая, что и Анюте не жаль было даже и новой постели для такой воздушной душеньки; – потому что при новой постели своих домашних из прислуги уже не было, а только по временам, на короткое время, какая-нибудь подсудимая. – Даже и после они-таки бывали? – И не возбуждали ревности? – Чего же тут ревновать, когда в этом и не было ничего такого опасного? – Дня два, три. – неделю поживет. – и только. Этого нельзя было бояться, что потеряешь место. – нет; он правду говорил: «Это у меня такой характер, для разнообразия; а ты не беспокойся об этом, Анюта: я люблю тебя за то, что ты смирна; свяжись с другою, надобно будет еще ругать ее, чтобы не надоедала просьбами, да еще, пожалуй, воровка попадется. А тобою я доволен: что делаю тебе, тем ты и довольна. – умна и смирна».

Это была правда, что она не приставала к нему с просьбами потому, что была умна: понимала его характер; не выпросишь, а только услышишь: «Молчать, ступай вон». - а почаще надоедай, то и будешь прогнана. Надобно было понимать его характер и переносить. Но правду сказать, и нельзя было пожаловаться на него. – нет! – Одевал, одевал! – Ах, наряжал, одевал! – Конечно, и нельзя было ему скупиться на это: приличие требует! – Когда держишь любовницу, то уж и держи ее как следует, любовницу! – Он понимал это. Да и невозможно: кому же был бы стыд, как не ему же? – Съедутся сослуживцы. – иной раз и начальники. – пообедать, или, чаще, на завтрак, или вечером поиграть в карты. – она тут хозяйкою. – или кататься иной раз, берет ее с собою. – как же иначе? – Не за тем ли он назвал ее: «Будь ты как следует, настоящею любовницею». - не за тем ли, чтобы она была на виду?

Потому человек умный, он и наряжал ее как следует. Нельзя было жаловаться. Ах, какое счастливое было это время! – Когда оденется вся в кружевах, она была самая прекрасная барышня! Прелесть, как наряжена! – Да и домашнего платья у нее не было ни одного, которое стоило бы меньше 25 рублей. – только само платье, без лент и кружев. У нее была соболья шубочка, у нее были и брильянты.

Он ей давал и свою коляску с рысаками. – не всегда же коляска и рысаки были нужны ему самому; напротив, редко ему самому; больше были свободны для нее. Когда она неслась на этих рысаках по Невскому, никто не подумал бы, что она только любовница Ивана Ильича, который еще и не генерал. – все думали, что она любовница какого-нибудь откупщика. Так и говорили ей многие.

Ах, это было счастливое время! – Я думаю, усну.

4. Не ездил на урок: не хочу ни на минуту отрываться от моей милой. Пусть вся эта неделя будет одним непрерывным праздником. – Был Ликаонский. Не мог насмотреться на Анюту. – «Что, Ликаонский, будешь называть меня влюбчивым?» – «На этот раз не могу смеяться». И он также очень нравился Анюте. Действительно, когда он бросает свою вечную серьезность и сердитость, он становится мастером болтать вздор. – «Останься в Петербурге, Ликаонский. – не для меня, то для нее. Видишь, она будет любить тебя больше, нежели я». – «Ежели бы остаться, то остался бы не для какой-нибудь женщины, хоть бы даже и твоей любовницы или жены, а разве для тебя. И остался бы. Но с сестрами-то что я буду делать?» – «Устроим так, что будет можно тебе привезти их сюда». – «Положим, при твоей помощи устроился бы так, что и здесь мог бы кормить их. Но кто здесь женится на девушках без приданого? – Нельзя, Левицкий».