Однако именно здесь, на студеном перуанском высокогорье, задолго до плаваний Христофора Колумба расцвела культура народа кечуа. Города Кахабамба и Кахамарка лежали в самом центре страны Тауантинсуйо — империи инков. С юга на север пуну прорезали великолепные дороги, они соединяли столицу империи — Куско с городом Кито, который охранял северные рубежи этого огромного государства.

Люди страны Тауантинсуйо плавили медные, свинцовые и серебряные руды, они возделывали тринадцать сортов картофеля и неприхотливые клубнеплоды — ольюко, око и анью. Они приручили лам, кротких и выносливых животных, которые давали своим хозяевам теплую мягкую шерсть, мясо, жир и кожу.

В империи инков никто не обрабатывал землю в одиночку. Землей владел сын солнца, всемогущий Инка, а пользовались ею крепко спаянные общины — айлю. Треть урожая они отдавали сыну солнца, треть его жрецам, треть оставляли себе.

В 30-х годах XVI века страну Тауантинсуйо завоевали испанцы. Завоевали, но не покорили. И ровно четыреста лет назад весьма энергичный вице-король Перу дон Франсиско де Толедо писал королю Филиппу II, что, доколе не будет уничтожена индейская община, Перу не станет колонией Испании. Дон Франсиско де Толедо семнадцать лет искоренял и уничтожал индейские общины, он переселил с гор в долины сотни тысяч индейцев, но разорвать незримые нити перуанских общин ему не удалось.

В начале XIX века, сразу же после провозглашения независимости Перу, молодая республика «упразднила» общины, якобы с целью преодоления вредных пережитков доколониального прошлого. Фактически же акт этот развязал руки латифундистам, которые получили возможность «на законном основании» отчуждать и скупать общинные земли. Однако общины не удалось уничтожить и республиканским властям. В 1920 году факт их существования был признан официально, но «реабилитированным» общинам правительство не вернуло земель, расхищенных «свободными предпринимателями».

Итак, индейские общины устояли и в борьбе с колониальной администрацией, и в эпоху захвата их земель латифундистами из Косты, которые пришли на смену испанским колонизаторам. В значительной степени по причине несокрушимости общинного уклада индейцам перуанского высокогорья удалось сохранить свою древнюю культуру, древний язык, древние обычаи.

Перу убогих селений пуны ничего общего не имело с Перу вице-королей и президентов, кафедральных соборов и банков, латифундий и филиалов английских и американских горнорудных и нефтяных компаний. Мараньонские чоло не без труда вписались в XX век, индейцы пуны в 1925 или в 1935 годах жили в XVI столетии. Впрочем, глагол «жили» в данном случае вряд ли уместен. Индейцы пуны не жили, а прозябали. Ведь, сохранив старинные общинные связи, они утратили более девяноста девяти процентов своих земель.

Бесконечно терпеливые и покорные, эти жители высокогорья оказались во власти хищных стервятников — префектов, субпрефектов, полицейских агентов, податных инспекторов и воинских начальников. Дорого обходилась им и опека святой церкви; господние служители не только обирали свою паству, но и держали ее во тьме.

Трагическая судьба индейцев нашла свое отражение в индихенистской литературе андских стран, литературе, которая, как уже отмечалось выше, возникла в конце XIX века.

Индейская проблема была выдвинута еще до зарождения индихенистского романа, и не только писателями андских стран. О злосчастной доле коренных обитателей Нового Света писал доминиканский писатель Мануэль Хесус Гальван. Индейцам южноамериканской пампы посвятил свою поэму «Табаре» уругваец Хуан Сорилья де Сан Мартин. Взоры этих предшественников индихенизма были, однако, обращены в далекое прошлое, и их произведениям была свойственна идеализация индейцев, тяга к экзотике.

Автор книги по истории латиноамериканской литературы В. Н. Кутейщикова связывает начало подлинно индихенистской литературы с именем перуанской писательницы Клоринды Матто де Тарнер. «Традиция идеализированного и экзотического изображения индейцев, — отмечает В. Н. Кутейщикова, — была резко нарушена в конце XIX века, когда в Перу вышла книга Клоринды Матто де Тарнер „Птицы без гнезда“.

Не идеализированному прошлому индейцев, а жестокой, трагической реальности настоящего был посвящен этот роман. В нем была нарисована картина страданий, угнетения, нищеты индейской деревни, ставшей жертвой помещичьего произвола и преступлений служителей церкви… Поэтому дата его появления — 1889 год — по праву рассматривается как момент возникновения реалистического индианистского романа, раскрывающего социальную трагедию индейцев»[4].

Следует отметить, и это обстоятельство подчеркивает в своей книге В. Н. Кутейщикова, что во второй половине XIX века, помимо Клоринды Матто де Тарнер, индейской проблемой занимались многие выдающиеся латиноамериканские писатели. Эквадорец Хуан Монтальво сказал: «Я хотел бы написать книгу об индейце, чтобы заставить зарыдать весь мир». За освобождение индейцев от кабалы и гнета ратовал великий кубинский революционер Хосе Марти. В Перу за возрождение древней культуры коренных его обитателей боролся выдающийся общественный деятель и литератор Мануэль Гонсалес Прада.

К тому времени, когда индейская проблема была на марксистских основах разработана Хосе Карлосом Мариатеги, то есть к середине второго десятилетия нашего века, у индихенистов старшего поколения явилось немало последователей. Среди них большую роль сыграли боливийские писатели Альсидес Аргедас, автор романа «Бронзовая раса» (1919), Альфредо Гильен Пинто, годом позже выпустивший в свет повесть «Индейские слезы», Хайме Мендоса, перу которого принадлежат романы «Земли Потоси» (1911) и «Варварские страницы» (1917).

Не меньшее значение имело произведение эквадорца Фернандо Чавеса «Серебро и бронза» (1927) и перуанца Луиса Валькарселя «Буря над Андами» (1921). Большой вклад в индихенистскую литературу внес Сесар Вальехо, гениальный перуанский поэт и автор повести «Вольфрам» (1931), посвященной горьким судьбам индейцев, закабаленных иностранной горнопромышленной компанией.

Наконец, непосредственными предшественниками Сиро Алегрии явились Хорхе Икаса и Хосе Мариа Аргедас. Роман Икасы «Уасипунго» и повесть Аргедаса «Вода» увидели свет, соответственно, в 1934 и 1935 годах.

Все эти авторы в той или иной мере затрагивали самые различные аспекты индейской проблемы. В их романах, повестях, рассказах, очерках, статьях вырисовывались картины беспросветной нищеты, социального и экономического неравенства, на которое обречены были индейцы андских стран. Позорные формы расовой дискриминации многомиллионного населения Эквадора, Перу, Боливии — этот вывод напрашивается сам собой — мало отличались от столь же омерзительных методов, которые применяются по отношению к неграм современными расистами в Луизиане и Джорджии.

Таким образом, к тому моменту, когда в Сантьяго вышел в свет роман «Голодные собаки», мир имел ясное представление о «горном аде» в южноамериканских Кордильерах. И тем не менее эффект этого романа был весьма значительным. Одна из причин успеха «Голодных собак» — сила романа как высокохудожественного произведения — требует особого разбора.

Печать зрелого таланта лежит на втором романе Сиро Алегрии. Преодолены экзотизмы «Золотой змеи» и ее композиционная рыхлость; «Голодные собаки» — произведение удивительно цельное. С таким же искусством зодчие страны инков возводили монолитные сооружения из каменных плит, так тесно сочлененных друг с другом, что в стыки между ними с трудом можно было просунуть иголку.

Слепой узник больницы Сан-Хосе-де-Майпо видел (это его собственные слова) небо над Андами и хрустальные вершины, господствующие над исхлестанной холодными ветрами пуной, видел еще не написанную книгу, видел ее «почти такой, какой она стала, будучи завершенной».

Волшебная сила художественного озарения открыла перед Сиро Алегрией и перед его читателями необъятную широкую панораму «крыши мира», с ее прибитой заморозками колючей травой, со стадами тощих овец на крутых косогорах, с ее людьми, говорящими на языке страны инков и связанными друг с другом нерасторжимыми узами.