К работе решили приступить в первый же дождливый день, когда нельзя будет возить и метать в сенник запас сена на осень.

Решение Митя запротоколировал в трех словах: «Постановили отеплить двор».

Глава XXXVI

Артель решила оставить Амоску в Козлушке в помощь Вавилке. Мальчик ходил расстроенный, огорченный и сторонился взрослых. «Вероломство» ребят, а особенно Мити, к которому он так привязался, вывело его из душевного равновесия. Наружно примирившись со своей долей, Амоска, однако, искал выход и вскоре нашел его. Но он стал теперь очень скрытен.

По нескольку раз в день исчезал из дому и дольше обыкновенного возился со своим любимцем — восьмимесячным щенком.

В день, когда работа на скотном дворе подходила к концу, Амоска негромко позвал своего Тузика.

Из-под амбара выскочил серый пушистый щенок и кинулся на грудь хозяину. Тот схватил Тузика за шею и потащил к навесу:

— Вы там пока двор кроете, а я себе кобелька обработаю…

Топор Амоска приготовил давно, отточив его потихоньку на ерневском точиле.

— Тузик, Ту-зик, — шептал он и трепал щенка по загривку.

Тузик перевернулся на спину и, смешно дрыгая лапами, уставился на Амоску глупыми коричневыми глазами.

«Связать, поди, стервеца надо. Не укусил бы». Сняв поясок, он связал щенку передние и задние лапы. При этом Тузик весело взвизгивал и стучал хвостом по земле.

«Не тяпнул бы за руку. Однако и морду надо связать…» Амоска побежал в избу за опояской. Тузик хотел кинуться следом, но только заерзал на одном месте и жалобно заскулил.

— Ту-узик! Ту-у-зик! — Амоска опасливо подошел и схватил щенка за голову. Обматывая ему морду Терькиной опояской, Амоска тихо уговаривал щенка: — Ту-у-зень-ка… тебе же лучше будет, дурашка. Какой из тебя ныне охотничий кобель, ежели ты телят и то боишься…

Потом он схватил Тузика в охапку и положил головой на бревно, на котором они с Терькой рубили дрова. Щенок, не понимая, в чем дело, беспечно следил за движениями Амоскиных рук. Амоска взял топор, попробовал на ногте острие и нагнулся к щенку.

Тузик беспокойно дернулся и уронил голову с бревна.

— Ту-у-зик! Ту-у-зик!

Амоска пощекотал щенку брюхо и вновь положил его голову на бревно:

— Благослови, господи!

Он взмахнул топором, и одно ухо, отсеченное под корень, отскочило в сторону.

Щенок рванулся, глухо взвизгнул и, обливаясь кровью, затряс головой.

Амоска испугался хлынувшей фонтаном крови, но, преодолевая страх, нагнулся и надавил коленом на щенка.

— Перетерпи… Господь терпел и нам велел. Тебе же лучше.

Он оттянул второе ухо и отрубил его.

Голова щенка залилась кровью. Тузик катался по земле, захлебываясь неистовым визгом.

Амоска бросил топор, дернул за петлю и освободил Тузику ноги. Щенок стремительно вскочил и через секунду исчез под амбаром.

— Опояску! Опояску! Стрель тебя в бок! — крикнул вдогонку Амоска. — Ой, попадет за опояску от Терьки!

Забросав землей кровяную лужу, Амоска обтер топор и воткнул его в старое место.

— Вот так-то лучше, — проговорил он. — Сказывают, будто без ухов-то собака крепче сердце имеет.

Оправившись от испуга, Амоска жалел, что заодно не обрубил хвост, и продолжал бормотать:

— Сказывают, без хвоста они прытче бегают. Соболя на одной версте догоняют! Хвост-то ведь тяжеленный.

Амоска хотел было вновь добыть щепка из-под амбара, чтобы отрубить ему и хвост, но раздумал:

— Без ухов и так безобразный кобелишко будет, а если и хвост отсечь, овечка овечкой сделается… Опять же без хвоста чем ему от мух отбиваться? Нет уж, бог с ним, пусть хвостом треплет…

Глава XXXVII

Мокей, без шапки, в промокшей от пота рубахе, подхватывал вилами смолистый пихтовый лапник и взметывал его на конек крыши. Ребята и дед Наум укладывали пихтовые ветки толстыми ровными рядами. Время перевалило за полдень. Феклиста дважды звала обедать, но артельщики не шли: решили закончить до вечера крышу, а вечером в бане отмыть налипшую на руки и лицо смолу.

Феклиста, Пестимея и Мартемьяниха с утра возились у печки: пекли, варили, готовили угощение артельщикам.

— Покормить как следует последние-то денечки…

Ивойлиха вытопила для артельщиков баню и тоже пришла помочь стряпухам.

— Гляжу я на наших мужиков, бабоньки, и диву даюсь: работают — как с огня рвут.

Пестимея тоже начала было рассказывать про изменившегося Мокея.

И вдруг они услышали крик.

Баб точно метлой вымело из избы.

— Убился кто-то, — прошептала побледневшая Мартемьяниха.

— Мо-кеюш-ка! — крикнула на всю Козлушку Пестимея и кинулась во двор. Она уловила заглушенный стон мужа. Охваченная тревогой, Пестимея остановилась в воротах. — Мо-кеюш-ка!..

— Уймите дуру бабу, — непривычно тихим голосом сказал Мокей. — Пустите, я сам.

Он попытался было привстать и со стоном повалился на землю.

Перепуганные Митя, Зотик и Терька кинулись поднимать его.

— Не надо, лежи, Мокеюшка, Христос с тобой, не надо, — бормотал, топчась на месте, растерявшийся больше всех дед Наум.

— Не держит, подлая… Отохотничал, видно, — тяжело опираясь на плечи ребят, сказал Мокей.

Большие черные глаза его налились скорбью.

Митя и Зотик уже несколько раз пересказывали историю падения Мокея с крыши, а козлушане все приставали с расспросами.

— Помочь думал. Сбросал лапник. Залез на крышу, шагнул и провалился между стропилами.

Митя повторял рассказ уже как автомат.

— С конька — на ясли, — добавил Зотик.

Митя каждый раз забывал сказать именно об этих подробностях, а Зотик напирал только на них.

Подружка Мокеихи, Митриевна, сбегала за лекаркой — старухой Селифонтьевной. Селифонтьевна пронесла в передний угол ковшичек со святой водицей и, накрыв его фартуком и воззрившись строгими глазами на образа, зашептала.

— Ишпей-ка, Мокеюшка, ишпей, — обернувшись, зашамкала она.

— Убирайся к дьяволу! — приподнявшись на кровати, закричал Мокей. — Чего сбежались? — крикнул он на набившихся в избу козлушан.

Ребятишки и женщины шарахнулись к двери.

— Кому сказано?

Козлушане вывалились из избы и столпились у окон.

— Дед Наум, достань-ка бересту да помоги мне… А вы, ребята, идите… Обедать идите…

Мокей сидел на кровати потный и бледный.

— Эка беда, подумаешь, дома на постели… В лесу зверь правую руку сломал — левой дорезал, левой шкуру снял, сам руку подвязками связал, присохло, как на собаке, в деревню не вышел даже…

Мокею казалось, что разговор отвлекает от острой боли. Прощупав ногу от щиколотки до коленного сустава, он спокойно сказал деду Науму:

— В цевке пополам лопнула…

Зотик принес охапку бересты.

— Невидаль какая, подумаешь, — сказал Мокей. — Иди-ка, Зотик. И ты, Пестимея, угощай мужиков. Мне и без вас не скучно… Вот только, видно, за соболем в нынешнюю зиму не побегу… — И опять глаза Мокея подернулись скорбной дымкой.

К концу обеда от Мокея вернулся дед Наум.

— Ну как? — в один голос спросили ребята и женщины.

— Ничего, — уклончиво ответил дед и сел за стол.

Пестимея не выдержала:

— Пойти хоть в щелочку посмотреть… К нему сейчас с молитвой надо подступаться: кипит сердце. Шутка в деле — этакому зверолову да без охоты остаться…

Несчастье с Мокеем изменило все планы. На общем собрании у кровати больного, по настоянию самого Мокея, решили взять на промысел и Вавилку.

У скота оставался один Мокей. Никакие протесты и доводы артельщиков не помогали. Задрав на кровать забинтованную ногу, он так ожесточенно тряс ею в доказательство того, что через две недели он будет плясать без костылей, что артельщики уступили.

— Из-за такой пустяковины — да двум мужикам на печке сидеть! Нет, уж хватит меня одного зиму с бабами на заимке лодырничать. Сено возить да скот кормить — это не на лыжах по горам бегать…

Вавилка ликовал. Дед Наум и Митя предложили в помощь Мокею оставить Амоску.